Напряжение передалось солдатам, они вели себя неспокойно, нервы были напряжены ожиданием неотвратимого. Всех тянуло курить, но курить было нечего. Табак давно кончился, уже забыли, когда последний раз получали, а если кое-что доставали через жителей, то делили каждую сигарету на пять-шесть частей.

Каратели тоже несли службу по-боевому: днем усиленное наблюдение, ночью — патрулирование. Разведка доносила: у французов появились чернокожие солдаты, которые считались более надежными.

Ночью наступала зловещая тишина и полная темнота: лагерь Ля-Куртин был лишен электрического освещения. Лишь среди окружавших лагерь войск вспыхивали по ночам какие-то световые сигналы. Далеко за лагерем, там, где располагалось стрельбище, иногда слышны были отдельные выстрелы или короткие пулеметные очереди. Наверное, проводились учебные или пробные стрельбы.

Пулеметчики не сидели без дела: проверяли готовность своих пулеметов, просматривали набивку патронов в ленты. В последний августовский вечер Иван Гринько, Андрей Хольнов, Петр Фролов долго сидели на крыльце барака и смотрели на звездное небо. Отыскивали Большую Медведицу, по ней искали Полярную звезду, а по Полярной звезде — направление на Россию.

Далеко ты, Россия, придется ли свидеться с тобой?

Пренеприятнейшая весть дошла до генерала Занкевича. Из французских источников он узнал, что Временное правительство выражает резкое недовольство его неспособностью восстановить порядок во вверенных ему войсках. Больше того, оно решило заменить его лицом, могущим действовать более решительно. Генерал выходил из себя, трясся от злости, то вызывал, то прогонял от себя пожимавшего плечами (что стряслось с генералом!) адъютанта.

«Генерал, наверное, сходит с ума», — думал адъютант, в который раз просматривая сообщение генерала Лохвицкого, которое надо было доложить начальнику. Но как доложить, как?! Донесение вызовет бурю генеральского гнева...

Действительно, документик был не из приятных. «Французское правительство, — говорилось в нем, — предубежденное против русских войск, не пошло навстречу горячему желанию отряда стать на сектор передовой линии и отказалось послать 3-ю бригаду на фронт. Таким образом, солдаты лагеря Курно обречены на полное бездействие в глубоком тылу под гибельным влиянием куртинских идей. Кроме того, солдаты 3-й бригады чувствуют к себе недоверчивое отношение, чтобы не сказать больше, со стороны местного населения — французов, окружающих лагерь Курно. Симпатии населения и здесь на стороне куртинцев, слухи о которых расходятся по всей Франции и докатились и до этих мест.

Все это, вместе взятое, вызывает беспорядочное брожение умов среди солдат 3-й бригады и толкает их на пьянство и в связи с этим на неизбежные эксцессы с населением. Эти бесчинства не имеют границ, особенно в публичных заведениях Ля-Тест-дэ-Бюш и Казо, которые в свою очередь укрепляют в окружающем населении убеждение в окончательном падении дисциплины в 3-й бригаде и дискредитируют самую идею организации армии на революционно-демократических началах у французского командования. Создается безвыходный заколдованный круг. Офицерство в большинстве случаев очень слабо участвует в солдатских комитетах, а других форм влияния на солдатские массы до сих пор найти не может и катастрофически теряет всякое на них воздействие. До солдат дошли отзвуки корниловского движения сквозь призму французской прессы, придающей ему настолько неправильное и уродливое освещение, что даже многие офицеры не могут его понять, не говоря о солдатах, среди которых растут симпатии к левым, большевистским силам.

В отряде, как в капле воды, полностью отражается, только в малом масштабе, все то, что переживает вся наша многострадальная Россия».

Генерал Занкевич все ходил и ходил по кабинету, пил валерьянку, но успокоиться не мог.

Вдруг в приемной резко затрещал звонок — вызов в кабинет. Адъютант схватился и опрометью побежал к генералу.

— Слушаю, ваше высокопревосходительство!

Генерал стоял посредине комнаты и смотрел на адъютанта невидящими глазами. Наконец он пришел в себя:

— Записывайте!

И начал резко, с раздражением диктовать:

— Петроград. Господину премьер-министру Керенскому.

Последняя моя поездка в лагерь Ля-Куртин положительных результатов не дала. Для приведения солдат Ля-Куртина к повиновению решил.... использовать 2-ю артиллерийскую бригаду, находящуюся во Франции проездом в Салоники... Активную роль при усмирении Ля-Куртина возложил на наши части, чем рассчитываю избежать вооруженного столкновения французов с солдатами Ля-Куртина. Положение в 3-й бригаде улучшается...

Адъютант невольно остановился и открыл рот, силясь что-то доложить, но слова застряли у него в горле. А генерал продолжал диктовать, не переставая ходить по кабинету, заложив руки назад.

— Быть может, удастся использовать несколько рот этой бригады для усмирения солдат Ля-Куртина. С этой целью отдаю приказ генералу Беляеву и генералу Лохвицкому...

Наступила тишина. Адъютант даже обрадовался, что несколько рот, а не всю 3-ю бригаду намерен генерал использовать против куртинцев.

— Отправляйте! — резко сказал Занкевич.

— Э... э... разрешите доложить, ваше высокопревосходительство! — и адъютант протянул генералу донесение Лохвицкого.

Занкевич пробежал взглядом бумагу. Лицо его перекосила злобная усмешка. Он прошел в угол кабинета, вернулся и встал перед вытянувшимся адъютантом.

— А вы, господин адъютант, понимаете спасительный смысл корниловского движения в России?! — Генерал уперся в него пронизывающим взглядом.

— Т... т... так точно, ваше высокопревосходительство!

— И полностью разделяете его?!

— Так точно, р... р... разделяю, ваше высокопревосходительство!

— Идите и отправляйте телеграмму, — раздельно, почти по слогам, произнес генерал.

Адъютант помчался исполнять поручение, радуясь, что буря, кажется, миновала. А генерал подумал: «Вот бы так подчинялись куртинцы, эти скоты, комитетчики...» Его бросило в дрожь от одного воспоминания о последней встрече с унтер-офицером Глобой. «Но нет, — продолжал раздумывать генерал, — адъютант ничтожество против Глобы, тот — умная голова. Может быть, даже большевик... Как сумел прибрать к рукам бригаду! И держит как! Правда, исключительное положение и нависшая опасность принудили весь отряд сплотиться и прибегнуть, как к средству самозащиты, к строгому порядку и безукоризненному соблюдению воинской дисциплины... Ничего не скажешь, порядок и дисциплина у них образцовые, не то что у этого сброда в Курно...»

Но как все-таки заставить солдат 3-й бригады пойти против бунтовщиков?

И генерал Занкевич — в который раз! — решил пойти на обман: объявить этим твердолобым мужикам, что они поедут в Россию лишь после усмирения Ля-Куртина. Поэтому, мол, торопитесь!

Хоть и не на всех, но этот подлый обман подействовал: пять батальонов пехоты и две пулеметные роты были сформированы из состава 3-й бригады для подавления мятежа.

Остальные три батальона под командованием полковников Сперанского, Стравинского и Котовича должны были действовать самостоятельно. Начальниками пулеметных команд генералом Занкевичем были назначены самые реакционные офицеры — капитан Шмидт и поручик Урвачев.

Когда весть об этих зловещих приготовлениях дошла до отрядного комитета 1-й бригады, она никого здесь не удивила. Все знали, что кровавой борьбы не миновать. Комитет решил в свою очередь принять оборонительные меры. Были усилены военные занятия, еще и еще раз просматривалось и готовилось оружие, огнеприпасы. 1-я бригада проверила свою боевую организацию. Она была готова действовать в составе 1-го и 2-го пехотных полков, по три батальона и по три пулеметных команды в каждом, двух отдельных батальонов, сформированных главным образом из состава 5-го полка 3-й бригады, и одной траншейной батареи.

В ротах и командах были проведены общие собрания под лозунгами: «Настал час и нам браться за оружие!», «Мы за себя постоим!»