«Ишь, труд-то как облагораживает», — про себя усмехнулся Веня.

Медленно, раскачивая трап, Ковтун поднялся на причал и тут увидел Веню.

— Ждешь? Чего надо? — спросил начальственно.

Веня молча разглядывал его.

— Ты чего хочешь-то? Дело какое? — проговорил он уже мягче.

— Что же ты по трапу ходить не научился? Ишь, раскачал. Знаешь, что такое резонанс? — не отрывая от него взгляда, спросил Веня.

— То есть как? Чего резонанс-то? Что говоришь, не пойму! — забормотал Ковтун, растерявшись на минуту, но, снова обретя уверенность, произнес: — Ты вот чего, говори по делу. Я уставший, три вахты ноне отмантулил.

— Об этом и разговор будет, — сказал Веня. — Об вахтах и прочих твоих делах.

— Вот ты о чем! Так был же разговор. Ты меня не слушаешь, ну и живи, как хочешь, только мне не мешай, — устало отмахнулся он. — Мне, правда, домой надо. Я пойду.

— Уйдешь ты отсюда в одном случае — если обратно не вернешься, — твердо произнес Веня. — А сейчас я тебя провожу.

— Что-то ты резвый сегодня не в меру. Скромности в тебе, Веня, мало. Это нехорошо.

Ковтун передернул налитыми плечами, будто встряхнулся. Взгляд у него стал цепкий, колючий, и кривая наглая ухмылка изогнула губы. Вене знакомо это было.

— Ты сидел уже, Ковтун, — догадался он.

— Ага, я свое отсидел. А тебе еще предстоит. Знаешь ты, что тебе червонец отвалят, стоит мне только капнуть?

— Почему же? — спросил Веня. — Я не спекулирую, не ворую, денег не вымогаю. За что же мне так много? Все это ты делаешь да еще других подставляешь. Хотел ведь, чтобы на меня подумали?

— Это еще доказать надо, — засмеялся Ковтун. — Наш гуманный советский суд без доказательств обвинений не предъявляет. А мне доказывать не надо: капну — и все, твое место у параши. Уяснил?

Они вышли к надстройкам рыбцеха, задний двор которого был завален картонной тарой. Было пустынно, и Веня замедлил шаг.

— Ты ведь человек без прав, — веселился Ковтун. — Закон тебя не охраняет. Если я, к примеру, тебя стукну и в мусор зарою, никто тебя не хватится.

— Точно, — подтвердил Веня. — Ведь и тебя тоже.

— Ошибаешься, у меня все в ажуре. Прописка есть, и домик имеется, только не здесь, поюжней маненько. Сюда я приехал, чтобы дела свои поправить после курорта, капустки подрубить. Ее здесь много шаровой. Смекаешь? Дела мои идут в гору. Все мной довольны, кроме тебя, а ты капризничаешь, чего-то хочешь — непонятно. Вот я тебе ясно предлагаю: входи в долю. Тебя здесь каждая собака знает, и мужик ты головастый. Я на досуге подумал и согласен с тобой: ты — на малышах, я — на больших, раз вдвоем нам тесно. Но дело одно, доход общий и никакой благотворительности. Вместе мы таких дел наворочаем — чертям тошно станет!

— Слушай, а зачем тебе столько денег? — миролюбиво поинтересовался Веня. — Шутка ли, тринадцать тысяч!

— Разве это деньги? Ты что! — удивился Ковтун. — Это я так, для разбега. Настоящие деньги — иные.

— Да куда тебе столько? Зачем? — искренне любопытствовал Веня.

Интерес Вени Ковтун воспринял как возможное согласие. Он успокоился и принялся не торопясь излагать:

— Эх, Веня, Веня, так жизнь, дорогой, устроена! Работают люди для денег, а деньги нужны для жизни. И никакой тут премудрости нет. А работу выбирают по способностям. Нет их — и ты рабочая лошадь, ходи в море, выколачивай свои рубли. Есть — и ты человек, стриги баранов, загребай свой куш. Они же тебе еще спасибо говорят, потому что сами даже истратить их толком не умеют. Ну а как тратить, на что расходовать — это зависит от личных наклонностей каждого. Меня, например, две стороны привлекают. Во-первых, деньги — это свобода, Веня. Жизнь, которая тебе и не снилась. Ты ведь не живешь, ты срок тянешь, хоть и добровольно. Я тебе предлагаю свободу. Хочешь — документы достанем, диплом тебе выпишем, хоть первого разряда. Купить, Веня, все можно, если ты свободный человек.

Ковтун, выжидая, посмотрел на Веню. Веня молчал.

— Ну а еще я хочу уважения. Не того хилого и золотушного, когда на «вы» обращаются и называют товарищем, — хочу, чтобы сама жизнь меня уважала! Не было этого. Где-то проехал я свой кон, по мелкой играл, не на то ставил…

Он оборвал себя и, круто взмахнув рукой, зло и требовательно рубанул:

— Теперь — баста! Пора реванш брать! Она у меня попляшет джигу. Я ее угроможжу, я ее уконтропуплю, стерву занозистую, сделаю и шелковой и ласковой. Она запоет у меня голосистым кенарем, и будут мне по утрам поклоны у дверей!

Ковтун замолк, словно голос сорвал. Лицо его было страшно, как у кликуши. Глаза горели невидящим светом. В них была ярость и сила готового на все человека.

— Ну, а как считаешь, меня уважают? — спросил Веня.

Ковтун, не понимая, уставился на Веню, словно впервые его видел.

— Тебя? Уважают? — повторил он, вникая в смысл слов. — Кто тебя уважает? Отребье, портовое быдло. Знаешь ты, что за границей вместо тюрьмы в море сажают, причем срок костят наполовину?

«Как же так? — недоумевал Веня. — Мы же все люди. Должно же у нас быть что-то единое, общее, на чем мы сходимся, чем живы и для себя, и для того, кто со стороны на нас поглядит?»

Он смотрел на стоящего рядом человека и ничего такого не находил.

— Слушай, Ковтун, иди отсюда, а? Честно, я прошу тебя. И не приходи больше, пожалуйста, — произнес Веня.

— Надоело, — сказал Ковтун. — Я-то думал, про тебя врут. Нет, больной ты, больной и неисправимый человек. Ну что ты ко мне пристал? Может, сам пойдешь? Нет? Ну уж на тебя-то меня хватит!

Он не спеша пошарил в кармане куртки, вытащил белый оловянный кастет и ловко натянул его на пальцы.

— Во какая игрушечка! Ты с такой цацей знаком? — спросил он, кривя в блатной улыбке рот.

И тут же без замаха выбросил вперед руку.

Что-то непонятное произошло. Острая сильная боль врезалась в лицо, захлестнув на секунду сознание. Веня зашатался, но устоял. Низ лица стал огромным, чужим, рот наполнился соленым крошевом. Но сильнее боли было недоумение.

«Что случилось?» — силился произнести Веня, но губы ему не повиновались.

— По трапу ходить я не научился, но драться умею. Уяснил? Иди, свободен, — словно издали услышал он голос.

Веня дрался когда-то в детстве и здесь, в порту, два раза — то были другие драки. К такой он не был готов, про такую не ведал. Он только одно понимал, что отступать нельзя. Перед ним был не просто противник — сытая, наглая нечисть предъявляла свое право на жизнь.

Ковтун стоял перед ним ухмыляясь, поигрывая кастетом.

Веня сделал левой ложный выпад и, всю силу свою и ненависть вложив в правую, бросил ее в ухмыляющуюся физиономию.

Ковтун пригнулся, удар пришелся по темени.

— Ох-хо-хо! Что счас с нас будет! Бедные мы, бедные! С нас же будет кровяной бифштекс.

Веня следил за смертоносным металлом в его руке, готовый в любую минуту отпрыгнуть.

Ковтун как-то странно дрыгнул ногой, и Веня согнулся от нестерпимой боли в паху. Удар непреодолимой силы обрушился ему на голову. Он потерял сознание.

Очнулся Веня на свалке, на берегу глубокой воронки, залитой талой водой. Голова лежала в луже, Ковтун привязывал что-то к его ногам.

Веня услышал сопение и увидел склоненный затылок, поблескивающий розовой плешью. Он скосил глаза. Короткий железный прут лежал почти рядом с рукой. Осторожно продвинув руку, он обхватил шершавое рубчатое железо.

Ковтун работал не спеша, ворча что-то себе под нос.

Веня медленно занес руку за голову, и прежде чем Ковтун успел подняться, ударил его по розовой отблескивающей коже.

— Их ты!.. — тонко вскрикнул Ковтун и повалился на Венины ноги.

Веня сдвинул тяжелое тело, снял с ног веревку, к которой был привязан ржавый колосник, и шатаясь побрел в свою берлогу.

Когда утром, превозмогая боль, он притащился к воронке, Ковтуна там не было. В порту он тоже больше не появлялся.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ