— Потому что не счел целесообразным.

— По какой причине?

— Причина есть.

— Можешь сказать какая?

— Что ж, скажу. Мне не понравилось сегодняшнее заседание бюро. Точнее: это было вообще не бюро.

Секретарь райкома изумился:

— Как так не бюро?

— Я счел бы дерзостью учить вас, каким должно быть заседание бюро… Ну, а все-таки, зачем здесь присутствовали участники совещания передовиков? Совещание окончилось? Прекрасно! Пусть каждый его участник соизволит оставите кабинет и вернется к своим делам. Бюро — это бюро.

Секретарь райкома долго молча разглядывал высокий лоб и черные чуть вьющиеся волосы своего собеседника, по-прежнему стоявшего у окна. Наконец он покачал головой и насильственно улыбнулся.

— Вижу, ты многому научился в высшей партийной школе.

— Чему и где я научился — об этом поговорим в другой раз. А сейчас я вот что скажу: если кого-нибудь из них двоих надо убрать из района — так это Гаганашвили.

— Почему ты так думаешь?

— Я знаю обоих.

— За один год трудно хорошо узнать человека. А последние два года…

— Чтобы узнать человека такого сорта, как начальник милиции, достаточно и одного месяца. А кроме того, из всего, о чем здесь говорилось, следует, что оставить район должен именно он.

Секретарь райкома поиграл карандашом, поставил его острием вверх, потом острием вниз, потом упер кончик карандаша в стекло и сказал дружеским тоном:

— Не стоит увлекаться сведением личных счетов, Теймураз. К чему вспоминать ту давнюю историю?

— Вы хорошо меня знаете, товарищ Луарсаб. И я вас тоже знаю немного. Вы сейчас не искренни. Вы сами не верите в то, что говорите.

— Что ты хочешь этим сказать? Что я действую не принципиально?

— В данном случае это так.

На вялых губах секретаря райкома выдавилась презрительная усмешка.

— Университет очень много дает человеку, а ты к тому же еще окончил двухгодичный курс партийной школы, и, однако, вижу, в диалектическом материализме разбираешься плохо.

— Из чего это видно?

— Думаешь, все на этом свете движется и развивается скачками? Я семь лет работал вторым секретарем, прежде чем стал первым.

Теймураз с сожалением покачал головой.

— Вы старше меня не только по должности, но и по возрасту, товарищ Луарсаб. Я уважаю и то и другое. Но если встанет вопрос о благополучии района и если я замечу какие бы то ни было неправильности или злоупотребления, — не думайте, что я закрою глаза и отступлю хотя бы на шаг.

— Ты всегда был таким! Вечно во всем противоречил и противодействовал.

Третий секретарь подошел к столу и сел против секретаря райкома.

— Уважаемый товарищ Луарсаб, знали бы вы, как мне грустно снова слышать ту формулу, на которую вы опирались, когда решили хотя бы на два года устранить меня из района. Почему вы не хотите поверить, что я руковожусь не личными мотивами? Две пары глаз могут больше увидеть и две пары ушей — больше услышать, чем одна.

— Дело не в количестве, Теймураз. Глаз и ушей тут у нас хоть отбавляй.

— Согласен, что количество не так уж много значит… Но ведь для шелковичного червя одна корзинка тутового листа гораздо важней, чем даже целый вагон дубового?

— Значит, так: ты поносишь и меня, и весь райком! Нет, Теймураз, не думал я, что и курсы тебе не помогут… Удивительно, как это ты вбил себе в голову, что тебе одному дороги интересы района, а все мы, остальные, равнодушные лежебоки?

— Товарищ Луарсаб, почему вы никак не хотите меня понять? Неужели не видите, что вокруг вас более чем достаточно подхалимов? Зачем вы отвергаете дружеский совет и помощь партийного товарища? Я понимаю вас. Почему же вы-то не хотите меня понять? Мне известно, с чьего благословения появился в Телави этот Гаганашвили, но я знаю также, на что он годен и на что способен. Почему вы так считаетесь с его покровителем? Чего боитесь? Разве нет здесь меня? Разве нет райкома?

Секретарь сдвинул брови и стукнул карандашом по стеклу.

— Довольно! Ты слышал собственными ушами, что Джашиашвили приходит пьяным на работу.

Третий секретарь сдержался и проглотил обиду.

— Джашиашвили я знаю с малых лет. Он избегает вина, а если ему случится выпить, то разума не теряет. Что же касается истории с освобождением арестованных, то дело это я выяснял сам. Они были задержаны без всякого основания. Недопустимо из-за каких-то пустяков, и к тому же без доказательства, по простому подозрению, сажать людей под арест! Джашиашвили освободил их с моего разрешения.

— А, так вот оно что! — Секретарь райкома потянулся через стол и придвинул к себе вентилятор. — Вот, оказывается, в чем разгадка! Значит, чутье меня не обмануло. Ты что, забыл народную поговорку — опасно жеребенку впереди матки скакать, попадет волку на зубы! Торопишься, Теймураз, торопишься — всему свое время!

Теймураз встал.

— Выходит, я зря тут слова трачу… Вы сами только что вспомнили басню про лебедя, рака и щуку. А кому все это наносит ущерб? Району. Но в самом деле довольно! Лучше объяснимся напрямик, как подобает мужчинам: вы не сумели помешать моему возвращению в Телави. И пока я здесь, я не допущу, чтобы в районе творились какие-нибудь злоупотребления. Не Джашиашвили, а Гаганашвили уйдет из Телави! Эта безобразная сцена между его прихвостнями и директором рынка Гошадзе разыгралась в мое отсутствие. Но пусть эти люди не думают, что прошлое минуло и быльем поросло! Я сам расследую это дело и выведу виновных на чистую воду. Никому не позволю пятнать доброе имя милиции! Телави так богат кадрами, что может обеспечить хоть всю республику — какого дьявола мне присылают работников из других мест? Я предложил вам союз. Не желаете? Что ж, будем сражаться!

Словно удары молота, отдались в висках у Луарсаба тяжелые шаги третьего секретаря. Он глядел вслед уходящему, пока за тем не закрылась тяжелая, обитая клеенкой дверь. Секретарь райкома остался один в огромном кабинете. Долго сидел он молча, упершись взглядом в дверную ручку, потом положил карандаш, медленно скользнул рукой по краю стола и нажал скрытую за ним кнопку.

Вошла высокая, красивая девушка.

Секретарь кивнул на валявшиеся перед ним бумаги, на пепельницу, полную окурков. Потом, облокотившись о стол, сжал обеими руками виски и вновь погрузился в свои мысли.

Девушка, прибрав на столе, остановилась в ожидании.

Секретарь поднял голову и спросил усталым голосом:

— Есть там в приемной еще кто-нибудь?

— Только один человек. Он здесь с самого утра. Очень настойчивый. Я сказала, что вы заняты и сегодня не сможете его принять, но он и слышать ничего не хочет. Доложите, говорит, что Нартиашвили явился, и секретарь райкома непременно меня примет. Я знаю этого человека в лицо, он уже несколько раз бывал у вас.

Секретарь провел рукой по лбу и сказал рассеянно:

— Пусть войдет.

Девушка подошла к двери, неслышно отворила ее и сказала дожидавшемуся в приемной:

— Пройдите.

Чуть наклонившись вперед и ступая так осторожно, точно под ногами у него был не дубовый паркет, а хрупкое стекло, вошел низенький, толстый человек с ярко-рыжими волосами. Он прижимал обеими руками к груди старую соломенную шляпу. Подойдя к столу секретаря райкома, он поклонился с подобострастной улыбкой и почтительно пожал руку, небрежно протянутую ему через стол.

— Садись, Тедо!

Посетитель сел и, осклабившись, как бы целиком превратившись в улыбку, воззрился на секретаря райкома.

— Как поживаешь, Тедо? Что скажешь новенького?

Тедо поблагодарил за приветливые слова и умолк.

— В чем дело, Тедо, зачем побеспокоился?

Тедо наставил ухо:

— Что изволили сказать?

— Ты же, наверно, не без дела пришел. Что случилось? — чуть прибавил голосу секретарь.

Тедо ничего не ответил. Все с той же сладкой улыбкой на лице он сплел руки, покрутил большими пальцами, метнул исподлобья подозрительный взгляд на девушку и снова воззрился на секретаря.

— Я вам больше не нужна? — догадалась девушка. — Можно идти?