Я все-таки решила прочитать контракт, который должна была подписать от имени «Алойла». Он был составлен на двух языках, и почему-то бросилась в глаза фраза: «В случае смерти подписавших данное соглашение сторон, сделка считается недействительной». А сделка заключалась на сумму со многими нулями, и подписывала ее я.
Но мне было не отвертеться и пришлось свой автограф все-таки поставить. Перед тем, как покинуть здание и составить компанию господам в «культурной программе» (или ее части), я быстро заскочила в Лешкин кабинет, открыла сейф, извлекла оттуда все, что там находилось, деньги сунула в свою сумочку (правда, сумма на десять тысяч явно не тянула, навскидку тут было не больше трех), а все папки положила в отцовский кейс, прихваченный из дома. Еще когда мой отец работал, то почему-то возжелал в подарок этот символ делового человека, и мы с мамой купили — фирменный, кожаный. Долгие годы кейс пылился на антресолях, вчера вечером я его достала, стерла пыль и вот теперь использовала по назначению.
Не знаю, что заставило меня заглянуть в красную папку, пока я еще находилась в Лешкином кабинете. Ведь у меня еще будет время изучить ее содержимое вечером: я же встречусь с Лешкой только завтра.
В папке лежали какие-то финансовые документы, в которых я, признаться, ничего не понимала. Правда, в специальном кармашке с внутренней стороны за пакетом фотографий, которые мне просматривать было некогда, обнаружилась маленькая кассетка, запаенная в полиэтилен. Диктофонная? Чистая?
Я непроизвольно сунула ее в карман пиджака, после чего закрыла сейф и кабинет покинула. Господа уже помыли руки (мы вроде бы расстались для этой процедуры) и ждали меня внизу.
Ресторан, осмотр города с купола Исаакиевского собора, покупка подарков женам и детям, затем — ночной клуб. После окончания развлекательной программы в клубе, когда я уже была готова рухнуть носом на стол (так хотелось спать), господа объявили, что сейчас отвезут меня домой, а сами продолжат культурный отдых. «Олга» не возражает? «Олга» мечтала лишь об одном: поскорее добраться до кровати.
Мы вышли на ночную улицу, ярко освещенную фонарями, украшавшими вход в клуб, и загрузились в джип, предоставленный компанией. Водитель все это время оставался в машине. Кейс я брала с собой в клуб, чтобы не выпускать из рук, и теперь поставила его между ног на пол, сумочку с деньгами сжимала в руках. Мужчины оживленно болтали (на своем языке), переводчик отвечал на их вопросы. Ничего не понимали только мы с водителем. Или он понимал?
Глядя слипающимися глазами в окно (я с трудом боролась со сном), внезапно заметила, как с моей стороны (я сидела у самой дверцы) к нам пристраивается огромный черный джип и пытается оттеснить к краю тротуара. Спереди появилась еще какая-то машина, марку которой я определить не смогла, а сзади — третья. Нас умело взяли в «коробочку». Дело происходило в старой части Питера, в районе Театральной площади, на улочке, названия которой я не знала. Ночь, около трех. Окна в домах погашены. Время белых ночей проходит, в три уже совсем темно. Фонари не горят. Движения никакого.
Наш джип остановился. Иностранцы пока ничего не поняли, продолжая свою болтовню. Они были пьяны и собирались остаток ночи провести, занимаясь «грязным русским сексом». Водитель же и переводчик быстро сообразили, что что-то здесь не так.
А из трех окруживших нас машин уже выскакивали вооруженные типы в масках. Я не знаю, сколько их было — не считала. Когда рядом со мной распахнули дверцу, мне хотелось истошно завопить, а еще лучше — раствориться в воздухе, оказаться в нескольких километрах от этого места, никогда не встречаться ни с кем из «Алойла» и деловых партнеров этой компании. Почему я согласилась?! Поскольку в данной ситуации я могла только завопить, то открыла рот. Но мне не дали издать ни звука. Сильная рука схватила меня за шкирку, а к лицу с катастрофической скоростью стал Приближаться кулак. Перстень! На безымянном пальце правой руки! Я увидела это в последнее мгновение перед тем, как потеряла сознание после сильнейшего удара в лицо.
Не знаю, через какое время я очнулась, и тем более, не сразу поняла, где я и что случилось.
Надо мной — ночное небо, затянутое тучами. Я лежала на асфальте в новом костюме (!!!), прижимая к груди сумочку. Дико болела левая часть лица.
Ничего не соображая, я расстегнула сумочку, сунула руку внутрь и почувствовала приятный хруст долларовых купюр. Ощупала пачку — вроде цела. Так, из сумочки ничего не взяли. Налетчиков деньги не интересовали? Я застегнула сумочку и постаралась подняться. Ой, нога! Как же я тут оказалась?
Джип «Алойла», в котором мы ехали, теперь стоял передо мной, чуть правее. Значит, меня вытащили с заднего сиденья и отшвырнули за машину, на тротуар: я ведь сидела ближе к центру улицы. Это сколько мне удалось пролететь?
Больше ни о чем подумать не успела: ночь прорезали фары машины. Затем я увидела мелькающий у нее наверху синий сигнальный огонек.
Милиция остановилась рядом с джипом. Один из патрульных сразу пошел ко мне, другой заглянул в джип и тут же стал вызывать подмогу.
— Женщина, вы ранены? — несколько раз повторил вопрос молоденький парнишка.
А я поняла, что мне трудно ответить: что-то со щекой.
— Слушай, дай сюда аптечку, — крикнул парень напарнику. — Ты посмотри, что с ней сделали!
— По крайней мере живая, не то что остальные, — невозмутимо ответил напарник и сообщил, что уже вызвал «скорую».
Потом ребята на пару помогли мне встать, и я облокотилась на того, который беспокоился о моем здоровье, продолжая сжимать сумочку. Но в голове появилась и запульсировала еще одна мысль: кейс. Мне нужно подойти к джипу. Я попыталась сказать патрульным, что мне необходимо заглянуть внутрь машины, но вместо слов получилось неопределенное бульканье и мычание. Потом до меня дошло: незачем им знать, что именно мне требуется. Как это я в первый момент не сообразила? Или удар по голове сыграл свою роль? И, кстати, что же у меня все-таки с лицом?
Челюсть болела ужасно, ноге по сравнению с ней было просто щекотно.
Затем я решилась просто кивнуть на джип, глазами задавая вопрос парням, те меня сразу же поняли.
— Вам лучше не смотреть, — мягко сказали мне.
Но я упорно кивала на машину. Мы в эти минуты стояли на том месте, где я очнулась, и сквозь тонированные стекла при освещении дороги только включенными фарами милицейской машины было не рассмотреть, что делается внутри.
— Слушай, а чего у нее с лицом? — спросил один парень у второго, кивая на меня, будто меня здесь и не было.
— Да челюсть свернули. Я бы сам попытался вставить, но лучше не трогать. Пусть врачи делают.
Я опять замычала, кивая на джип.
— Ну давай, отведи ее, что ли, — сказал первый. — Женщина, тут такое зрелище…
— Но, может, у нее муж там, — высказал предположение второй, с беспокойством поглядывая на меня. — Она убедиться хочет.
— Женщина, все мертвы, — прямо заявил мне первый. Сознание я не потеряла (а патрульный, видимо, ожидал этого, внимательно наблюдая за мной), поэтому, наверное, и продолжил: — Зрелище непривлекательное. Если вы к ним непривычны, то…
Я опять замычала.
— Ладно, смотрите. Я вас предупредил.
Осторожно поддерживая, второй подвел меня к джипу (с той стороны, где были раскрыты дверцы и изначально сидела я). Я хромала на левую ногу, и когда в свете фар милицейской машины попыталась рассмотреть саднящее колено, то пришла в ужас. Интересно, а что у меня с лицом?
Но зрелище внутри джипа не шло ни в какое сравнение с моим внешним видом — какой бы он ни был в этот момент.
Все сидевшие внутри были убиты выстрелами в голову. На переднем сиденье пассажира был застрелен наш бывший соотечественник, на заднем сиденье, где изначально сидела и я — двое иностранцев, сзади, на одном из кресел, установленных боком к направлению движения, — мальчик-переводчик. Водитель отсутствовал. Я стала судорожно тыкать пальцем в его пустое сиденье.