— Умный ты человек, Симон, только все же голова у тебя засорена житейской шелухой. Таких, как ты, в первые годы советской власти уничтожали без разговоров.

— В первые годы уничтожали, а потом и по головке стали поглаживать. Да и сейчас в каждом номере газеты, на каждом собрании вы последними словами поносите таких, как мы. А все-таки жизнь на нас-то и держится, мы — та сила, которая движет всем и вся. Развернутая торговля — источник богатства, а богатство — опора государства, главный стержень его. Ну-ка присмотрись, какое идет в Телави строительство, что строится и для каких целей. Спросишь — услышишь один и тот же ответ: торговая сеть — богатая организация, кому же строить, как не ей? Ну, а строит она, конечно, для себя. А что делать организациям, у которых нет средств? Сколько я знаю закусочных и хинкальных, построенных на свои собственные деньги теми, кто в них работает! Какой у них интерес? Трудно ли догадаться? А ну-ка назови мне хоть одного человека, который построил бы на свои деньги библиотеку или читальню? Думаешь, нет людей, у которых нашлись бы для этого средства? Да я при желании мог бы стольких тебе назвать!.. Вот сейчас, если бы мы здесь не повстречались, пришлось бы тебе ехать домой на такси или на автобусе. А сколько людей прокатило мимо на собственных машинах, не удостоив тебя даже взглядом. А ведь все эти люди мизинца твоего не стоят! Откуда у них собственные машины? Оттуда же, откуда и у меня. Если хочешь знать, я вовсе не считаю, что все это хорошо, и достойно, и справедливо. Дали бы мне право, так я обложил бы все городские торговые учреждения особым налогом, начиная с директоров и заведующих и кончая последним мелочным торговцем в уличном киоске. Да и многие не торговые учреждения тоже заставил бы платить. С каждого брал бы определенную сумму и на эти деньги построил бы самые лучшие библиотеки, клубы и школы. Скажешь, не нужно? В иных школах дети в три смены учатся. Если подсчитать стоимость одних только машин, купленных на «левые» доходы, так хватило бы на постройку новых корпусов для пединститута. Что, скажешь, не нужны? Скажешь, и без того хватает? Вот так-то! Главное — охота и желание. Если ты твердо решишь расколоть камень, он сам тебе покажет скрытую трещину, куда надо ударить. Лишь бы нашелся человек, взял бы на себя такое дело, а я сам с удовольствием выложил бы хоть сто тысяч. А понадобится, так, может, и больше. Думаешь, очень у нас убудет? Все равно останется побольше, чем у вас. Да и то мы скоро все себе вернем — сдерем с вас же самих… Ты вот занимаешься историей. Что же, хочешь на кусок хлеба себе историей заработать? Что такое история? Сказка! Нами же сочиненная и выдуманная. К какой нации человек принадлежит, ту он и называет самой благородной и самой культурной из всех. Всякий, кто пишет об истории, старается, доказать превосходство своего народа над всеми другими. Земли не могут поделить — один пишет: наша была, другой: нет, наша. Поди и пойми, кому она на самом деле принадлежала. Ты, наверно, тоже так пишешь, конечно в нашу пользу. А ведь речь идет о временах не таких уж далеких! Вот был у нас поэт — величайший, поищи ему равного. Восьмисот лет не прошло с его смерти, а мы не знаем даже, из-какой части Грузии он был родом, что был за человек. Да чего так далеко заглядывать — всего сто лет, как умер Бараташвили, а у нас нет даже его портрета. А ты рассуждаешь о том, что у нас было и кем мы были три тысячи, пять тысяч лет тому назад… Рассказывают, что у царя Ираклия вскочил однажды на ягодице прыщик. Собрались визири и министры; один говорит — фурункул, другой — просто нарыв, третий — нагноение. Ираклий покачал головой и говорит: «Поди верь вам, когда вы докладываете о том, что в государстве делается! Да вы от ляжки до уха толком передать весть не можете!»

Шавлего улыбнулся.

— Не суди о том, в чем не разбираешься. Рассуждаешь ты для человека твоей профессии вроде благородно, а сам ведь с бедных людей шкуру дерешь.

— С бедных людей шкуру непременно нужно драть. Не люблю бедных людей — они только других бедных людей плодят. Но если меня попросят о помощи и я в силах помочь, то никогда не отказываю.

— Иными словами: давай мне целый хлеб, а я тебе краешек отломлю?

— Как хочешь, так и толкуй. Стоящий человек не даст с себя шкуру содрать, а если все же сдерут — не станет плакаться.

— А вдруг тебя выставят из твоей столовой — останешься без теплого местечка?

— Нашел чем пугать — вот уж не ждал от тебя! Да если бы я был кошкой и у меня выкололи бы глаза, я отыскал бы безногую мышь и все равно без добычи бы не остался. Чтобы я из-за такого пустяка стал расстраиваться!.. Меня сейчас огорчает, что в Чалиспири не останется с кем по душам поговорить.

— До девятнадцатого я, во всяком случае, не собираюсь уезжать.

— А что будет девятнадцатого?

— В этот день выберут в колхозе нового председателя.

— Нового председателя? Но ведь дядя Нико жив и вполне здоров! Не такой он растяпа, чтобы запросто уступить свой престол другому.

— Уступит.

— Очень сомнительно. А кого намечают на смену?

— Реваза.

— Реваза? — не мог скрыть изумления Купрача.

— Чему удивляешься? По-твоему, плохая кандидатура?

— Да нет, не плохая, но… Что народ скажет?

— Народ? Ты думаешь, народ верит тому, что на него наклепал дядя Нико?

— По-моему, это дело у тебя не пройдет.

— Что заставляет тебя сомневаться?

— В райкоме у Нико много сторонников, да и народ не так уж им недоволен. На собрании непременно будет присутствовать секретарь.

— Мне все равно, кто будет присутствовать. После Нико председателем станет Реваз.

— Допустим. Только неизвестно, когда Нико уйдет со своего поста.

— Девятнадцатого. В этом месяце, девятнадцатого числа.

— Ты так думаешь?

— Уверен.

— Что ж… Может, Теймураз возьмет сторону Реваза… Хотя это такой человек… Он даже на яйце углы да ребра ищет.

Они долго молчали. Слышалось только ровное, глухое рокотание мотора, да время от времени в открытые окна врывались приветственные сигналы встречных машин.

— Послушай… Я знаю, почему ты уезжаешь из Чалиспири… Знаю, что два акробата на одном канате плясать не могут. Но… разве мутной водой нельзя пожар потушить?.. А если к тому же вода и не мутнее любой другой и вообще ничем не хуже… Тогда…

— Тогда вот что: к тому, что знаешь, прибавь то, чего не знаешь. Потом умножь производное на частное, вычти множитель и, если окажется недостаточно, полученную сумму можешь со мной не делить.

— Извинился бы перед тобой, только не привык, — проворчал Купрача, а про себя подумал:

«Не стучись даже тихонько, одним пальцем, в чужую дверь, если не хочешь, чтобы в твою грохнули кулаком… И не суй руку в пасть льва, чтобы пощупать ему больной зуб».

До самого Чалиспири он не проронил больше ни слова.

Когда столовая осталась позади и машина стала подниматься в гору вдоль берега Берхевы, Шавлего вышел из задумчивости.

— Куда ты едешь?

— К старой крепости.

— Зачем? Враг на нее напал?

— Враг не враг, а друг, да такой, что хуже басурмана.

— Любишь ты говорить обиняками, Симон!

— Вот уж третий год привязался к нам один доцент. Как повеют весенние ветры, тотчас же свалится нам на голову: «Крепость на горе Верховье — исторический памятник, и местность вокруг нее необходимо озеленить». Проведет у нас несколько дней с тостами да с песнями, нагрузится провиантом и уедет домой, в Тбилиси… Гора остается голой, зато мы провожаем его, позеленев от злости.

— А как на это смотрят в районе?

— Позовут нас с дядей Нико и: «Окажите всяческое содействие». Ну, я и оказываю содействие, чем могу. Вот сегодня не хватило вина — я помчался за ним в Телави.

— Останови, я сойду.

— Поедем со мной. У меня весь день крошки во рту не было, может, посидим вместе, сумею кусок проглотить.

Когда они подоспели к столу, пир был в разгаре.

Солнце, стоявшее прямо над пригорком, приятно грело. Застольцы разместились на камнях, скинув пальто, в одних пиджаках.