Итак, Гафиз — знаменитейший поэт Персии всех времен, т. е. подлинно всенародный (идеал Иванова), который недаром вдохновил «Западно-восточный диван» Гёте и газели Августа Платена, прославленного мастера немецкого сонета. За век до Гафиза этот жанр канонизировал Джалал-эд-дин Руми, профессор философии и богословия, в 1244 году он перешел в суфизм и, ритуализируя подступ к экстазу, основал первый орден пляшущих дервишей. Неудивительно, что предводителю русских гафизитов дали прозвище Эль Руми.
Однако вернемся вопросу о составе сборника «Северный Гафиз». Непосредственно к нему относятся три поэтические сочинения Вяч. Иванова — диптих «Палатка Гафиза» и «Гимн» — и два М. А. Кузмина, связанные единым жизненным сюжетом. Прежде всего, это «Гимн» гафизитов, помещенный в разделе «Пристрастия» ивановской книги «Cor ardens» (1911) как первое стихотворение диптиха «Палатка Гафиза». «Гимн» был прочтен на первой гафизитской «вечере» 2 мая 1906 года. По позднему свидетельству Асеева, основанному, видимо, на сообщении самого Вяч. Иванова, собрания на Башне открывались гимном «Снова свет в таверне верных после долгих лет, Гафиз!»[1491]. Соединение античных (триклиний), христианских (вечеря любви) и восточных образов заставляло слушателей искать объединяющий их единый ключ. Хореический тринадцатисложник с парным чередованием мужских и женских клаузул был музыкально певучим. С первого же полустиха этот эффект достигался аллитерациями «Снова свет в таверне верных» и также ассонансами, размытыми внутренними рифмами: «сладки» рифмуется со «складки» и «украдкой», «влюбленный» — с «упоенный», «Шираза» — с «экстаза»; заканчивался «Гимн» будоражащей, единственной в своем роде по звукописи финальной строкой:
Шмель Шираза, князь экстаза, мистагог и друг Гафиз.
С. С. Аверинцев находил в ней «бьющее по нервам опьянение звуком „z“»[1492]. Д. Н. Мицкевич посвятил фонической семантической структуре «Гимна» специальное эссе, основную часть которого имеет смысл сейчас процитировать:
Это опьянение не от самой апикальной, ретрофлексивной фонемы «z», а от сцепления центробежных антиномий резким звуком зурны. Психологический эффект этого стрекочущего, зазубного, альвеолярного, фрикативного звука разнится у воспринимающих в зависимости от представляемого контекста: А. Белый слышит в нем луч и жар тепла, свет огня; К. Бальмонт — шипение и шелест; В. Хлебников — созвучное колебание отдаленных струн, зеркало; отражение движущейся точки от черты зеркала под углом, равным углу падения; удар луча о твердую плоскость; А. Туфанов — психическое сцепление с ощущением лучевых движений из многих точек. «Бьют по нервам» не абстрактные определения, но их уникальный контекст.
Жалящий жужжащий «шмель» из Шираза и «князь (благородного) экстаза», сочетаясь в чувствительности Гафиза, создают своей контрастностью «электрическое» напряжение, бьющее по сердцу риторически, семантически, фонетически. Риторически строка делится на две равные части: в первой оба эпитета («шмель» и «князь») — антиномические метафоры, а вторая пара просто денотирует деятельность заботливого учителя. Оркестровка первого полустишия обыгрывает звенящие «z» вместе с палатизациями носовых m’ el’, n’a, z’ и открытыми передними а.
В произношении словесных жестов этой строки замена ударения в центральной 4-ой стопе являет изысканный интонационный эквивалент. После наибольшего и повторного заднеязычного снижения открытых «а» второе полустишие вдруг отмежевывается высоким «и», форсирующим наивысшую позицию спинки языка, и переносом его кончика свистящим «s» в первом слоге эпитета «<b>мист</b><b>из</b>
Если «князь экстаза» означает аристократичность и остроту этих дерзаний, то «мистагог… Гафиз» второго полустишия придает этой стихии философское направление определенного учения, а «друг Гафиз» — интимность[1493]. Тут ритмика ударений на каждой стопе усиливает будоражащее интонационное отражение искомого «трапезного ликования». Потенциал жала, внесенный «шмелем» в «Палатку Гафиза» и в финальную строку ее «Гимна», соответствует восприятию Белого: звук «z» — «горячий луч». А смычки в той же строке задненебных (gog, ug и ga) — составные хлебниковского «удара луча о твердую плоскость». Иванов мог бы принять и определение Туфанова в отношении фонетики и, метафорически, в смысле цели данной «трапезы».
Для «посвященных» ритуализированность «Гимна» подчеркивалась несколькими уровнями значений «вечери». На мой взгляд, помимо собственно биографического, необходимо указать читателю по крайней мере четыре таких уровня значений: «княжескую» изысканность, остроту дерзаний, духовно-философское устремление и интимность, как неотъемлемые составные культа, посвященного Гафизу. Неотъемлемая часть гафизитского ритуала — «вино», именно вино прославило город фарсийского поэта, и словом «вино» открывается вторая строка «Гимна». Следовало бы ожидать в финальной строке «<b>х</b><b>ш</b>
Для следующего собрания гафизитов, 8 мая 1906 года, Вяч. Иванов написал стихотворное приветствие «Друзьям Гафиза»; другой вариант названия — «Встреча гостей». Оно имело торжественно-шутливый подзаголовок «Вечеря вторая. 8 мая 1906 года в Петробагдаде» и было подписано именем «Гиперион». Чтением «Встречи» открылась «вечеря вторая», очень точно описанная Кузминым.
У Ивановых новых были: Бакст, Бердяева, Городецкий и Сережа
(Ауслендер. —А. Ш.)«Встреча гостей» начиналась с перечисления основателей «вечери», в своем единстве воплощающих поэта и мистика Гафиза. По порядку стихотворения это Кузмин (Антиной-Харикл), Зиновьева-Аннибал (Диотима), Нувель (Петроний-Корсар), Бердяев (Соломон)[1496], Сомов (Аладин) и сам Иванов (Гиперион-Эль-Руми):
1491
Асеев Ник. Московские записки / Публ. А. Парниса // Вячеслав Иванов: Материалы и исследования. М., 1996. С. 159.
1492
Аверинцев С. С. Поэзия Вячеслава Иванова // Вопросы литературы. 1975. № 8. С. 177.
1493
О функции слова «мистагог» в финале ср. также: «В последнем стихе „Палатки Гафиза“ аллюзии на древнегреческую традицию способствуют разрушению гедонистического пафоса. Как известно, „мистагог“ — это жрец, посвящавший участников мистерии в таинство; приобщение же к таинству зачастую оказывалось возможным только благодаря особому экстатическому состоянию посвящаемого, при котором высшая степень восторга легко переходила в исступление. Гедонистическое умиротворение и наслаждение, таким образом, отвергается ради утверждения особой цели — обретения тайного единства „мы“ посредством обета сохранения „завещанных наследий“. Сопряжением „восточного“ сегмента с древнегреческим Иванов расширяет мир, в котором личности оказывается возможным, преодолев „свой“ индивидуализм, вступить в сферу „божественного всеединства“». — Тюрина И. И. Вячеслав Иванов: между дионисизмом и гедонизмом. С. 15.
1494
Письмо Д. Н. Мицкевича к А. Б. Шишкину от 15–25 апреля 2010 г.
1495
Кузмин М. Дневник 1905–1907 / Публ. Н. А. Богомолова и С. В. Шумихина. СПб., 2000. С. 143. Далее дневник цитируется с указанием страниц в тексте статьи.
1496
Соломон не из Ветхого Завета, а из Агады, укротивший с помощью чудесного перстня демонов и даже их главу Асмодея. «Вспоминаю Гафиз, и воспоминание это мне приятно», — писал Бердяев Вяч. Иванову 22 июня 1908 года (Из писем к В. И. Иванову и Л. Д. Зиновьевой-Аннибал Н. А. и Л. Ю. Бердяевых / Публ. А. Шишкина // Вячеслав Иванов: Материалы и исследования. С. 132).