Если камера небольшая, то ларек делится на всех. Т. е. просто складываешь свои продукты в общий шкаф, в общее пользование. Ну, можно, конечно, что-то себе отложить, яблоко, там, какое-нибудь, но… В больших камерах, на общаке, где сидит иногда по сто человек и более, все несколько иначе. Там все живут «семьями», человек по пять-шесть. С каждой передачи (или ларька) отдаешь что-то «на общак» — на всю камеру (тем, у кого вообще ничего нет), а остальное — в семью. Ну, это я все только со слов сокамерников знаю, понаслышке.

На практике, может, и не совсем так. Что касается нашей камеры, то у нас все обстоит именно так, как я написал. Все продукты — общие. Все поровну. Каждый берет, что ему нравится. Хотя, справедливости ради, отмечу, что некоторые продукты сокамерники стараются мне все-таки по возможности оставлять. Соки, там, фрукты, частично «молочку». В общем, относятся с пониманием. Заботятся.

Итак, кто-то из родственников сделал тебе сегодня ларек. Принесут его только недели через две. Почему? Отчего? Что это за задержка такая? Непонятно! (В Бутырке, к примеру, ларек приносят сразу, уже на следующий день.)

Часов в одиннадцать-двенадцать кормушка открывается. Кто-нибудь из сокамерников к ней подходит.

— Мавроди есть?

— Есть! Сереж, тебе ларек принесли!

Подбегаешь к кормушке. В коридоре стоит ларечница, женщина в белом халате и баландер с тележкой.

— Фамилия?

— Мавроди.

— Имя-отчество?

— Сергей Пантелеевич.

— Так!.. Как фамилия брата?

(Фамилия того, кто сделал ларек.)

— Петров.

— Адрес?

— Не помню.

— Как это адрес брата не помните?

— Ну, не помню.

— Распишитесь, где галочка.

В кормушку суют список продуктов.

— Здесь?

— Да. И вот здесь еще.

Расписываюсь в двух местах. Ларечница забирает список и начинает зачитывать его баландеру. Тот через кормушку передает продукты.

«Пять пакетов молока…», «три паштета…» К этому моменту кто-то из сокамерников уже стоит рядом. Забираю через кормушку продукты и сразу передаю ему. Он же либо передает их дальше еще кому-то по цепочке (если сразу складывают на стол), либо просто складывает на ближайшую свободную шконку (потом разберемся!). Наконец все заканчивается. Баландер сует тебе через кормушку список и спрашивает: «Будете проверять?» Сокамерники всегда тщательно все проверяют. Обычно сходится, но один случай все-таки был, когда не доложили какой-то сырок. «Так, пятнадцать сырков… А нам дали только четырнадцать!» Баландер сразу же молча дает еще один сырок.

(«Вот гондон! Ну, попроси по-человечески, разве мы бы не дали! А зачем крысятничать?!»)

Иногда чего-то из списка недостает потому, что нет сейчас в ларьке. «Соков только три. Два буду должна». Это значит, два пакета соков принесут позже, в другой день, когда они в ларьке появятся.

«Позже», впрочем, обычно действительно приносят. Причем довольно аккуратно.

Помимо ларька (который, повторяю, можно делать хоть ежедневно), разрешается еще одна продуктовая передача в месяц. Максимальный вес, кажется, тридцать килограмм. Столько-то килограмм рыбы (соленой), столько-то фруктов и т. д. Т. е. сделать, скажем, все тридцать килограмм одних только фруктов нельзя. Не положено. Передачу, в отличие от ларька, приносят быстро, чуть ли не на следующий день.

Продукты в передаче уже вольные, не из ларька. Родственники сами их покупают, в обычных магазинах.

У нас в камере настоящие, большие передачи носят только мне и Цыгану. Остальным, если и носят иногда, то неполные. Так, мелочевку.

Сигареты, там, всякие и пр. «А рыбу тебе не передадут?» — «Да нет.

Ну, куда! Дорого. Жена и так без денег сидит».

Впрочем, это даже и хорошо. Можно делать передачи на сокамерников. Это здесь обычное дело. Выясняешь, кому передачу в этом месяце делать не будут, и договариваешься с ним, чтобы сделать на его имя. Довольно удобно. Если, конечно, деньги есть.

Ну, и, наконец, можно загонять продукты через охрану.

Договариваешься с кем-нибудь, и он в свою смену приносит тебе все, что закажешь. (Иметь такого знакомого называется иметь «ноги».) Если продукты, то заказывать лучше сразу как можно больше. Целую сумку.

Потому что цена все равно одна, независимо от величины заказа. Сто долларов. Это только «за услугу», за то, что он принесет. Плюс все покупки, естественно, за твой счет.

Для меня, впрочем, этот путь заказан. (Каламбур!) По крайней мере, пока. Потом, со временем, может, что и изменится. Но пока — так. Пока на контакт со мной идти все боятся. Панически. Шарахаются, как от зачумленного. Да и вообще, у нас хата особая («замороженная»), и все это прекрасно знают. Во-первых, я, а во-вторых, еще и Витя курганский. (Семнадцать с половиной лет особого. Горы трупов. Три полосы в личном деле. «Крайне опасен».

Любые передвижения по тюрьме только в наручниках. Первый адвокат застрелен, двое подельников убиты уже в тюрьме. Его раньше, до меня, в хате называли «Бен Ладеном». Теперь, когда я заехал, он стал у нас всего лишь «младшим Бен Ладеном». «Старшим» — я.) Поэтому, к примеру, когда один из сокамерников попросил своего близкого приятеля из другой хаты о чем-то для нас договориться со знакомым охранником, этот охранник даже слушать ничего не стал: «Ты что, дурак?! Вокруг их хаты мусора, как коршуны, кружат!» Да что там говорить! Когда мне с общака загнали на пару часов трубу (мобильный телефон), на следующий же день весь общак обшмонали. Камеру на 100 с лишним человек! Уму непостижимо! У них там три телефона было — так все отмели! Смотрящего по общаку потом вызывал к себе хозяин (начальник тюрьмы) и прямо ему сказал: «Вы что, с ума, там, что ли, сошли? Им телефон передавать? Куда вы лезете? Что у вас телефоны есть, мы прекрасно знаем. Хотите жить спокойно — не лезьте, куда не надо. Не создавайте лишних проблем ни себе, ни нам!»

В общем, я и здесь как какая-то чума, от прикосновения (да одного только дыхания!) которой гибнет все живое. Какое-то прямо исчадие ада! Заебали, блядь, короче!! Суки!

Впрочем, в этом есть, возможно, и свои плюсы. «Ты знаешь, где я был, там ебут и режут!» — «Как же ты выжил?» — «Кого ебут, того не режут!» Если так, то смерть от ножа мне здесь явно не грозит. Пока, по крайней мере. В ближайшем обозримом будущем. Лет этак…

7 апреля, понедельник

День в общем-то пустой. «Порожняковый». Единственное событие — очередной раз ездил на суд Муравей (Олег). На прошлой неделе он ездил, кажется, раза три. Да! Три — точно. Привезут, посидит на сборке в суде — и назад увозят. Даже на заседание не поднимают.

«Машинистка заболела…», «приговор еще не напечатан…» — и привет!

Вот перечитай, как меня один раз всего возили. Один раз! А его практически ежедневно. А когда заседание шло — так именно ежедневно.

На протяжении чуть ли не месяца. Непредставимо! Вообще пиздец!

Впрочем, Витю в свое время возили, по его словам, тоже ежедневно на протяжении нескольких месяцев! «И как?» — «Серег, человек ко всему привыкает». Муравью, кажется, запросили одиннадцать лет строгого. Костя завидует ему черной завистью. (У него самого-то «всего» девять с половиной лет, но — особого. А это, судя по всему, «две большие разницы». У него сейчас один интерес — в Мордовию не попасть. Там, говорят… Впрочем, ладно.)

Ну, пожелали мы Муравью «попутного ветра в горбатую спину и чтоб голова не качалась», и уехал он на суд. За своими одиннадцатью строгого. (Я его накануне спросил: «А сколько бы тебя устроило?» — «Ну, на восемь я согласен».)

День, повторяю, прошел тихо. Событий — никаких. Впрочем, что это я? Как это «никаких»!? Цыган же часы разбил! Витины. Единственные в камере. Время, блядь, посмотреть, видите ли, хотел! (А на хуй, спрашивается, оно ему нужно? Все равно спит целый день.) Ну и… посмотрел. Уронил на пол. На кафельный. Теперь вообще непонятно, как дальше жить. Без часов. А… по телевизору можно… Но все равно неудобно! Лишняя проблема. (Здесь любая мелочь — проблема. На воле ее порой даже и не замечаешь, а здесь вот нет ее — и пиздец! Взять неоткуда. Обходись, как знаешь. Те же тапочки, к примеру. Или таблетки. От головы, скажем. Я их, кстати, тут опять уже почти все пораздавал. Постоянно у всех почему-то здесь голова болит.)