Я готовился к юношеским состязаниям на дистанцию в сто и в полторы тысячи метров.

Когда наш тренер господин Штерн становился со своим хронометром у края бассейна и подавал команду: «Внимание, марш!», а я, хорошо отработанным рывком оттолкнувшись от упора, штопором ввинчивался в мелкую воду бассейна, — тогда мне казалось, что по водной дорожке меня неудержимо мчит могучая сила, во власть которой я добровольно отдался. Вскоре я уже был уверен, что рожден единственно для того, чтобы стать чемпионом по плаванию.

Споры между нами возникали теперь реже. Мы носили маску взрослости и напускали на себя полное равнодушие. По-прежнему ходили в школу втроем- Фек, Фрейшлаг и я, — как неразлучная тройка лошадей, которую нельзя разделить и которая тащит за собой нечто невидимое — не прошлое ли?

Много наших школьников примкнуло к спортивным ферейнам, большая часть из них вошла в «Мужской гимнастический ферейн» или в гимнастический ферейн «Ян». Фек состоял в хоккей-клубе «Бавария», Фрейшлаг — в футбольной команде «Удалец». Только Левенштейн был по-прежнему верен своим туристским прогулкам с Неффом и Штребелем, тогда как оба графа с одинаковым пренебрежением относились и к спорту и к туризму и вместе с бароном фон Пфеттеном продолжали держаться особняком. В школе, на переменах, и по дороге домой мы щеголяли друг перед другом своими успехами и все вместе бахвалились перед «книжными червями», что книг мы не читаем, в театры не ходим, это, мол, бабье дело, юным немцам оно не к лицу…

И вот наступил день юбилея «Мюнхенского ферейна», мой день, — я участвовал в молодежном заплыве на короткую и длинную дистанции.

Луизенбадский бассейн до самой крыши украсили гирляндами бело-голубых флажков.

Первый председатель ферейна проводил в почетную ложу принца Альфонса, улыбка которого на этот раз выражала особую благосклонность.

Инженер Гейзов от имени «Всегерманского союза пловцов» произнес торжественную речь и закончил ее троекратным «гип-гип-ура!».

Было торжественно, как в церкви, когда гремит орган, или как на параде. Стоя со своей командой в строю, я чувствовал себя призванным совершить неслыханные подвиги, я жаждал взвалить на себя любые трудности, принести любые жертвы, показать себя героем.

После спортивного марша названо было шесть имен участников молодежного заплыва, в том числе и мое. Щеголяя выправкой, напружинив мускулы, мы двинулись к старту.

Едва раздалась команда «марш», как я, метнув взгляд в сторону почетной ложи и улыбающегося принца Альфонса, прыгнул в бассейн, до пояса вынырнул из воды при повороте и, подхлестываемой криками зрителей, повскакавших с мест, под возгласы «браво» и «ура» громко ударил в гонг у финиша. Я победил с преимуществом в четыре пятых секунды. Когда я снова взобрался на трамплин и раскланялся, принц Альфонс из своей почетной ложи поощрительной улыбкой дал сигнал к бурной овации. Аплодировал отец, увлекая за собой бабушку, маму и Христину, поневоле хлопали Фек и Фрейшлаг, и мне хотелось думать, что где-то в публике фрейлейн Клерхен, Ксавер, Мопс и Гартингер разделяют общее ликование.

Мой триумф не умалился оттого, что при заплыве на длинную дистанцию я занял третье место. Я обнял обоих соперников, опередивших меня; после собственной победы я искренне радовался чужому успеху. У победы широкие крылья, под их сенью хватит места для многих, я не хотел победы для одного себя, она доставила бы другим лишь горечь поражения. Многие вышли победителями в этот счастливый день. Какое счастье — вместе побеждать, иметь соратников, соратников в победе!..

Вечером в отеле «Баварское подворье» на Променаденплаце состоялась раздача призов и чествование победителей.

Представители иногородних водных ферейнов произносили речи и поздравляли с рекордными достижениями первого председателя нашего ферейна, господина Штеге, и нашего тренера, господина Штерна. Принц Альфонс лично взял на себя раздачу призов. Я был одет в цвета ферейна: белый картуз с голубой звездой и голубая куртка со значком. У принца Альфонса, одетого в форму полковника первого кавалерийского полка, тоже красовался на груди наш значок.

Когда принц Альфонс — с улыбкой! все с той же улыбкой! — вручил мне именной посеребренный кубок и возложил на мою голову лавровый венок с бело-голубой лентой, на которой золотыми буквами было оттиснуто: «Первый приз за молодежные состязания», я, стоя среди своих премированных товарищей, повернул голову и увидел себя в большом стенном зеркале, себя — героя, увенчанного славой.

Да и отец был, конечно, горд, прочитав на следующий день в «Мюнхенских новостях» мое имя среди победителей.

— Разве я не говорил всегда, что ты всего можешь добиться, стоит тебе только захотеть!

Мать любовно тревожилась:

— Как бы ты не надорвал здоровье…

А Христина испекла «пирог победы». Бабушка обещала нарисовать мой портрет, изобразив меня чемпионом по плаванию. В гимназии меня встретил хор радостных возгласов, на перемене профессор Зильверио остановил меня:

— Мы все гордимся выпавшей вчера на вашу долю честью, — сказал он. — Поздравляю!

Только «книжные черви» и скучающие графы проявили полнейшее равнодушие.

Я принял окончательное решение: стать всегерманским чемпионом по плаванию на короткие дистанции.

Решению своему я оставался верен много лет.

За это время моя комната превратилась в своеобразный музей. На стенах висели лавровые венки с лентами, книжная полка была заставлена призами: кубками, пепельницами и вазами, — а над кроватью красовались почетные грамоты и газетные вырезки.

Я усвоил жесты силача-атлета, и весь мир делился у меня на пловцов и не пловцов, так же как был разделен для посетителей Луизенбадский бассейн, причем пловцов я, в свою очередь, различал по времени, какое они показывали на стометровой дистанции. Жизнь наполнилась смыслом, все обрело свою меру и место. Жизнь складывалась из стартов, дистанций и финишей, из тренировок и расчетов, — хронометр никогда не подводил. Этот мирок содержался в величайшей опрятности, служитель каждый раз тщательно вытирал кабину, повсюду стояли плевательницы, плевать в воду не разрешалось. Можно было часами мыться под душем, душ смывал всякую грязь. Мы существовали друг для друга только с того момента, как надевали купальный костюм. Господин Штеге ничего не стоил, пока не облачался в белый картуз и голубую куртку, форму ферейна, и только тогда становился полноценным человеком, когда подходил к краю бассейна с хронометром в руках. Белый купальный костюм с голубой звездой исключал всякие темы для разговоров, кроме стилей плавания и длительности заплывов.

По примеру Фека, я приучился бессмысленно и грубо отмахиваться лаконическим «потому!» от всех вопросов, не входивших в сферу моего мирка, ограниченного Луизенбадским бассейном. «Шут гороховый, дурак безмозглый!» — потешался я над собой, мысленно возвращаясь к тому злосчастному времени, когда еще задавался вопросом «почему». Доискиваться причин казалось мне теперь ребячеством, недостойным мужчины. Как не пловец, бабушка, конечно, не понимала этого и время от времени принималась увещевать меня:

— Неужели ты до сих пор увлекаешься плаванием? Это просто сумасшествие! Ты ни в чем, к сожалению, не знаешь меры!

Старомодная, отставшая от века женщина говорила мне это в то самое время, когда я готовился к борьбе за звание все-германского чемпиона! На финальные состязания в Берлине ожидали самого кайзера. Во сне я не раз плыл и плыл мимо трибун, прямо в императорскую ложу, и кайзер самолично прикреплял мне на грудь орден, хотя на мне не было ничего, кроме купальных трусиков.

Белые трусы с голубой звездой я и днем носил под обычным платьем и не снимал даже на ночь, ложась спать, так что в любую минуту мог доказать свою принадлежность к «Мюнхенскому ферейну» и всегда был готов к старту.

Здороваясь, я с победоносным видом бросал приветствие пловцов: «Счастливой воды!»

Входил в моду новый вид плавания — «темп-хили», названный так по имени австралийца Хили и дававший несравненно лучшие результаты, чем испанский стиль. Я тренировался в плавании стилем Хили постоянно: лежа, сидя, стоя. За обедом я, держа голову под водой, спокойно и плавно разводя ногами, далеко выбрасывая руки и загребая ими, как лопатами, внезапно ударялся о край стола — это я делал поворот в мелком бассейне: я отталкивался от ножки стола и, повернувшись спиной к отцу и маме, плыл к финишу…