(«Да, конечно! Лежи, Сереж, отдыхай! Мы тут и сами справимся!»)

Н-да… Все-таки известность имеет и свои приятные стороны. Даже если это известность всероссийского Бармалея. Иногда.

3 апреля, четверг

Тихий, спокойный день. Ну, наконец-то. Полежал, почитал, отдохнул. Поиграл в шахматы (проиграл, блядь, две партии!). В общем, все по плану. Как вчера и собирался. Ладно, время есть — давай, что ли, нашу учебу продолжим? А то что-то совсем мы ее забросили.

Ну, хватит пока. Да я и сам больше не знаю. И это-то пришлось чуть ли не силой из сокамерников выцарапывать. «Да зачем тебе все это?» — «Ну, нужно! И, кстати, дубок — это один только стол или вместе с лавками?» — «И вместе со всеми на них сидящими!» (По бокам от стола расположены две приваренные к нему металлические лавки с деревянными сиденьями. Т. е. фактически стол и лавки — это единая конструкция.)

Вечером загнали откуда-то машинку, и почти все сразу же постриглись. Непонятно только, зачем? Волосы и так у всех были совсем короткие. Просто по мудрому зэковскому принципу: «Пока есть.

Потом может и не быть». Тоже правильно. Не стриглись только двое: я и старик-цыган (у него борода и длинные волосы). Стриг один из сокамерников, Олег (одиннадцать лет строгого), который, оказывается, умеет. Научился в свое время на зоне.

Стрижет быстро (машинку скоро надо возвращать), но в принципе нормально. «Ловко у тебя это получается!» — «А чего? Руки уже набиты». — «Теперь только морду набить осталось. Ты стриги, не отвлекайся!»

Вечером пьем кофе со сгущенкой. «Что-то молоко какое-то засахаренное». — «Такое в ларьке. Старое, наверное». — «Да, новое они хуй дадут». На этой меланхолической ноте день и заканчивается.

4 апреля, пятница

Сегодня (в час дня) водили в баню. Водят как-то странно. В эту неделю — в пятницу, в следующую — в субботу и т. д., в общем, со сдвигом на один день. Обычно утром (часов в одиннадцать), но могут и днем, и вечером. В общем, как повезет. Четкого времени нет. Сидишь целый день и ждешь, когда вызовут. «В баню идете?» — «Да-да! Идем!»

— «Через пять минут!». Через пять минут охранник открывает дверь и ведет всю хату в баню. Если кто-то не хочет идти (например, болеет), он может остаться. Но одного в камере не оставляют. Остаться должны, как минимум, двое.

Баня — это довольно большая камера, состоящая из двух смежных помещений: помывочной (типа душевой) и предбанника. Я говорю «помывочная», а не душевая, т. к. душа, как такового, нет. Вода льется сверху прямо из труб. (На Бутырке, впрочем, душ, по-моему, был.) Напор и температуру регулируешь двумя большими кранами в предбаннике, сразу во всех трубах. Т. е. один обычно регулирует, а остальные ему кричат: «Горячая!.. (Вода слишком горячая.)

Холодная!.. Нормально!»

Мыться надо обязательно в резиновых тапочках. Ну, в крайнем случае, в носках, если тапочек нет. Иначе наверняка подхватишь грибок («поймаешь гриба») или еще какую-нибудь гадость. Впрочем, даже и в тапочках гриба поймать очень даже просто. По крайней мере, у нас в камере двое его уже поймали. Все равно ведь до всего дотрагиваешься: до стен, кранов и пр. А кто здесь до тебя мылся?

Может, больные какие-нибудь? Если же подхватишь грибок… Короче, лучше не подхватывать! Здесь лекарств нет, а с воли передавать не дают. «У нас в больнице все есть!» (Абсолютно непонятная позиция!

Ведь говорится это не каким-то там корреспондентам, просто для показухи, а близким людям, родственникам, которые прекрасно знают истинное положение дел. Что ни хуя здесь нет! Потому-то и пытаются лекарства передать.) Можно, конечно, попросить принести адвоката.

Но, во-первых, это запрещено, так что на обратном пути в камеру могут все отобрать («отшмонать») — какой еще охранник попадется. Да и у адвоката могут из-за этого проблемы возникнуть. А во-вторых, далеко ведь не ко всем адвокаты ходят. У многих их вообще нет (только государственные, бесплатные, от которых, естественно, толку никакого). В общем, грибок — это лишняя головная боль. Лучше, повторяю, не подхватывать! Да и вообще болеть в тюрьме не рекомендуется.

Итак, заходишь в баню. Вещи (полотенце, белье и пр.), естественно, оставляешь в предбаннике. Но, собственно, складывать и вешать там особенно некуда (никаких полок и крючков, только на трубы можно кое-как пристроить), да и двери никакой между предбанником и помывочной нет (на Бутырке, кстати, есть). Так что, как только включают воду, то и предбанник и помывочная сразу же наполняются горячим паром. И все вещи в предбаннике быстро намокают (становятся влажными). Тем более, что моются все долго, плюс еще обычно стирают белье (ведь дома, в хате горячей воды нет).

Поэтому вещей с собой в баню лучше брать как можно меньше. Обычно — только полотенце и чистые трусы. А некоторые даже и трусов не берут. Просто полотенце вокруг бедер обматывают по пути назад — и все. Я и сам, кстати, именно так делаю. Сначала как-то неудобно было в таком виде по тюрьме идти (тем более, что наша камера находится на третьем этаже, а в баню водят на четвертый или пятый), а потом привык. Вообще стыд в тюрьме быстро исчезает. Ну, по крайней мере, притупляется. Всем тут просто не до этого.

После обеда приходил адвокат. Возвращался я от него уже вечером, часов в семь. Пятница, вечер. Все возвращаются с вызовов (от адвокатов и следователей) и со свиданок. Сборки переполнены.

Охранники мечутся, как угорелые. Местный час пик, короче.

Для начала битый час просидел в пенале. Пенал — это крохотный одиночный бокс с деревянной лавкой. Полтора шага в длину, полтора в ширину. Стены все какие-то бугристые. Специально так сделано. В карцере, кстати, тоже. «Пена» или «пенка» — так, кажется, это называется. Железная дверь с глазком. Глазок, естественно, закрыт.

Охранник запускает тебя в этот пенал и сидишь там, пока не вызовут.

Это, когда в комнату с пеналами вбегает охранник и выкрикивает твою фамилию. Кричишь: «Здесь!» и стучишь ногой в железную дверь пенала, чтобы охранник понял, где ты сидишь. В общем-то, сидишь иногда часами. Многие, кстати, переносят пенал очень плохо. Тяжело. «Стены давят».

Наконец выводят. Смотрю, народу уже собралось человек десять, и по пути охранник забирает из пеналов и со сборок все новых и новых.

В результате образовалась целая толпа. Идем. Охранник впереди, держит в руках целую пачку каких-то листков: ордеров, квитанций или как там они правильно называются (в общем, по одной бумаге на каждого человека). По пути делает перекличку. Останавливает нас всех в каком-то коридоре у какой-то очередной запертой двери и начинает по своим листкам выкрикивать фамилии. «Иванов!» — «Есть!» — «Петров!» — «Есть!» и т. д. На три или четыре фамилии никто не откликается. Охранник что-то там у себя помечает, забирает несколько человек и уводит. Минут через десять возвращается. Приводит каких-то новых. Опять делает перекличку. Опять что-то не сходится. Опять куда-то убегает. Кого-то уводит, кого-то приводит. Так повторяется несколько раз. Время, между тем, идет. Мы все стоим в этом долбаном коридоре. Сквозняк, холод, из окон дует, стены и потолок мокрые.

Наконец, после очередной переклички (по моему, уже пятой или шестой по счету), он вдруг обращается к одному из толпы. К какому-то на вид совсем забитому, замученному и замызганному мужичонке:

— А ты почему не отвечаешь? Как тебя зовут?

— Кого?

— Тебя!

— Меня-то?

— Ну да, тебя.

— Зовут-то?

— Фамилия! Как твоя фамилия!?

— Олит.

— Я же тебя называл!

— Вы называли Улит, а я Олит.

— Еб твою мать!! Да какая разница!

В результате в камеру из-за этого Олита-Улита я попал только в девять вечера.