— Пить хочу. Воды бы глоток…

Чертыханов протянул ему флягу с остатками спирта — экономный же, черт, запасливый, сколько дней прошло, а ни капли не выпил, берег…

— На, глотни.

— О! — вздохнул Кочетовский изумленно. — Спасибо, Проня… — Отпил глоток, хотел вернуть флягу, но раздумал. — Дай еще приложусь, хлебну…

Гривастов от фляги отказался, буркнув хмуро:

— Так обойдусь…

И разведчики опять пропали во тьме.

На исходный рубеж — в редкую и чистую березовую рощу, в ольховый сизый кустарник и в высохший за лето, до краев налитый туманом дол в полутора километрах от села — батальон вышел к трем часам. Роты рассредоточились, готовясь к броску. Тракторы, натруженно гудя, как на пашне, выводили и разворачивали пушки для стрельбы прямой наводкой. Приглушенный гул моторов в затаенной, воровской тишине казался оглушительным, вызывающим тревогу, и кто-то раздраженно крикнул артиллеристам:

— Тише там!

На востоке, у горизонта, небо раскололось, в широкую трещину жарко полыхнул пламенный свет, опрокидывая ночную тьму; серые рассветные тени, цепляясь за ветви берез, повисли мглистыми прядями, бледнели и истлевали. В долу словно прорвалась плотина, и туман тронулся вниз, клубясь, обнажая сырое дно и бойцов, прижавшихся к верхней кромке овражка. Открылось село, пепельно-серое, сумрачное, точно истомленное муками лицо человека. Одиноко торчала над серыми крышами белая облупленная колокольня без креста.

Чертыханов подал мне бинокль. Я приложил его к глазам, и село сразу приблизилось. У крайней избы между крыльцом и погребом горел костерик. Три немецких солдата пили из кружек, должно быть, кофе. Вот подбежал к ним четвертый, что-то сказал, и те трое поспешно вскочили, испуганно взглянули в сторону рощи, потом, поставив кружки у костра, подбежали к погребу, скрылись под низеньким соломенным конечном. И сейчас же оттуда плеснули на рощу сквозные струи свинца, как бритвой срезая тонкие веточки берез. Вслед за пулеметными очередями с визгом пронеслись мины, и роща наполнилась трескучим звоном. Огонь был беспорядочный и бесприцельный — наугад. Значит, кто-то сообщил в Лусось о налете на деревню Назарьево и о движении наших колонн.

— Наверно, Гривастова с Кочетовским схватили, — вслух подумал ездовой Хвостищев, сидя в передке повозки и вздрагивая от каждого взрыва мины. — Вот они и рассказали…

Чертыханов сердито оборвал его:

— Ты наговоришь!.. Схватили… Так они тебе и дались! Сиди уж… Уши-то спрячь подальше, а то продырявят из пулемета — распустил лопухи свои…

Я сказал Волтузину, чтобы роты ни в коем случае не обнаруживали себя. Капитан поспешил на левый фланг, в дол, бодро кинув свое подчеркнуто бравурное:

— Мой лейтенант, все будет в порядке!

Минные хлопки, автоматная и пулеметная трескотня оборвалась через десять минут. Ранило шестерых бойцов. Четверых унесли в глубину рощи. Осколок мины угодил Фургонову в голову. Укрывшись за пятнистым стволом березы, он наскоро, кое-как перевязывал рану своим бинтом, марля пропитывалась кровью. Вася Ежик бросился помогать ему.

— Пойдемте, я вас отведу туда, в тыл, — предложил Вася, закидывая его руку себе на плечи.

— Это куда — в тыл? В медсанбат, на поезд и в Горький? — Фургонов легонько оттолкнул мальчика и сел, привалившись спиной к стволу, прикрыл глаза; лицо его опало, губы побледнели. — Отдохну немного, — прошептал он.

Гривастов и Кочетовский не вернулись. Я с тревогой посмотрел на полковника Казаринова.

— Удалось им выполнить задачу или нет?..

— Сигналы покажут, — отозвался полковник. — Так или иначе, а выбивать немцев придется, другого выхода нет.

— Я знаю. Выбьем. — Я был уверен в удачном исходе операции. — Товарищ полковник, вам выезжать из рощи нельзя, пока село не будет захвачено. А если вы попробуете… Смотрите!

Казаринов тонко, покорно улыбнулся.

— Слушаюсь, командир. — Он полулежал в повозке, бессонная ночь и тревога опять выжелтили ему виски, положили под глазами черноту. — Когда Щукин должен подать сигнал?

— В четыре тридцать, — ответил я, хотя Казаринов отлично помнил об этом.

— А сейчас?

— Четыре тридцать восемь.

— Н-да… — Полковник зябко поежился, прикрывая плечи шинелью. — Что с ним могло случиться?

— В темноте мог сбиться с маршрута.

— Нет, товарищ лейтенант, — поспешно возразил Чертыханов, — у Щукина глаз вернее всякого компаса.

Я опять посмотрел на село в бинокль. Немецкие солдаты к костру не вернулись, остались на погребице, у пулемета, видимо, ждали атаки. А правее, на огороде копошились другие солдаты: должно быть, устанавливали минометы.

Нетерпение возрастало с каждой минутой. И бойцы и командиры молча и со злобой поглядывали вправо, ожидая сигнала. Тревога, все туже сжимая их, колотила крупной лихорадочной дрожью. Я не сводил глаз с циферблата. Крохотная стрелка бежала по кружочку, как бы легко подталкивая нас к чему-то непоправимому, ужасному. Щукин сигнала не подавал. Гнетущая тишина доводила до отчаяния. «Неужели придется брать село одним? — думал я, кружась среди белых, в черных заплатах березовых стволов. — Дольше ждать нельзя. Лучше наступать, чем обороняться… А может, обойти Лусось стороной, двигаться тишком? Но разве такой группой проберешься незамеченным! Нет, надо прорываться к дивизии, чего бы это ни стоило…»

— Так они и станут нас поддерживать, — надсадным, простуженным голосом проговорил боец; привалившись плечом к стволу, он мрачно смотрел на село и жадно затягивался дымом сигареты; второй ответил, соглашаясь:

— Откололись и пошли восвояси, на восток… Нужны мы им больно!

— Да замолчите, воро́ны! — крикнул на них третий. — Раскаркались!..

Я вернулся к полковнику. Он вопросительно глядел на меня своими желтоватыми, в наплывах век глазами.

— Через пять минут начнем атаку одни, — сказал я спокойно и решительно. — Другого выхода нет.

— Да, — подтвердил полковник и откинулся, лег на сено, глядя на волокнистые, пропитанные радостной утренней позолотой облака над вершинами берез.

Тишина все тяжелее давила на плечи. И вдруг эту тишину просверлил до звона накаленный радостью крик Васи Ежика:

— Ракеты! Ракеты!! — Зазвенели белые, родные березы, перекидывая Васин голос от ствола к стволу. — Ракеты!!

Две красные точки вползли в розоватое, отполированно блестевшее небо, блеклые, трепетные и желанные. Рассыпались искрами и погасли. Вася Ежик вскочил на колесо повозки полковника и опять зазвенел, махая кепчонкой:

— И там ракеты! Глядите! Вон они!.. Да вон, товарищ лейтенант!..

За селом, над темным лесным массивом, в ответ на сигналы Щукина всплыли, тускло мигая, такие же красные точки.

— Молодцы разведчики! Ох, молодцы!.. Ну, спасибо… — бормотал я про себя, потом крикнул Чертыханову: — Давай, Прокофий!

Ефрейтор Чертыханов отбежал от повозки и выстрелил сразу из двух ракетниц. Ракеты с треском взвились над рощей и как бы скомандовали срывающимся голосом Бурмистрова:

— Огонь!!

Рявкнули орудия. Березы, вздрогнув, зашелестели, роняя листья. Бойцы рванулись и побежали, стреляя на ходу. Уступчатые цепи охватывали село дугой. Ездовой полковника Казаринова подвел лошадей к самому краю рощи. Я остановил его:

— Дальше ни шагу!

Полковник, побледневший, возбужденный, кивнул мне, соглашаясь.

Орудия Бурмистрова палили, не переставая. Первые двести метров цепи пробежали, почти не встречая огня: сказалась внезапность атаки. Потом на рыжем льняном поле, на картофельных грядках начали вставать черные косматые разрывы. Треск автоматных и пулеметных очередей сливался в ливневый гул. Бойцы, пробежав немного, тыкались в невыбранный лен, пережидали немного и опять бежали, пригибаясь.

— Чертыханов, скажи Бурмистрову, чтобы пушки двигались вместе с наступающими! — крикнул я, наблюдая за ходом боя.

Но артиллеристы и сами догадались, катили орудия очередями: одно стреляло, другое передвигалось.