— Ползать перед Ажикаем не нужно. Бросай, уходи. — С видом бывалого человека, я объяснил, как бросил своего хозяина Чолдак-Степана и поступил в солдаты народного правительства.

— Брошу князя — беда придет. Мои старики — отец с матерью доят его корову, тем и питаются ^[52]. Зарежу их, коли брошу князя. Корову он сразу отберет.

До этой минуты я был так отвлечен дорожными впечатлениями, что, признаться, не обращал внимания, какое у Шагдыра бледное и сухое лицо, как зловеще торчат у него на щеках острые скулы; не замечал, что на истертом козьем полушубке моего товарища видны порядочные прорехи, а сквозь них поблескивает голое светло-бронзовое тело, что подошвы у него подвязаны веревкой и пальцы ног высовываются наружу. Все это мне сейчас бросилось в глаза. Кроме того, я, уже к своему удовольствию, увидел, что Шагдыр, как и я, не заплетает кос и волосы коротко стрижет, оставляя только маленький чуб.

Мне стало жалко товарища, но показывать жалость нельзя. Глядя на дорогу, я громко выговаривал ему:

— Людей надо держаться; да ты не за тех ухватился. Будешь хвататься за Ажикая — долго не протянешь.

— Боюсь. Князь откажется от подоя, заберет корову. Да, красные, говорят, в свою страну добрых людей угоняют на каторгу.

— Кто говорит? От кого слышал?

— Слышал, как всей дворне говорил Ажикай.

— Так и есть. А знаешь, для чего он выдумал про каторгу? Чтобы работники не ушли с его двора. Хитрит и выдумывает. Красные молодцы. Они вот за таких бедняков, как ты. По себе небось знаю. Из байских рук меня вывели как раз они — Кочетов, Сидоров, Мыкылай. И уходить от своего князя не бойся. Уходи, говорю, не бойся.

Шагдыр поднял голову и молча посмотрел мне в глаза.

Глава 2

«Самый знающий человек»

Вскоре мы подъехали к уртелю Бай-Булун ^[53]. Хозяева ямской юрты встретили нас как редких гостей. Когда закончилось угощение, новая лошадь была уже подана. Поблагодарив хозяев уртеля и Шагдыра, который должен был возвращаться с первыми лошадьми на конный двор Хем-Белдира, я вскочил в новое ямское седло.

Лошадка было засеменила к дороге, но пришлось ее придержать: сзади кто-то громко меня позвал. Я оглянулся и увидел бегущего ко мне Шагдыра. Подбежав ближе и отдышавшись, он сказал:

— Я много думал, мой старший брат. Когда вернетесь в Хем-Белдир, встречусь нарочно с вами, хочу поговорить. Можно?

— Конечно. Приходи. Доброго здоровья, мой старший брат!

Я тоже Шагдыра назвал старшим братом. Пускай не путает нашего возраста и называет, как хочет, но не старшим братом.

Он закивал:

— Доброго здоровья, спокойной дороги, сынок!

Конечно Шагдыр переборщил, сказав «сынок» вместо «старший брат», но и это меня радует.

В тот вечер, доехав до уртеля в Оттук-Таше ^[54], я спросил коня, но все лошади были уже в табуне, на пастбище. Уртельщики предложили переночевать.

Поев, я выбрал местечко среди вьюков и спящих людей.

Разбудили меня голоса. Разговор шел обо мне, и я понял, что меня уже успели превратить в начальника. Так и говорили: «Спросим таргу из Хем-Белдира».

Покашливая, я открыл глаза.

— Вы из Хем-Белдира. Хотим к вам обратиться. Люди не все поняли. Можно спросить, тарга?

Я приподнялся и сел около вьюка.

— Таргой не был никогда. Посыльный человек на службе в народном войске; проще сказать, никакой не тарга, а цирик. Спросить — спрашивайте, смогу — отвечу.

Мои собеседники замялись. Потом один из них, постарше, решился:

— Правду говорят, что красные отбирают у бедняков скот, людей хватают и морят на тяжелой работе, а жен тоже не оставляют в покое, делают, что хотят?

— Известно, что это неправда. От кого только вы слышали такие лживые слова?

Ночлежники переглянулись.

Я стал рассказывать путникам, собравшимся на уртеле Оттук-Таш, все, что знал о русском народе, о новой России. Под конец я сказал им:

— Красные защищают бедняков и байских работников, а против баев сами борются. Мне пришлось родиться в самой бедной семье: я сын одной нищенки по прозвищу Тас-Баштыг. С восьми лет работал у бая — сначала по нашей нужде, потом по суду, то есть по указу салчакского нойона, которого звали «Солнечным князем». А красные партизаны меня освободили. Потом я сам пришел учиться в Хем-Белдир и поступил в народоармейцы.

— Ба-а! Так-так-та-ак! Вот вам благородный чиновник с шариком на голове! ^[55] Мы же говорили, что эти его слова — чистая ложь, настоящая клевета, — заметил молодой парень, раздувая покрывшиеся пеплом угли.

Сидевший позади старик добавил:

— Выходит, каждого не слушай; маленько разбирайся да смекай, и все будет хорошо…

Через три дня, сменив лошадей шесть раз, я приехал в Даа-хошун, в сумон Шанчи. От Хем-Белдира до Шанчи шесть уртелей, в каждом уртеле тридцать километров, всего сто восемьдесят километров. Только в Шагонаре — несколько полуземлянок и крытых дерном избушек. На всем этом пути в селениях — ни одного дома. Окинешь глазом долину Енисея — знакомая картина: здесь три, там пять юрт. По зажиточности хозяев юрты двух цветов; одна — почти белая, другие вокруг нее черные, залатанные.

По дороге я заехал в один из таких аалов, чтобы передать местному чиновнику письмо, и спросил у встречного:

— Где тут будет самый знающий человек Даа-хошуна?

— Вам, поди, нужен хошунный председатель. Сонам-Баир… Откуда едешь, мой сын?

— Из Хем-Белдира, посыльный правительства. А вашего председателя в какой юрте искать?

— Вон там, где у коновязи стоят лошади, — кивнул головой старик. — А тарга когда выехал? Что нового в Хем-Белдире.

— В дороге ночевал три раза. Новостей-то много, да их не расскажешь двумя словами, уж потом…

Войдя в указанную мне юрту и, сказав «мир вам», я достал из-за пазухи письмо и поднес его председателю обеими руками.

Грузный мужчина с длинной седеющей косой сидел у столика, поставив рядом с бронзовыми божками чиновничий колпак, на вершине которого блестел темно-синий стеклянный шарик — знак высокого ранга. Не разворачивая свернутого в трубку письма, он поднес его сначала к свету из дымового отверстия, как будто хотел прочитать с обратной стороны. Потом осторожно развернул свиток. Прочитав письмо и посмотрев на меня, председатель уставился куда-то в стенку юрты и задумался. Покуда он читал и думал, я хорошенько осмотрелся.

До чего же просторно в юрте — в ней даже не восемь решетчатых стен, а больше. Где у других могла бы висеть какая-нибудь тряпица, тут через всю юрту тянется занавеска из желтой китайской парчи, а там, где должен стоять сундук, выстроился в ряд целый десяток сундуков, мерцающих золотыми драконами и львами в затейливых узорах. Мой председатель тоже был нарядный, как сундук, — в шубе, крытой синим шелком и перевитой у пояса золотой парчой. На поясе у него висел нож в серебряных ножнах, огниво и малахитовая табакерка.

Наконец он заговорил:

— Сказано: «один вол» — заберет в Ийи-Тале Черный тарга. Сказано: «десять кусков чая» — соберет Ташпыра, перед въездом в Кара-Туруг. Сто белок — Селгиндей в Сарголе… Переночуешь в юртах, во дворе, с утра начинай.

Председатель вернул мне письмо.

— Я же не знаю ни места, ни людей. Не смог бы мой председатель все эти вещи собрать сюда через своих слуг и передать мне? — попросил я.

Но председатель хошуна отчитал меня:

— Подумаешь, какой важный! Хочешь переложить свою обязанность на другого? Думаешь, у председателя хошуна других дел не найдется? Ох и времена! Красные подстрекают бродяг, а те на стену лезут! Знаешь ли ты, с кем говоришь! Посмотри на себя: нарядился в холстину, а ноги в чем? Эх ты, чучело журавлиное!

Из-за полога показались несколько носов и столько же косичек. Председатель обменялся с ними ужимками и громко захохотал.

Еле сдерживая себя, стараясь не уронить достоинства народоармейца, я тихо сказал: