Младший офицер поручик Савич-Заблоцкий ничего ему не ответил, а лишь что-то гмыкнул себе под нос.

Генерал-майор Лохвицкий, начальник 1-й Особой пехотной бригады, между тем обменивался приветствиями и рукопожатиями с французским генералом и мэром города. И вот полк уже двинулся дальше, проходя церемониальным маршем перед властями города. Раздались песни в колоннах рот и батальонов. «Взвейтесь, соколы, орлами», — понеслось над 1-м батальоном. Где-то сзади затянули «Шумел, горел пожар московский». Но сразу же раздалась команда «Отставить». Солдаты поняли: не тоже напоминать французам о злополучной для них войне с Россией 1812 года.

Французский и русский оркестры наперебой играли марши. Встречающие восторженно выкрикивали приветствия русским солдатам и буквально засыпали колонну цветами. Знатные француженки сияющими глазами провожали проходивших мимо твердым, размеренным шагом статных, молодых русских солдат. До этого они представляли их себе с большими бородами и усами, какими видели на картинках в своих школьных учебниках. А тут такой приятный сюрприз — стройные, молодые, краснощекие, красивые. Ах, какие они милые и славные, а идут, идут как! — широким, бодрым шагом, с развернутой грудью, у некоторых видны хорошо подбритые и закрученные кончиками кверху усы. Солдаты уже успели украсить свои винтовки цветами, а у всех господ офицеров букеты цветов в руках. Марсельцы встречали русских солдат с открытым сердцем, выражая свой бурный восторг в приветствиях, в воздушных поцелуях. То и дело было слышно: «Ке бель сольда Рюсь!»

Короткая остановка.

— Стоять вольно, но с места не сходить. Можно закурить, — распорядились фельдфебели по указанию начальства, которое буквально потонуло в разноцветной толпе марсельских женщин. Их очень много, мужчин значительно меньше — они на фронте.

Через минуту толпа смешалась с русскими солдатами: кто угощает сигаретами, кто дарит шоколад, печенье. Появились ведра, кувшины свином, сидром, и вот уже солдаты утоляют жажду. А кое-где француженки уже обвивают нежными руками крепкие шеи русских солдат и раздаются звуки поцелуев. Солдаты теряются, но все же отвечают полной взаимностью.

— Становись! — прогремели голоса ротных командиров.

С трудом удалось восстановить строй, и полк под бравурный марш двинулся дальше по запруженной народом улице. Опять возгласы «Вив ля Рюси!». В ответ солдаты отвечали (уже нашпигованные господами фельдфебелями) : «Вив ля Франция!» На это приветствие марсельцы бурно отвечали восторженными возгласами и рукоплесканиями. Так, провожаемый ликующим населением, полк прибыл в расположенный рядом с Марселем лагерь Мирабо, обнесенный каменной стеной с массивными железными воротами.

Быстро был произведен расчет рот по палаткам — по десять человек на каждую. Палатки белели аккуратными рядами, утопали в яркой зелени деревьев. Оружие сложили в козлы. Вещевые мешки разместили в палатках. Солдаты сняли свои гимнастерки и пошли к умывальникам. Кто не знает лагерных умывальников, стоящих длинными рядами за палатками! И все же заботливые французы прикрепили к ним белые дощечки с надписью по-русски: «Умывальник». Вскоре накормили всех солдат хорошим, сытным обедом. Так первый раз за пятьдесят пять суток морского путешествия они поели на твердой земле. После обеда — отдых и свободное время. Господа офицеры вскоре покинули лагерь и уехали в город на всякие приемы или просто кутнуть с дороги. Остался дежурный офицер. Но отпускать солдат в город начальство запретило.

Вокруг лагеря собралось много всякого народу, от простого люда до богатых мосье. Со стороны города стены лагеря были высокими, метров пять и больше, а со стороны лагеря — в рост человека. Верхушка стены была зацементирована, утыкана битым стеклом, но это никого не остановило: солдаты покрыли верх стены мешками, травой, шинелями и живо вступили в разговор с француженками, используя все приемы для объяснений. Появились и доморощенные переводчики. Один пулеметчик, Станислав Лапицкий, немножко умел говорить по-английски — он до солдатчины служил в торговом флоте матросом и плавал по всему миру, — а какой матрос не «говорит» по-английски? Вот он и служил за переводчика между солдатами и горожанами. Вскоре у марсельцев появились легкие лесенки и просто веревки. Они забрасывали их солдатам, а те не заставляли себя долго ждать: проворно спускались по ту сторону стены и растворялись в толпе. Так почти добрая треть полка ушла в город, а у оставшихся появились бутылки вина и даже коньяк. Вскоре солдаты «повеселели».

Ушли в город и многие пулеметчики вместе с «переводчиком» Лапицким. Вернулись они уже на рассвете. Столько было рассказов! Кое-кто принес подарки, главным образом шоколад, вино, печенье и всякие сладости, а кое-кто побывал в гостях у любезных француженок.

— Так вот, спустились мы с Лапицким со стены, — плутовато подмигивая, исповедовался пулеметчик Петр Фролов, — тут Славик сразу «загутал» что-то, а потом «захавал», мол, «Ну за ду ю ту кал» — и все дело ясно. Одна дамочка, этакая в шляпочке и под зонтиком, хоп меня под ручку и повела, а другая, должно быть ейная подружка, подхватила Славика. Выпили мы на дорогу, усадили нас дамочки на извозчиков, и покатили мы в город. Подъезжаем к хорошему дому с садиком. Тут нас встречают лысые старички с бакенбардами и открывают калитку и двери, в одну пошел Славик, а в другую я с дамочкой, а старички давай нам кланяться. Эге, думаю, куда это нас угораздило! Подскочила к нам девушка, как пампушка, беленькая, и тоже низко поклонилась. Моя дамочка отдала ей зонтик и шляпу. Тут я увидел, что у нее пробивается седина в голове, но вся она такая пышная и красивая и, видимо, живет в достатке, — отчего бы это у ней седина появилась? Что-то она сказала этой девушке по-своему, та расшаркалась передо мной и говорит: «Але, мусью». Ну, разумеется, я пошел за ней. Проводит это она меня в умывальник, а он весь белый, прямо как лебедь. Пускает в ванну воды, меряет градусником. Приносит мне чистое исподнее белье, да такое тонкое...

— Да будет врать-то! — перебили его.

— Эх ты, врать! — Тут Петька расстегнул гимнастерку и действительно показал тонкое батистовое белье со множеством мелких складочек на манишке.

Солдаты пощупали белье:

— А ведь верно, шут его дери!

— Ну вот, — продолжал Петька, — девушка и говорит: купайся, мол, а сама ушла. Я, конечно, в ванну, помылся хорошенько с пахучим мылом, аж потом меня прошибло. Разумеется, одел вот эфтовое исподнее, что на мне, и форму. Выхожу в коридор. Тут меня опять встречает эта пампушечка, я даже щипнул ее, а она мне пальчиком погрозила и опять говорит: «Але, мусью». И привела она меня, видно, в столовую, потому что на столе стояли бутылки с вином и коньяком, тут же были тарелки с ложками и вилками, но хлеба не было, и почему-то на столе валялись цветы. Тут входит в столовую моя дамочка с проседью и так приятно и радостно мне улыбается. Усадила меня рядом с собой и говорит: «Буле ву»... Ну, в общем, наливает мне вина. Видит, я кошусь на коньяк, наливает коньяку. А себе какую-то малюсенькую чарочку чего-то красненького. Пампушечка принесла и положила мне на тарелку мяса, колбасы, отдельно, на тарелочке, как на смех, маленький кусочек белого хлеба, дамочка говорит: «Сивупле». Пей, мол. Выпили, потом дамочка еще налила а потом еще. Ну во мне, ясное дело, кровь заговорила, и в голове шумок пошел. Потом пампушечка кофе принесла, а дамочка опять нашла коньяку. В общем, выпил я ничего себе, а поесть, как полагается, было нечего. Потом дамочка привела меня в другую комнату, показывает на кровать и начинает мне расстегивать гимнастерку, смеется и заигрывает...

Слушатели заржали:

— Держись, Петька! «Шашнадцатый неполный» покажет тебе мадамочку!

Дневальный подал команду: всем отсутствовавшим на вечерней поверке выстроиться перед палаткой господина фельдфебеля.

— Вот оно, Петька, начинается! — гоготали пулеметчики.

Фролов сразу скис, Славик тоже почесал затылок.