Симбухий (Сабухи) было литературным псевдонимом Мирзы-Фатали.

Амбаркация [107] кончилась. В ночь на 3 июня эскадра из восемнадцати судов вышла из Сухумского рейда. Корабли несли на себе десантный отряд в составе 4 тысяч человек. Бестужев попал на фрегат «Анна», с которым шли корпусная квартира, сам Розен и начальник штаба генерал Вальховский. Утро Александр Александрович встретил на борту. В солнечных лучах быстро двигался лес мачт. Солдаты на корме громко гуторили. Боцман со свистком на медной цепочке бегал, перепрыгивая через спавших. Корабли шли двумя линиями. Солнце лежало на гладком, сиявшем всеми отливами чистейшего золота море. Темной полоской маячил справа кавказский горный берег.

5-го числа гренадеры Грузинского полка приуныли. Песни замолкли, глаза неподвижны, смотрят на солнце — плохой знак. Кто-то из офицеров сказал Бестужеву:

— Вот когда бы вам подбодрить молодцов…

Александр Александрович спустился в каюту лейтенанта Зорина и живо настрочил на клочке серой бумаги песню на голос: «Как по камням чиста реченька течет»…

Песня понравилась. Запевалы принялись ее разучивать. Через час на корме гремело:

Розену доложили. Он довольно кивнул седой головой. На следующий день под звуки бестужевской песни эскадра вышла на высоту мыса Адлер, а 7 июня подтянулась к берегу сажен на двести пятьдесят, построилась в боевую линию и бросила якоря.

— Что грустны? — спросил Бестужева флаг-офицер лейтенант Зорин. — Солдат веселите, а сами… Не дело!

Это было рано утром. Бестужев смотрел на плоский берег мыса, незаметно переходивший в зеленые уступы лесистого подъема. Налево темнел профиль горы, далеко высунувшейся в море и очертаниями своими разительно напоминавшей гигантского аллигатора. То, что открывалось за лесом и за Крокодильей горой, выглядело дико грандиозным. Вершины дальнего хребта казались такими близкими к прекрасному небу, что Бестужеву захотелось кричать о свободе, о счастье, о вечности, несущей человеку мир и радость. Он вдруг понял, почему древние изображали вечность в виде змеи, свернувшейся кольцом: вечность жива, как природа; природа — бесконечна, как вечность.

Услышав вопрос лейтенанта, Бестужев ощупал себя руками, чтобы, убедиться в реальности впечатлений, растворивших в себе его душу. Они были реальны, эти впечатления, но Александр Александрович знал, что они — последние. Сегодня он покончит со всем.

— Вы знаете, — сказал он Зорину, — нынче я буду убит. Пойдемте в каюту к вам, я напишу завещание.

Зорин пожал плечами: отговаривать не следует; вдруг и впрямь будет убит?

Бестужев написал один за другим три экземпляра этого печального документа. Первый подписал сам. Другой как копию попросил заверить Зорина.

На третьем поставил скрепу командир Грузинского гренадерского полка полковник граф Опперман 1-й.

Вот текст завещания:

«1837, Июня 7. Против мыса Адлера, на фрегате «Анна».

Если меня убьют, прошу все, здесь найденное, имеющееся платье отдать денщику моему Алексею Шарапову. Бумаги же и прочие вещи небольшого объема отослать брату моему Павлу в Петербург. Денег в моем портфеле около 4 500 р., да 500 осталось с вещами в Кутаисе у подпоручика Курилова. Прочие вещи в квартире Потоцкого в Тифлисе. Прошу благословения у матери, целую родных, всем добрым людям привет русского.

Александр Бестужев».

По бугристым скатам гор тянулись вниз слои перламутрового тумана. Пробираясь сквозь зубчатые расселины, они походили на потоки лавы, стремящейся из жерла вулкана. Скалы выставляли из тумана свои остроконечные верхушки, разрезая упавшие на них лиловые облака. Ровная гладь мыса чернела галькой и взрытой землей. С флагманского корабля дали сигнал, и шлюпки, наполненные солдатами, направили грузный бег к берегу. Бестужев прыгнул в лодку со своими стрелками. На передовом баркасе стоял Вальховский, он командовал десантом. Корабельные орудия ядрами косили на берегу вековые деревья. Море и горы грохотали, отдавая эхо. Вмиг засыпало, разбросало береговые завалы. Шлюпки подошли на картечный выстрел и открыли огонь из фальконетов. Было видно, как горцы очищали свои укрепления, отходя в лес и слабо отстреливаясь. Вальховский сошел на берег с 4-м батальоном Мингрельского егерского полка и занял опушку леса застрельщиками из егерей и милиционеров имеретинской дружины. Затем вызвал охотников в передовую цепь. Бестужев подбежал.

— Не забудьте меня, ваше превосходительство.

Вальховский глянул строго.

— Не спешите, вы для другого нужны России.

— Ваше превосходительство!

Генерал-промолчал, значит согласен. В цепь пошли охотники-мингрельцы с четырьмя офицерами, Бестужев — пятый. Егеря живо рассыпались по лесу. Горцы уходили без выстрелов. Бестужев продирался сквозь чащу папоротников, перевитых колючками. По сторонам мелькали серые шинели. Вдруг все остановились перед плетнем, за которым неистово лаяли собаки, Лес пройден, и цепь у выхода из него натолкнулась на аул. Редкие выстрелы сбивали листья с деревьев; пули глухо шлепались в кору диких каштанов и чинар. Бестужев оглянулся и увидел недоуменные лица стрелков. На каждом из них был написан вопрос: а где же резерв? Действительно, никакого резерва не было. Солнце ударило сверху и разогнало величественный сумрак леса. Слева что-то сверкнуло. По блеску серебряных эполет Бестужев узнал старшего адъютанта штаба корпуса, драгунского капитана Альбрандта. Вопрос решался просто: Альбрандт — старший.

— Вперед! — закричал капитан страшным голосом.

«Вот сумасшедший, — подумал Бестужев, — неужели он собирается идти на аул с одной цепью? Все лягут…»

Выстрелы становились чаще, и вдруг густой град свинца прыснул в цепь.

— Вперед! — кричал Альбрандт, размахивая саблей.

К нему подошли командир имеретинской дружины князь Цулукидзе и какой-то прапорщик Мингрельского полка в новеньком сюртуке. Кажется, они уговаривали его быть осторожным.

— Вперед! Не трусить!

Горцы кинулись на цепь в шашки, закипело жаркое дело.

— Бегите к генералу за сикурсом [108],— крикнул Альбрандт Бестужеву.

Цепь двигалась вперед в беспорядке, без связи. Александр Александрович приметил прапорщика-мингрельца, осторожно пробиравшегося сквозь чащу и старательно охранявшего от колючек свой франтовской сюртук.

— Господин офицер, куда вы идете?

— Не знаю, — отвечал прапорщик со злостью, — спросите адъютанта, который командует.

Бестужев махнул рукой и пошел назад — исполнять приказание сумасшедшего капитана. Пули сыпались горохом — не мелко и дробно, а пачками, — признак ожесточения горцев, стрелявших обычно без команды, вразнобой. Александр. Александрович исправно обменивал одну пулю на другую до того, что ложа ружья, которое он выхватил из рук убитого солдата, стала горячей. Горнист заиграл было сигнал: «Строить каре!» Но, не кончив, присел, странно ерзнул на месте и запрокинулся навзничь. «Опомнились», — подумал Бестужев и шагнул через горниста. Словно удар бревном с размаху пришелся ему по груди и пришиб к дереву. Коленки подломились, голова отяжелела, как кирпич, и деревья закружились в солнечном блеске. «Ага, вот оно!» Бестужев крепче уперся спиной в ствол чинары и с огромным усилием поднял голову. Цепь отступала. Прапорщик в новеньком сюртуке остановился возле него.

— Ребята, взять офицера! Тащите! — крикнул он, и двое солдат подхватили Бестужева под руки и повели. Пули свистели, горцы гикали. Бестужеву казалось, что он плывет по гребню широкой разноцветной волны.

— Бросай, — сказал один из солдат, — не дотащим…