— Заладил — хочу поступить в университет, да и только. И непременно на филологический, — начал Coco. — Как будто нельзя писать стихи, если не окончишь литературный факультет. Поэт всегда останется поэтом, куда его ни ткни. Разве я неправду говорю?

— Правильно. Вот, Сика Чангашвили двух классов не окончил, а вся страна его знает.

— Хо-хо-хо! А ты непременно, кстати или некстати, должен вспомнить Сика Чангашвили. Один только раз побывал вместе с ним на олимпиаде и с тех пор челюсть себе вывихнул, столько звонишь об этом незабываемом случае!

— А ну-ка поезжайте вы на олимпиаду, если такие молодцы! Почему вас не приглашают?

— А ты напрасно думаешь, Фируза, что тебя из-за твоей свирели на олимпиаду повезли, — спокойно сказал Шакрия.

— А из-за чего же еще, Надувной? Тебя-то ведь не взяли!

— Ты был им нужен напоказ, людей удивлять. Вот, дескать, последний образец вымершей породы животных.

Ребята разразились хохотом.

Шакрия подливал масла в огонь:

— Я бы на твоем месте все время стоял — ведь лежачий ты до того длинен, что оттуда, где ноги, без бинокля лба не увидишь. Впрочем, лба у тебя вообще нет и нос совсем не на месте.

— А почему ты стихов не пишешь, Фируза? Не научился от своего дружка?

— Больше вам не о чем языками трепать, несчастные? Над собой смейтесь: по два, по три раза сдавали в педагогический в Телави и всякий раз проваливались!

Удар пришелся по чувствительному месту. Ребята заворчали:

— Попробовал бы сам разок, узнал бы, что такое экзамены!

— Ты даже не знаешь, дубина, что если тебя захотят срезать, так и сам бог не поможет!

— Эх, оставьте его в покое! — махнул рукой Coco. — Он до самой своей смерти не поймет, о чем вы с ним говорите.

— Не валяйте дурака! — передернул плечами Муртаз. — Думаете, Арчил в самом деле когда-нибудь занимался перед экзаменами? Да он и в книжку не заглядывает! Прихватит пачку своих стишков и думает, что за них его сразу на второй курс посадят.

— Говорите что хотите, а стихи у него хорошие! — с завистью в голосе заметил Отар.

— Да, он ведь Циале их писал, — вспомнил Coco.

— А теперь кому? Ведь так просто он не станет писать — должна же его вдохновлять какая-нибудь муза.

— Теперь он, по-моему, подсыпается к Русудан, — фыркнул Махаре.

— Не говорите ерунды, ребята! Русудан ведь старше его года на четыре, не меньше!

— Эх, Муртаз, ты еще ребенок, не знаешь, что такое любовь… При чем тут возраст? — вздохнул Отар.

Ребята выразили сочувствие Отару, отозвавшись лишь сдержанными смешками.

В библиотеке погас свет, послышалось звяканье ключа в замке, и несколько смутных фигур приблизились к расположившейся под грушевым деревом веселой компании.

— Ого! Расходится по домам наша интеллигенция!

Кто-то из юнцов вскочил, поднял руки над головой и взмахнул ими, как дирижер:

— Писателям и ученым на-аш…

— Привет! — грянул хором десяток молодых голосов.

Тени молча проплыли мимо.

За ними выступала павой заведующая клубом.

— Возьми хворостину, Лили! Не разбежалось бы твое стадо!

Заведующая не отозвалась ни единым словом.

— Смотрите-ка, ребята, смотрите, как плывет! Ну прямо — Ноев ковчег!

Друзья снова развалились на траве.

— Чтоб тебе пропасть, Надувной! — сказал кто-то из ребят.

На балконе соседнего дома показалась белая фигура и воззвала с отчаянием в голосе:

— Довольно, мальчики, ступайте домой! Неужели вас сон не берет?

Смех оборвался.

— А тебе-то что, дядя Гигла, мы ведь не у тебя во дворе!

— Мы давно уже ходить научились. Люлька нам ни к чему.

— Тебе бы следовало призывать молодежь к бодрствованию и к бдительности. А ты нас спать посылаешь!

— С чего это ты проснулся, дядя Гигла? Скверный сон, что ли, увидел?

— Твоя панта еще не созрела. Мы такую кислятину и в рот не возьмем!

Белая фигура с минуту постояла на месте и, кряхтя и вздыхая, скрылась в доме.

— Хотите, ребята, еще в карты поиграем? — спросил после недолгого молчания Шалва, достал из кармана истрепанную колоду и принялся тасовать.

— В библиотеке-то свет выключили, здесь теперь ничего не разглядишь.

— А мы пересядем поближе к сельсовету, там вон лампочка горит на балконе.

— Не надо больше карт, надоело.

— А что, ребята, не поискать ли нам, может, где груши поспели?

— Во всей деревне только у одного Миха есть ранний сорт.

— Не думаю, чтобы его груши уже созрели.

— Это же твой сосед, Джимшер. Ну-ка, разнюхай!

Но Джимшер, по-видимому, уже успел разнюхать.

— Еще не поспели, но уже на подходе.

— Так это же самый смак! — причмокнул губами Coco.

— Ну народ! Уж состарились, а все на чужие груши поглядывают! Эрмана на каждом собрании проповедует — «не укради». А у вас, видно, в ушах дубовые затычки.

Шакрия потянулся к соседу и слегка почесал ему спину.

— Ты чего со мной заигрываешь, Надувной? — удивился Муртаз и отстранил щекотавшую его руку.

— Лопатки у тебя не чешутся?

— С чего им чесаться? В баню хожу аккуратно, каждую неделю…

— Не только от грязи могут чесаться; когда крылышки растут — тоже. Давно это ты в божьи ангелы записался?

Когда смех умолк, Нодар вспомнил, что на этот день назначено комсомольское собрание.

— Утром я проходил мимо колхозной конторы… Там во дворе Эрмана развесил на липе объявление величиной с простыню.

— Делать ему нечего…

— Пошли и мы, ребята, послушаем, что он нам хочет сказать.

— Ты что, ополоумел? Что он скажет нового? Уж сколько времени одно и то же пережевывает, толчет воду в ступе!

— Опять, наверно, заведет речь о питомнике — людей, мол, не хватает, дело прахом идет…

— Хочет составить молодежную бригаду.

— Кто ему мешает? Только бы от нас отвязался. Пусть сам составляет всякие там бригады, пока ему не наскучит.

— Ребята, а ведь если мы еще раз-другой не явимся на собрание, нас, пожалуй, исключат, — встревожился Нодар.

— Пойдем посмотрим, что ему нужно.

— Если тебе так уже хочется, ступай, Фируза. Мне эта волынка давно надоела. Все равно ничего, кроме разговоров, не получается. А нас никто ни о чем не спрашивает! Куда хотят, туда и ткнут.

— Ты, Муртаз, почаще мой подбородок теплой водой. Очень хорошо от этого борода растет.

— А на кой черт она мне нужна?

— Глубокой мудрости к лицу длинная борода.

— На что ему мудрость? Мозги у него, какие есть, все в ногах. Дай только ему мяч погонять! А насчет мудрости…

— Мяч и другие рады гонять. Ног никому не жалко. Места у нас нет для игры — вот беда.

— А это ваше брошенное поле, Напетвари, чем не место?

— Почему это мы должны вечно ломать себе ноги среди этих камней? А кустарники с колючками? Вон давеча три раза мяч прокололи. Нет, надо другое место поискать, коротыш!

— Где мы его будем искать? Дядя Нико отовсюду нас гонит взашей.

— И очень хорошо делает. Если бы мы разок-другой показались на работе в колхозе, может, он и место бы отвел и даже выдал бы нам футбольную форму, что лежит под замком на складе. — Муртаз встал и отряхнул брюки.

— Ох, вот это было бы дело, ребята! Вот тогда бы пошли тренировки! И курдгелаурских мы бы наверняка побили.

— Не беспокойтесь, и так с ними управимся.

— Но ведь ты-то выходишь иногда на работу, Нодар. А Эрмана и все остальные ребята вообще каждый день там околачиваются. Почему же, спрашивается, им формы не выдают?

— Эх, да если бы и выдали, Махаре, сколько мы успеем провести тренировок? Через два-три дня уже встречаемся с курдгелаурцами.

— Хитрюга дядя Нико! Хочет нас этим приманить!

— Приманить! А тебе повредит, если ты несколько трудодней наработаешь? Ну, пойдем, Нодар!

— Иду, иду. Подожди меня.

Поднялись и остальные.

— Куда ты спешишь, Нодар? Твоя мать перепугается — не заболел ли сынок, что вернулся в такую рань.

— Какая же это рань? Завтра мне с утра ехать в Телави — пожалуй, и не встану к автобусу.