Ожидание погоды на вертодроме в Нягани закончилось очередной радиоскороговоркой диспетчера, где из списка обложенных метелями тюменских городов был неожиданно исключен Ханты-Мансийск, я пошел узнать, в чем дело, и часа через два был на вертолетной площадке геологов близ окружной столицы, затем стараниями и хлопотами коллег из «Ленинской правды» устроился на вечерний Як-40 в Нижневартовск; погода и впрямь «оставляла желать» — шлягер Эльдара Рязанова, к сожалению, не вошел в обыденные правила Аэрофлота, я сел у телевизора, передавали вечернюю хронику съезда, однако экипаж был полон решимости доказать, что Як-40 всепогодный самолет, для него «у природы нет плохой погоды» — взлетали мы в снежной мути, в такой же мути через сорок минут сели в Нижневартовске, а еще через час я звонил Володе Андросенко: «Ну, старик! Ты герой дня, недели, месяца, а быть может, и года!» — история со статьей, из-за которой он был уволен, прозвучала даже с трибуны партийного съезда. Мы встретились с ним и с автором нашумевшего теперь на весь Союз полосного произведения Володей Дорошенко, обсудили новое назначение Андросенко, тот был полон ошеломительных планов, собирался укомплектовать газету выпускниками МГУ («Поеду в Москву, сам выберу»), в замы брал Бориса Сырпина, а завом промотдела уговорил пойти Ваню Ясько, еще ему хотелось заказать в Москве — только в Москве! — «фирму», клише заглавия газеты, и спрашивал у меня, можно ли найти подходящего художника, я подтрунивал над названием («Тоже мне — «Новости Радужного»! Да девять человек из десяти будут говорить «Радужные новости»! — «По твоему, «Звезда Лангепаса» лучше?» — «Конечно! Красиво и непонятно!»); оба они вспоминали, теперь уже смеясь, милые подробности заседания бюро горкома, на котором некто заявил, клокоча от праведного гнева: «Да за такие вещи во время войны расстреливали!» — трогательно здесь было то обстоятельство, что разгневанный оратор видел войну только в кино, ибо родился несколько позже Дня Победы; еще мы говорили о Самотлоре и о том, что за одиннадцатую пятилетку план добычи нефти по Самотлору корректировался то ли двадцать три, то ли двадцать четыре раза — в сторону увеличения, разумеется, и — увы — нашлись люди, кто на любое задание готов был ответить и отвечал, вытянувшись по стойке «смирно» бездумным «Есть!». Я вспомнил Лазарева, первого генерального директора объединения «Красноленинскнефтегаз». Он понимал, что цель, поставленная перед объединением, не обеспечена ни средствами, ни методами, он пытался доказать, что, пока не разработана и не внедрена надежная технология бурения, пока не обустроено месторождение и не устроены люди, ждать наращивания добычи не только наивно, но и жестоко. Не доказал. Сердце не выдержало. На краю Красноленинского свода появилось месторождение, названное Лазаревским. Еще раньше на геологических картах Тюмени возникло Муравленковское месторождение. Лет десять назад, когда решалось будущее Самотлора (тогда оно было будущим, сегодня — настоящее), первый руководитель тюменских нефтяников Виктор Иванович Муравленко пробовал настоять на темпах роста добычи, сбалансированных с реальным обустройством месторождения. Не настоял, был презрительно назван «предельщиком», сердце пошло вразнос, и теперь только имя его осталось на геологической карте... Говорили мы и о Феде Богенчуке — как долго уже он в больнице, как жестока к нему судьба и сколь мужественно переносит он ее удары. На следующий день, под вечер, вместе с Фединой женой по имени Нурия, а по-домашнему Анна, я пошел навестить его; стуча костылями, Богенчук спустился в пустой и холодный зальчик приемной и сразу же начал пенять Анне-Нурие, что она хочет его закормить, перекормить, обкормить и что все нормально и ничего не надо, «А газеты принесла? Вот и ладно...» — потом увидел меня, подмигнул и, покосившись на Анну, шепнул: «Отлично, старина! Ты вовремя появился! Сейчас мы с тобой рванем в одно местечко. Там медсестра, у нее сестра — посидим маленько, как люди, а?» — ах, Федя, Федя, не меняешься ты, слава богу, как бы ни ломала тебя жизнь в самом что ни на есть прямом и еще во многих переносных смыслах,.. Он и в самом деле, едва Анна ушла, вызвонил машину (в городе его знали все и многие любили, однако любили не все, это было бы не нормально, а для мужика нормально иметь врагов, и враги у него были), отправились мы, правда, не «в одно местечко», а к Федору Метрусенко, и вышла тут у нас забавная сцена. Некогда один из самых прославленных бурильщиков Самотлора, отчаянная душа, заводила предприятий самого разного толка — он встретил гостей в коротком махровом халате и мягких чувяках; этот сугубо штатский наряд да еще умиротворенное состояние духа хозяина почему-то привели Богенчука в полное неистовство, и он заорал: «Где, где, где те люди, кто по команде «Север, в ружье!» вскакивали среди ночи и становились в строй?!» Нет, Метрусенко явно не был расположен «вскакивать и становиться в строй» — вместе с «мамой Шурой» он пристроился у телевизора, где на экране молодые стриженые парни кружились в вальсе с беспечными хохотушками и еще не знали, что на рассвете следующего дня они примут смертный бой, но мы-то об этом знали; и «мама Шура», — уткнувшись в мерцающий экран, причитала: «Я же его просила — нельзя, что ли, другую специальность подобрать? сколько дел на земле: делай-делай — не переделаешь... А он: кому-то и это надо, мама. Кому-то... Кто-то твердит: надо-надо и сам за другими хоронится, а наш взял да вылез», — и она посмотрела на стеклянный шкаф, где стояла Колькина фотография — красивый малый в курсантской форме. Метрусенко сказал горделиво: «Он в Барнаульском летном», — и засмеялся: «Знаете, как он из школы уходил? Стали его там прорабатывать: дескать, способный ты паренек, Коля, но если б не тратил время на дурацкие занятия в аэроклубе, мог бы еще лучше учиться — и тогда он ляпнул: да вы еще гордиться станете, что я в вашей паршивой школе учился! через двадцать лет вот на этом месте табличка будет висеть, мраморная: «Здесь учился Маршал Советского Союза, дважды Герой Советского Союза, летчик-космонавт СССР Николай Федорович Метрусенко»! Ну, весь в меня!» — и Федор окинул нас с Богенчуком торжествующим взглядом. Но «мама Шура» не разделяла ни его восторгов, ни ожидаемого торжества — у нее сегодня, сейчас болела материнская душа... А Богенчук снова пробормотал: «Где, где, где те люди, кто по команде «Север, в ружье!...» Провожая его в больницу, я поинтересовался, как дела у Альтшулера. Богенчук встрепенулся: «Ты к нему обязательно зайди. Там какая-то идиотская история. Во-первых, филиал преобразован в самостоятельный научный институт — «НижневартовскНИПИнефть». Директором, естественно, прочили Альтшулера. Но его не только не назначили — вообще под него копают...» Археологические занятия, насколько я понял позднее, с научной точки зрения интереса не представляли, однако местные власти были иного мнения: им — якобы — стало известно, что у Альтшулера есть — якобы — дача на Черном море... а это... Что — «это»? По своей расточительной бессмысленности этот сюжет напоминал наконец-то завершившуюся историю со статьей Володи Дорошенко — там все волновало трепетные души «отцов» города да и целой области, единственно кроме сути. А суть эта была изложена черным по белому: если бы созданные с таким трудом специализированные управления по подземному ремонту скважин не были уничтожены лихим росчерком министерского пера, под бурные аплодисменты местных властей — ибо им оказалась на редкость близка стратегическая мысль министра: «Главное — добыча!» — то скважины Самотлора не оказались бы в столь кричаще бедственном положении (нефтеюганцы, между прочим, именно в этом случае проявили твердость и сохранили управления по ремонту, несмотря на окрики с самых разных высот, — теперь им воздается честь и хвала). Ну, а в случае с Альтшулером, мне казалось, куда важнее было бы попытаться понять, какого рода задачи стоят перед новым институтом и каким образом решить (или, как выражаются в здешних кабинетах, «порешать») эффективнее, — но нет: куда перспективнее представлялась кураторам вдохновенная разработка гипотезы о «даче на берегу»... с Альтшулером я не стал говорить об этом. Были вещи поважнее — с них он и начал: «Самотлор разрабатывают несколько нефтегазодобывающих управлений. Главный и единственный параметр, который принимается во внимание, — это суточная добыча. Но Самотлор — единый организм. Однако не делается даже попытки управлять им как единым целым. Мы опять в плену завораживающих цифр: введено десять новых месторождений! введено двадцать! Однако то одно, единственное, которое забыто, называется Самотлор, и оно одно, при хозяйственном к нему отношении, может дать еще куда больше, чем вся эта мелочь...», а потом мы вдруг заговорили о книге Аурелио Печчеи «Человеческие качества», ее я уже вспоминал в этой поездке, когда вместе с Теткиным мы миновали дымящийся карьер, где была похоронена давшаяся огромным трудом и бесславно загубленная скважина: «Как в зыбучих песках, увязает человек в своих возможностях и достижениях...»