Хозяйки засмеялись:

— Приходи, Лексей Иваныч, будем тебя любить!

Тут я как закричу:

— Вы что же это, пастуха у нас переманивать, а? Не совестно вам? Дядя Леша наш, равенский! К вам он не переметнется! Ты, дядя Леша, их не слушай, у нас паси!

— Это кто же там такой бойкий? — засмеялись кильковские хозяйки.

— Антошка, Пелагеи внучок.

— Не видать вам нашего пастуха! — кричу. — Вот кликну сейчас мужиков, они вам покажут!..

— А у вас мужиков-то раз-два и обчелся! — это мать Шурки Шарова кричит. — А ты еще не дорос, чтобы нам указывать! Ишь он, худой элемент!

А тут и наши равенские хозяйки подоспели. Что тут у них началось!

Дядя Леша покачал головой, усмехнулся и пошел к деревне.

Любу сманивают, теперь дядю Лешу сманивают, куда ж это годится? Эдак всю деревню по перышку растаскают!

Мы и с Фомушкой в этот день не играли. Я все слепней ловил и от досады за реку, в Кильково их насылал.

Вечером мы еще одну штуку придумали. Вот нырнул Коля Семихин с нашего берега, а вынырнул почти у кильковского. И была у Коли веревка в руках.

Привязал он веревку к лодке Шурки Шарова, а тут как раз по кильковскому прогону Шурка, бригадирский сынок, идет. А с ним Тришка, у него руки все в бородавках. А с ними Надька, Шуркина сестра. А с нею Ленка-дачница, я таких зануд еще не видел.

Пришли они на берег, удочки разматывают, в нашу сторону даже не смотрят, будто нас на реке и нет. А мы-то ведь здесь: Санька с Ванькой рыбу ловят, Федяра пиявок дразнит, а у Коли веревка в руках. Даже Куварин здесь, сидит, улиток из раковин выковыривает.

Надька вошла в лодку, а за нею и Ленка, дура-дурой, хочется ей на нас посмотреть, а она не глядит.

Шурка стоит на берегу, в лодку не входит. Ну, что же ты, думаю, Шура, входи, входи!

— Вы, мальчики, с берега пока половите, — говорит Надька, — а мы в заводь сплаваем.

Кувшинок, значит, захотели нарвать.

Наконец и Шурка голос подал:

— Ну, что, равки, клюет?

— Пока нет, — отвечаю, — но, может, еще и клюнет.

— Да они никак на веревку ловят!.. — крикнул Тришка. — Равки-то совсем помешались, на веревку щуку хотят поймать!

— Щуку не щуку, — говорю, — а какая-нибудь килька, может, и клюнет.

Коля от смеха давится. Лодка-то ведь их привязана, а конец веревки у Коли в руках!

Надька тем временем вывела лодку в тростники. Коля знай себе веревку отпускает. Это я такую большую веревку принес.

Ленка с Надькой уселись вместе на корме и вдруг как затянут:

Это ж надо такую молитву выдумать! Неужто в Кильково других песен нет?

Мы иначе поем. Коля Семихин у нас очень хорошо песни запевает. Я его подтолкнул: давай, мол, Коля. И мы как заорем:

«Эгей» — это припев такой, он у Федяры лучше всех получается. Прямо непонятно, такой маленький, а голосина у него истошный, даже в ушах звенит. Этой песне нас брат Паша научил, когда в отпуск весной приезжал. Веселая песня! Когда ее поешь, нужно руками и ногами всякие кренделя выделывать.

Шурка с Тришкой на нас уставились и хохочут, а Надька с Ленкой, что ты скажешь, ноль внимания, знай свою молитву тянут, распевают про Колумбину. Слушать тошно!

Шурка кричит:

— Эй вы, рыбаки в кавычках, давайте еще!

Я говорю:

— Сами-то вы в скобках!..

Шурка подумал и говорит:

— А вы с вопросительным знаком!..

— А вы кильки! — кричу. — Эй, кильки, килечки! Вас самих надо ловить и в банке мариновать!

Потянули мы веревку, лодка сначала пошла тяжело, девчонки ничего даже и не заметили. Но потом лодка стала все быстрее от тростников отдаляться, Надька тут и крикнула:

— Ой, а куда ж это мы плывем?..

— Ага-а! — закричали мы. — Попались!..

И давай изо всех сил тянуть веревку. А Надька вскочила в лодке и орет:

— Отпустите!.. Слышите, отпустите!

— Вы чего там? — кричит Шурка.

— Клюет рыбка, клюет!

— Дураки!.. Отпустите сейчас же, чего мы вам сделали?..

Шурка вопит на берегу:

— Надька, развязывай веревку, чего орешь!

— Кильки, какие крупные кильки! — кричим мы. — Тянем-потянем! Тянем-потянем!.. Эге-е!.. Ого-го-о!..

Лодка уже совсем к нашему берегу приблизилась. И тут Надька с Ленкой сели тихонько на корме и стали реветь.

А я, честно скажу, не могу терпеть, когда ревут девчонки. Крикнул я нашим ребятам:

— Погодите тянуть!.. Да ну их!..

Вынул я перочинный нож, зажал его зубами и к лодке поплыл. Девчонки как увидели в зубах у меня нож, так и замерли. Надька-то реветь совсем перестала, а Ленка как завизжит:

— Ай, ай, ай! Режу-ут!..

Ну, думаю, пока доплыву до лодки, ты криком всю деревню соберешь. Пропадай моя веревка! И разрезал ее чуть ли не посередине.

Девчонки увидели это, успокоились. Надька стала к берегу грести, а Ленка кричит:

— Вот дураки, думают, мы их испугались! Я нарочно визжала!

Надька говорит:

— Пусть бы только вытянули, я бы этому Антошке-картошке все глаза выцарапала.

И запели, как ни в чем не бывало, только громче прежнего:

Ну не зануды ли? Веревка-то теперь пропала. И рубаху свою я только зря измочил.

У меня бабушка в Кильково живет. Бабушка у меня не то чтобы очень старая, но и не молодая. Она уже пять лет на пенсии. Приду я к ней, она и говорит:

— Ну, Антон Иванович, давай чай пить.

А я и не возражаю. Самовар у бабушки к моему приходу всегда готовый, она каждое воскресенье меня ждет.

Я сажусь на лавку под самым окошком.

— Давай, — говорит, — Антон Иванович, чай пить…

Бабушка любит все по многу раз повторять.

— Давай, сударик ты мой, чай пить, — в третий раз говорит бабушка.

А когда уж вынет она яйца из самовара и нальет нам по чашке чая, когда я уж полкуска булки с вареньем съем, бабушка вздохнет и все равно скажет:

— Давай, Антон Иванович, чай пить…

Ну и что? У людей и похуже привычки бывают. Вон, Федяра, он ногти грызет. А бабушке, может, весь день не с кем поразговаривать. Бабушка ведь одна.

Я у нее спрашиваю:

— Тебя тут не обижают, бабушка?

— А кому, — говорит, — меня обижать?..

— Как же! Шурка с Тришкой, часом, не балуют? Фонариком в глаза ночью не светят? Под окнами псами не лают?

— Да по-олно тебе, чего им лаять, — отвечает бабушка, — чай, они люди, а не Полканы…

А я говорю:

— Будто ты не знаешь, какие они злыдни, ваши кильковские, и-эх! А ты мне скажи, чуть обидят, я им вмиг хвосты позакручиваю!

— Да будет тебе, Антон Иванович, больно ты грозен, — отвечает бабушка. — Не тронь их, помилуй, они ребята нехудые, редко когда примутся баловать.

— То-то, — говорю, — ты не бойся. Чуть чего, ты на речку выйди и меня покличь.

— Чего мне бояться, — говорит бабушка. — За таким заступником мне бояться нечего.

У бабушки с огорода калитка к реке есть. Она ее тряпкой завязывала, а я проволоку нацепил. Вообще я ей много полезных вещей сделал, например, вертушку на огород — кротов распугивать, потом лесенку, чтобы ей на печь лазить, починил. Можно бы и дальше перечислять, но тогда выйдет, что я хвастаюсь.