— А ежели старшина тот в Шульгине? — задал вопрос Панька и, не дожидаясь ответа, продолжил — Стенька сказывать велел, что Долгорукий князь обоз свой из Ново-Айдарской в Шульгин городок гонит… ночевать у нас будет…

— Ну, коли так, с нами оставайся… Вечером в Орехов буерак поедем. Ступай коня кормить.

Панька вышел сияющий. Кондрат объявил:

— Более нам выжидать нельзя, браты. Слыхали сами: тайный наш умысел открыт. Фомка не успел предать вчера — предаст сегодня. Отступаться поздно. Ты, Семен, — обратился он к Драному, — справляйся у себя в станице, я ж с вольницей из Орехового буерака двинусь в ночь на Шульгин городок… Наш час приспел! Отплатим супостатам за утеснения, чинимые казакам, за кровь и муки голытьбы!

Князь Юрий Владимирович Долгорукий находился в состоянии крайней раздражительности. Побывав в десятках верховых городков, он не встречал нигде открытого сопротивления, зато убедился, с каким упорством старожилое казачество укрывает новопришлых и беглых.

Атаман Обливенского городка, старожилый казак, встретивший князя хлебом и солью и распинавшийся в верности государю, при допросе под присягой показал, что у них в городке проживало всего человек двадцать новопришлых, но они разбежались, услышав про сыск. И лишь случайно Долгорукий выяснил, что атаман и все казаки того городка перед приездом князя «целовали крест и святое евангелие, чтоб им новопришлыми не сказываться, а сказаться старожилыми». Кнут заставил атамана повиниться. В городке оказалось только шесть старожилых казаков и свыше двухсот новопришлых.

В Беловодской, Митякинской, Явсужской, Ново-Айдарской и других станицах происходило то же самое. Верить нельзя было никому. Даже бывшие при нем усердные черкасские старшины иной раз лукавили.

Вот почему, приехав 8 октября поздно вечером с небольшим своим отрядом в Шульгинский городок, Долгорукий отнесся к сообщению атамана Фомы Алексеева о тайном умысле булавинской вольницы с недоверием и подозрением. Опять казацкая хитрость! Его уже не раз пытались запугивать всякими, угрожающими слухами и подметными письмами. Насторожило лишь поведение старшины Абросима Савельева, который, по словам шульгинского атамана, вчера еще был извещен о воровском умысле. Почему же он утаил это?

Долгорукий вызвал Абросима Савельева. Тот поклялся, что никаких извещений от шульгинского атамана не получал. Послали за Панькой, но его нигде отыскать не могли. Послали за казаком, котельного дела мастером, бывшим в Трехизбянской и говорившим о сборе булавинской вольницы. Казак пояснил, что сам ничего не видел, а слышал от встречного гультяя, будто «собрал-де их Булавин человек полтораста, чтоб князя Долгорукого убить, только-де напал на них страх и все разбежались».

Показания других казаков, на которых указывал князю шульгинский атаман, тоже основывались на толках и слухах. Ничего достоверного никто не сообщил. Долгорукий прекратил дальнейший розыск, приказав, однако, разложить на улице костры и усилить караул.

В станичной избе с Долгоруким остались ночевать майор князь Семен Несвицкий да поручик Иван Дурасов. Казацкие старшины загостевали у станичного атамана. Майор Матвей Булгаков и капитан Василий Арсеньев с подьячими и писарями расположились в казачьих дворах.

А ночь была темная, промозглая. Дул холодный северный ветер. Глухо шумел и стонал лес, с двух сторон вплотную подходивший к Шульгинскому городку.

Когда господа офицеры и старшины заснули и драгуны, стоявшие на карауле у станичной избы, клевали носами и начинали гаснуть огни костров, где-то близко завыл волк, и ему тотчас же отозвался другой. Сержант, начальник охраны, вздрогнул, почувствовал неладное и пошел поправить затухавший костер, но лишь только успел подложить мокрый валежник и нагнулся, чтоб поддуть огонь, как на его голову обрушился тяжелый удар дубины и сержант потерял сознание.

Сейчас же раздался оглушительный свист, грянули выстрелы, со всех сторон выскочили вооруженные ружьями, топорами и вилами люди. Драгуны были перебиты. Конвойные казаки из охраны старшин связаны.

Долгорукий и офицеры, услышав выстрелы, вскочили, схватились за лежавшие рядом пистолеты. Сонные денщики вздували огонь. Дверь находилась на крепком запоре, но ее уже выламывали. Прошли секунды. Свет вспыхнул, зачадила и затрещала лучина, и это было последнее, что увидели Долгорукий и бывшие при нем офицеры. Спустя минуту обезображенные их трупы лежали у крыльца станичной избы. Булавин приказал побросать их в волчьи ямы.

Разгром сыскного отряда и гибель Долгорукого были столь молниеносны, что с тех пор, если случалась с кем внезапная смерть, в народе говорили: «Кондрашка хватил».

Лишь одному конвойному казаку удалось предупредить о нападении булавинской вольницы ночевавших у станичного атамана казацких старшин, и они, «устрашась того, пометались на подводничьи лошади верхами без седел и побежали в степь все врозь и друг друга не сведали, кто куды побежал, а ночь была темная».

Булавин, войдя в атаманскую избу, застал там только старшину Григория Матвеева. Он лежал на койке и бился в трясовице то ли от болезни, то ли от страха.

Булавин спросил:

— Куда ж товарищи твои старшины сбежали?

Матвеев, заикаясь, ответил:

— Ох, не ведаю ничего… Свалил и скрутил меня злой недуг…

Булавин строгим голосом сказал:

— Мы не самовольно князя и будучих при нем побили, не одни о том думали, а со стариками войсковыми… Завтра дам тебе подводу, поезжай скорей в Черкасск и объяви атаману Лукьяну Васильичу, что свершили-де Булавин с товарищами расправу по его грамотам…

А у станичной избы в это время голутвенные дуванили захваченный княжеский обоз. Господскую обувь и одежду напяливали прямо на лохмотья. Из разбитых бочек вино черпали шапками. Захмелевший Панька Новиков, сжимая в руках добытое драгунское ружье, горланил:

Голутвенные встречали Булавина восторженно, как всеми признанного любимого атамана. И это было ему приятно и вместе с тем наполняло душу смутной тревогой. Что делать дальше? Черкасские старшины, несомненно, желали, чтоб, покончив с князем, он, Булавин, утихомирил и распустил собранную им вольницу, которая могла в конце концов напасть на домовитое низовое казачество. Булавин понимал и в какой-то степени, как старожилый зажиточный казак, разделял опасения старшин. Но, с другой стороны, убийство князя еще крепче связало его с голытьбой, требовавшей «идти в украинские города для коней и для добычи», и с этими требованиями нельзя было не считаться.

Булавин, будучи в Шульгинском городке, так и не принял никакого решения. Он явно колебался, ему не хотелось разрывать уз с донской старшиной.

Булавин отправляет в Черкасск, помимо Матвеева, еще двух казаков с донесением войсковому атаману об успешном исполнении порученного ему дела, извещает атаманов верховых городков о гибели Долгорукого и предлагает «побить до смерти» остальных офицеров, посланных к ним для сыска, но это делается в полном соответствии с желанием донской старшины. Булавин посылает своих казаков по разным дорогам, чтоб перехватить ехавшего из Воронежа дьяка Алексея Горчакова, но этот дьяк угрожал не ему одному, а всему зажиточному казачеству, бахмутские земли и промыслы которого собирался описывать.

И, наконец, Булавин направляет свою вольницу под Изюм, имея явное намерение разорить владения Изюмского полка, но известно, что изюмцы старинные враги не только Булавина, а прежде всего того же домовитого донского казачества и черкасской старшины.

Таким образом, на первых порах действия Булавина сковывались его соглашением с войсковым атаманом, и Булавин этого соглашения не нарушал.

Острогожский казак Владимир Мануйлов с товарищем, бывшие по своим делам в Старо-Боровском городке, дали нижеследующее показание: