229. ОТРЫВОК
Чудесный вечер… Мы уселись группой
В траве зеленой, на опушке леса,
Пред насыпью железного пути.
Вздымались ели темною грядою
На светлом небе, и кресты верхушек
Отчетливо, недвижные, чернели.
Порой пред нами проносился поезд,
И долго, долго в гулком отдаленьи
В тиши вечерней шум его катился…
Вдруг месяц круглый глянул с вышины
Меж двух шпалер померкнувшего леса,
Как в глубине громадной, тихой сцены…
И все мы смолкли, словно притаились.
А шар луны, как не́званый свидетель,
Всё выступал, неотразимо ясный,
И в тихом небе тихо поднимался,
И, наконец, уставился на нас.
Мелькнули звезды. Раздались меж нами
Обычные мечтанья и вопросы:
Там есть ли люди, и в мирах далеких
Нам суждено ль иную жизнь изведать?
«Нас там не будет — и на купол звездный
Я избегаю пристально смотреть:
Мутится ум, и слово стынет в горле,
И друга благородные черты
Мне кажутся пустой и скверной маской,
А пестрый день, картинный и шумливый, —
Обманом жалким, над которым втайне
Смеются там стальные очи мрака!..
К чему дано нам вечно созерцать
Алмазную метель и вихрь миров
В бездонной синеве ночного неба —
И ясно видеть их недостижимость?!
Какая неотместная обида!»
«Ваш ропот странен. Полно вам глядеть
На этот мир из узкой, темной трубки!
На первый план вы ставите себя.
Но в сфере звезд никто о вас не думал;
Никто, рассудком сходный с человеком,
Созданием миров не управлял;
Природа есть, откуда — мы не знаем,
B ваши распри с этим неизвестным,
Едва ль носящим образ существа,
Поистине достойны сожаленья!
Ваш гнев измышлен, или вы больны.
Но и в разгаре затаенной злобы
Вы дышите, вы смотрите — вам любо.
А с этой злобой, будь она правдива,
Вам жить нельзя…»
— «И лучше бы не жить!
Мое несчастье и несчастье многих,
Что жизнь мила при думах безотрадных…
Но с каждым днем растут самоубийства,
И устарело в наши времена
Гамлетовское „быть или не быть?“.
Загробных снов никто уж не боится…
Пугает нас, напротив, смерть ума,
Его тлетворной, внутренней беседы
Внезапное, глухое прекращенье…
Мы с ним страдаем и страдать не прочь
За гранью гроба: лишь бы не расстаться!
А многим страшен малый промежуток
Удушья, муки, гадкого чего-то,
С чем неразлучен жалкий наш конец…
Нас гложут мысли. Я скажу к примеру:
Прельщен ли я сияньем этой ночи?
Не так, как вы! Ваш мир ненарушим.
А я — вникаю в эту тишину
И слышу в ней придушенные звуки
Тревожной жизни, бьющейся вокруг:
Там люди мрут, и в судорожном хрипе
Колеблются бесчисленные груди…
Что, если бы те звуки слить в один?
Какой бы хор пронесся в тихом небе!!
А поцелуев рой соединенный
С мильонов уст, поспешных и безумных,
Какой бы шум они произвели
Своим бессвязным, птичьим щебетаньем!
А вопль родильниц? А рыданье скорбных?..
Теперь любуйтесь этой тишиной…
И вспомните, что по́лог облаков
Почти отвсюду дымчатой пустыней
На вышине задернут над землею —
И никому не виден этот мир,
И никому не слышен дольний звук,
Как звуки тленья в замкнутой могиле
Не слышны людям!.. Мы живем как тени,
Водимые неведомой рукой
По чуждому, безвыходному за́мку:
Когда порой начнем стучаться в окна,
Откуда нас прельщают чудеса, —
Ни отзыва, ни помощи не слышно!
И все мы гибнем, чуждые друг другу…
Мы — тени! тени!..»
230. «Не отрывай пленительной руки…»
Не отрывай пленительной руки
От жарких уст, прильнувших к ней с мученьем!
Пускай чрез миг мы будем далеки
И поцелуй исчезнет сновиденьем.
Я чувствую: ты странно смущена,
Колеблешься и словно каменеешь,
Твоя рука борьбой напряжена,—
Бежишь ли ты? Иль ты меня жалеешь?
Помедли миг! Безмолвна и горда,
Дай угадать, теснится ли дыханье
В твоей груди смущенной, — и тогда
Уйди, уйди, без звука на прощанье…
231. «Когда поэт скорбит в напевах заунывных…»
Когда поэт скорбит в напевах заунывных
И боль страдания слышна в его речах —
Не сетуйте о нем: то плачет в звуках дивных
Печаль далекая, омытая в слезах.
Когда ж напев любви, отрады, упоенья,
Как рокот соловья, чудесно зазвенит,—
Он жалок, ваш певец: не зная утешенья,
Он радость мертвую румянит и рядит…
С. Г. ФРУГ
Семен Григорьевич Фруг родился в 1860 году на юге Украины, в еврейской земледельческой колонии Бобровый Кут Херсонской губернии. Отец его всю жизнь занимался земледелием.
Свое учение Фруг начал в еврейской школе — хедере, которая, по признанию самого поэта, оставляла слишком мало простора чувствовать и мыслить (основным предметом изучения в хедере был талмуд).
Без всякой посторонней помощи Фруг принялся за изучение русской грамматики и Библии. Особенно его увлекали сказания и легенды о древних пророках. Сам поэт писал впоследствии, что первой возможностью чувствовать и мыслить он обязан исключительно той всеобъемлющей поэзии, которою изобилуют пророки Исайя, Иезекииль и др.