Действительно, король поспешно потупился, заметив подходившую Монтеспан.

IX

В кухне Сэн-Круа и в больнице Отель-Дье

Мы введем читателя в маленькую мрачную комнату, находившуюся в заднем флигеле старого дома на улице Бернардинцев. Этот дом принадлежал аптекарю Глазеру, с которым мы уже не раз встречались в продолжение нашего рассказа. Квартира Глазера находилась в первом этаже и представляла собой ряд темных, неуютных комнат, заваленных книгами и заставленных всевозможными инструментами, аппаратами, различными коллекциями и чучелами животных.

Была ночь. Медная лампа тускло освещала упомянутую нами комнату; угли, тлевшие в химической печи, бросали на все предметы красноватый отблеск. Две фигуры, мужчина и женщина, опершись на печку, внимательно смотрели на вещество, находившееся в реторте. Читатели без сомнения узнали Сэн-Круа и Марию де Бренвилье; их лица также были освещены зловещим красноватым светом печки. Поручик налил в реторту один из своих ужасных ядов и тщательно перегонял его, чтобы усилить действие. Маркиза не отрывала взора от реторты. Она в течение непродолжительного времени сделалась ярым химиком, пожелав изучить эту науку, и уже знала вес и действие многих веществ. Стремление сделаться властителями человечества воодушевляло Сэн-Круа и Марию.

Дальше виднелась безобразная фигура Мореля, регулировавшего жар печки и следившего за градусником. Сэн-Круа все рассказал маркизе, а она, пожав плечами, сказала: “Возьми его, нам нужны опытные люди”, — и таким образом Морель стал их сообщником.

Сэн-Круа еще раз тщательно просмотрел все рецепты. Сегодня он решил подвергнуть химическому исследованию те капли, которые Мария дала своему отцу. Он предположил, что сделал какую-нибудь ошибку, так как, по описанию Марии, яд имел вовсе не такое действие, какое должен был иметь.

— Торопись, — сказала маркиза, — мои братья в Париже, Вы должны начать свои действия.

— Это возбудит подозрения, — возразил Годэн.

— Мы не должны колебаться. Они хотят поместить мое состояние в Шателэ, чтобы я была навек связана. Они должны умереть, пока не исполнили своего намерения.

Сэн-Круа повиновался и стал усиливать и совершенствовать капли.

— Выходи, дух смерти, и поселись в этой реторте, покажи себя достойным твоих освободителей. Пусть исполнятся предсказания кающегося! — говорил он.

Вещество долго находилось в прежнем состоянии, маркиза не отрывала взора от реторты; вдруг жидкость зашипела, поднялась до горла склянки и полилась в трубку; ужасные капли собрались в приемнике! Сэн-Круа осторожно снял его и, закрыв отверстие, поместил сосуд в мелкий песок.

Во время этой процедуры таинственные работники не обменялись ни словом. Только после продолжительного времени Сэн-Круа, вынув сосуд из песка, проговорил:

— Наша работа не пропала даром.

Глаза Марии загорелись зловещим блеском.

— Дай мне эти капли, Годэн!.. Я хочу испробовать их.

Сэн-Круа содрогнулся, но повелительный тон маркизы не допускал возражений.

— Могу ли я узнать, каким образом ты думаешь испытать их? — спросил он.

— Я хочу показать Вам, что избрала верный путь, и не дрогну, если мне придется совершить великое дело. Дай мне капли!

Сэн-Круа взял сосуд и вылил смертоносную жидкость в бутылочку; затем он крепко закупорил ее и подал Марии. Последняя тщательно спрятала бутылочку, а через несколько времени уже была на пустынной улице.

На следующий день в доме д‘Обрэ никто не видел маркизы. Она заперлась в своей комнате, где погрузилась в разработку своих ужасных планов. Маркиз Бренвилье несколько раз осведомлялся о своей супруге, но неизменно получал в ответ, что она никого не принимает. Он видел, что слуги носили в комнату его жены вино, хлеб, бульон, стаканы с желе и т. п., и сообразил, в чем дело; значит, Мария собиралась в какой-нибудь приют для бедных. Действительно после возвращения в Париж она стала усердно заниматься благотворительностью, посещала больных и бедных и не пропускала ни одной обедни, чем заслужила себе в обществе прозвание “кающейся Магдалины”.

Маркиз Бренвилье очень скептически относился к благотворительным занятиям своей жены; презрительно улыбнувшись, он отправился гулять.

Маркиза стояла посреди своей комнаты; перед ней находился стол, уставленный бутылками с вином и бульоном и стаканами с желе; двери комнаты были заперты, а занавеси на окнах задернуты. Мария достала из резного шкафчика склянку, повязала себе рот и нос салфеткой и, откупорив бутылку с вином, накапала в нее из склянки три капли, а в стаканы с желе капнула четыре капли. Затем, спрятав флакон с ядом в шкаф, она позвала слугу и приказала ему:

— Снесите все это в экипаж! А что, барин, дома?

— Нет.

— Скажите ему, чтобы он не ждал меня с ужином, я еду по делу.

Наступали сумерки, когда маркиза, закутанная в плащ, отправилась в путь. Перед ней на передней скамейке экипажа стояла корзина с провизией для больных. В вечернем тумане все яснее вырисовывались башни собора Богоматери. Экипаж переехал через мост, завернул в улицу Нотр-Дам и остановился у громадного, мрачного здания, над воротами которого виднелся освещенный образ св. Мартина. Сумерки заметно сгустились. Марии не пришлось долго ждать. Калитка большого дома отворилась, и из нее вышел мужчина, который помог маркизе сойти.

— На скамейке стоит корзина с провизией, снимите ее осторожно, Брюно, — сказала Мария. — Можете возвращаться домой, — добавила она, обращаясь к кучеру.

Привратник Брюно взял корзину и вошел в дом вслед за маркизой. Он дернул звонок; вышла монахиня ордена св. Августина; этим монахиням был поручен уход за больными в больнице Отель-Дье, Мария, увидев монахиню, опустилась на колени и поцеловала ей руку.

— Не делайте этого, маркиза! — сказала монахиня. — Вы не должны так унижаться передо мной, простой инокиней. Мы все можем поучиться у Вас смирению и христианской любви. Вы все же приехали сегодня… ведь уже так поздно.

— У меня было свободное время, и я хотела узнать о здоровье больных.

— Пойдемте, они будут очень рады. Плотник Бенуа уже со вчерашнего дня хорошо себя чувствует; Шалалиль, которому Вы посылали вино, тоже. Немец из Зейдельберга плох.

— Сколько лет Бенуа? — спросила Мария.

— Ему исполнилось двадцать пять.

— А Шалалилю? — продолжала спрашивать Мария.

— Он, кажется, немного моложе.

— Гм… — пробормотала Мария, — я так и думала; это — года д‘Обрэ.

Маркиза шла с монахиней по коридору, в который выходили двери отдельных палат. Наконец они дошли до обширного общего зала, где помещались больные. Кровати стояли длинными рядами, между которыми были оставлены широкие проходы. Каждая кровать была завешена полосатыми занавесами; но они были раздвинуты для того, чтобы все больные могли видеть большое распятие в конце зала, перед которым теплилась лампада.

Когда маркиза и монахиня вошли в зал, другая монахиня внятно и громко читала вечернюю молитву. После молитвы сестры стали обходить больных, давая им лекарство и освежительное питье. Сестра Бенинья подвела маркизу к постели Бенуа. Как только больной увидел маркизу, он протянул к ней свою исхудавшую руку и проговорил слабым голосом:

— Я Вас так долго не видал!.. Мы уже беспокоились о Вас; Вы всегда приносите нам радость и утешение.

— Вам, кажется, прописано желе? — сказала маркиза, — я привезла Вам его.

Маркиза обдумала все подробности своего ужасного дела; стакан, в котором было желе, был очень мал, так что в нем не было больше двух ложек. Когда сестра, которая пошла спрашивать доктора, можно ли больному съесть желе на ночь, вернулась с утвердительным ответом, маркиза взяла ложку и совершенно спокойно стала кормить больного. Бенуа с жадностью стал глотать прохладное кушанье.

— О, как вкусно!.. Нельзя ли еще ложечку?

Маркиза дала ему вторую ложку. Кроме нее около больного никого не было. Она не спускала с него взора. Черты Бенуа вдруг изменились, по его телу пробежала дрожь, он откинулся назад и жалобно застонал.