– Вы наверняка в армии служили?

– Отслужил!-гордо ответил Друбек.- Капралом был, вот мой военный билет.- И он подал тюремщику свой сохраняемый в кармане воинский документ. И все! Когда после этого Адам удалялся в обществе жандарма из «Австралии», оба смахивали на пару медведей.

Пятница, как известно, день несчастный. Млинаржик,- обычно его называли «Трубка»,- работал на катке, утрамбовывающем землю, и черт или господь знает, что он там делал, только вдруг оторвался у него мизинец на левой руке. К счастью, тут оказался доктор, объезжавший участок, и перевязал руку. Млинаржик, как ни в чем не бывало, продолжал работать, зато бросили работу несколько других босяков. Один копал у леса могилу шести футов глубиной и шести длиной, другой сколачивал гроб, а жена его шила из белых тряпок подглавник в гроб и саван. Третий сооружал носилки, четвертый плел из еловых ветвей гигантский венок. А после работы, к вечеру, были похороны – великолепные, трогательные. Оторванный мизинец обмыли, облекли в саван, положили в гроб и под всеобщий горький плач гроб заколотили.

Затем Шнейдер держал весьма прочувствованную речь, ставя возлюбленного усопшего в пример всем присутствующим; особенно он напирал на то, что «покойник никогда, никогда не напивался». Потом оратор отошел, и Комарек окропил носилки и гроб с помощью мокрой тряпки. Два «отрока» и две «девы» подняли носилки на плечи и пустились в путь. За гробом шла длинная процессия, по два в ряд; пары держались за руки. Впереди шли женщины, непрестанно причитая – таковы уж женщины! За ними попарно шагали более стойкие мужчины, распевая похоронную песню. Но ни разу не удалось им допеть до конца строфу:

ибо всякий раз их прерывало всеобщее рыдание, взрыв горя, надрывающего сердце! А тотчас за гробом шел Млинаржик, как ближайший родственник усопшего.

" Так что же тогда принесет с собой суббота?

Инженер направился к рабочим. Те поздоровались с ним, и один из них подошел ближе:

– Покорно прошу, пан инженер, есть у меня к вам просьба.

– Какая?

– Не откажите, паи инженер! Сегодня ночью жена у меня слегла…

– Ну конечно, а мне быть крестным отцом! Вы хотите сказать, что никого другого не нашлось… Ладно, раз уж без этого не обойтись… Когда назначите время, приходите – пошлю кого-нибудь в церковь за себя!

Это немного испортило настроение инженеру. «За последний месяц это четвертый,- значит, опять посылай за двумя серебряными монетами! Надо бы сразу целую корзину заказать! – ворчал инженер.- Плодятся, как кролики! Если так дальше пойдет, скоро каждый босяк будет называться в мою честь Пепиком или Пепичкой! Да что поделаешь…»

Утренние часы промчались быстро. Хорошее настроение не возвращалось больше к инженеру. Работа шла теперь медленно, промерзшая земля трудно поддается. «Не работа – могила!» – жаловались рабочие, а более опытные, предвидя, что трудности еще только начинаются, твердили: «Нет, тут толку не будет!» Конечно, они, несмотря на свою опытность, не разбирались в деле, но и сам инженер не был доволен.

Он обрадовался, когда подошел обеденный час, и быстрым шагом отправился домой.

Перед домиком его поджидал босяк Вашичек – вполне Приличный человек, он нравился инженеру.

– С чем пришли, Вашичек?

Босяк, чем-то взволнованный, вертит в руках шапку. Смуглое лицо его побледнело, глаза странно горят, будто в страхе, губы трясутся.

– Ну, в чем дело, говорите!

– Да вы уж изволили слышать,- бормочет Вашичек.

– Что я слышал? Ничего я не слышал, говорите скорей, а то холодно.

– Так вы ничего не слыхали?

– Да говорю же вам – ничего…

– Про эту кирку…

– Про какую такую кирку?

– Это неправда! Я ее не крал. Отроду я такого не делал! – И из глаз Вашичека выкатилась слеза.

– Подумаешь, какое дело! Что, кирка у нас пропала?

– Нет, нет, не у нас, это было уже два года тому назад, под Хебом.

– Мне кажется, вы рехнулись, Вашичек!

– Господи, да нет же! Говорят, на меня уже и в суд подано!

– Кто вам это сказал?

– Товарищи в воскресенье в корчме.

– Они над вами подшутили. Из-за кирки – да не будьте смешным! Ступайте домой да пообедайте хорошенько, до свидания!

Инженер вошел в свой дом. Он пообедал, закурил, вздремнул. Выйдя снова, часа через два, из дому, он увидел спешащего, задыхающегося Зоубека.

– Пан инженер… несчастье!

– Что? Что такое?

– Вашичек повесился!

– Не может быть – ведь я же с ним…

– Он уж, верно, часа два висит…

– Да где же?

– В кустах у линии!

– Вы смеетесь – там и дерева-то ни одного нет!

– И все же – вон, взгляните сами!

Они поспешили к названному месту. На линии никто не работал, над кустами двигались головы босяков; и в этих кустах – «в десяти саженях от линии», соответственно предписанию, висел бедняга Вашичек; он даже не висел – ростом он был выше этого искривленного деревца; он привязал свой фартук к верхушке и бросился в петлю, сделанную из кожаных завязок фартука, и так удавился. Он наполовину висел, наполовину стоял на коленях – лицо синее, глаза выкатившиеся.

Инженер подошел к нему.

– Да, здесь человеческая помощь уже не нужна – тело давно остыло! Оставьте его так, пока не прибудет комиссия, и отправляйтесь работать. Ночью придется кому-нибудь сторожить его; сами решайте, кому дежурить!

Недобрый, неладный был тот вечер в «Австралии». Чувства босяка, правда, ничего не значат, по…

«Ну подожди, сегодня ты умаслишь инженера»,- подумал к вечеру Комарек. И после работы отправился к инженеру.

Тот, угрюмый, сидел над чертежами. Угрюмо посмотрел он на Комарека, даже не ответил на приветствие. Со времени неудав-шегося опыта он Комарека и видеть не хотел.

. – Я буду дежурить ночью у Вашичека,- выдавил из себя Комарек.

Инженер – ни слова.

– Добровольно, пан инженер.

Инженер – ни слова.

Комарек начал переминаться с ноги на ногу.

– Замерзнете вы там в ваших тряпках – и мне жалко не будет,- заявил наконец инженер.

– Я у кого-нибудь одеяло возьму. Вот кабы хоть немного водки, только чтоб согреться…

– Напьетесь, и тогда уж наверняка замерзнете!

Комарек уничтожен.

– Нате, я вам все-таки дам несколько крейцеров на водку. Но берегитесь – вы кончите хуже, чем Вашичек. Неужели в вас не осталось ни крупинки достоинства? Неужели нет никаких средств исправить вас?!

Комарек задумчиво почесывает нос.

– Вы очень добрый и умный пан,- отвечает он наконец.- Только ведь что же – не получается…

Он завернулся в одеяло и сел в нескольких шагах от трупа. Выпил, разворчался. Слова инженера пришли ему на память.

– Тоже мне,-бурчит он себе под нос.-«Хуже, чем Вашичек». Какое кому дело! Сила у меня есть, я еще молодой… Вот как не станет силы – тогда правда… Но – красть не буду! А что? Ремесло! Знать бы хоть, какое ремесло… или вот научиться бы коням зубы подделывать, чтоб моложе казались… А, ладно – буду собирать тряпье и себя первого в корзину брошу, черт возьми! А чудно будет…

Он обернулся к мертвецу. Месяц ясно освещал посиневшее лицо и выкатившиеся глаза.

Комарек задрожал.

VII

Он сидел долго-долго, уставившись в землю.

«Вы кончите хуже!… Неужели нет никаких средств исправить вас?»

Никак не выходят из головы Комарека слова инженера.

И как-то странно ему…

Будто не инженер говорит ему горькие эти слова, нет, будто говорит он их сам, Комарек! Будто стоит он сам перед собой, положив самому себе руки на плечи, смотрит сам себе в глаза – смотрит холодно, нелицеприятно. Будто спрашивает сам себя – в последний раз в этой жизни: «Неужели нет никаких средств?»

Вдруг острая боль пронизывает его.