1850
<Из «сантиментального путешествия Ивана Чернокнижникова по петербургским дачам»> *
<1>
Ферапонт овчину дубил
И руку себе зашибил.
Он стал овчину бранить,
Когда руку стало сводить;
А я скажу ему на то,
Что он бранил ее ни за что!
Так знай же ты, детина,
Что может ушибить и овчина,
Когда ты дурак
И делаешь не так.
<2>
О, если б мог я шар земной
Схватить озлобленной рукой, —
Схватить… измять и бросить в ад!..
Я был бы счастлив… был бы рад!..
<3>
Злодею выбиты все зубы,
Порок достойно награжден.
<4> Другу Копернаумову
Люблю твой пламенный азарт,
Когда, с небритой бородою,
Накрывшись шляпою кривою,
Идешь сражаться ты в бильярд,
Когда ты с чашей пуншевой
Кружок друзей своих обходишь
И вензеля ногами водишь
Пред хладно-чинною толпой,
Когда, вооружась бутылкой,
На драку радостно спешишь
Иль стулом франта по затылку
Как бы перуном ты разишь!
Так, удаль мне мила твоя,
Твоим я видом восторгаюсь,
И сам кием вооружаюсь,
И в драку смело лезу я!
<5>
Была прекрасная погода —
С злодеем ты гулять пошла,
И все дивились на урода,
С которым ты нежна была;
И канареечного цвету
Его безвкуснейший жилет
Являл осьмое чудо свету.
Он был, казалось, средних лет,
В его наружности холодной
Не замечалось и примет
Ни той осанки благородной,
Ни энергии юных лет,
Которые к твоим услугам —
Твои покорные рабы —
Мы предлагаем друг за другом
По воле сердца и судьбы…
Скажи: ужель сей зверь небритый
Твоей душою овладел?
Быть может, что вчера побитый
В харчевне грязной он сидел?
А нынче вдруг такой наградой
Он наслаждается, глупец,
Которая была б отрадой
Для наших пламенных сердец.
Каким достоинством сокрытым
Тебя сей зверь очаровал?
Скажи, не глазом ли подбитым?
Иль ядом лести и похвал?
Иль против воли ты, Мария,
Под гнетом роковой тоски,
Небритого и злого змия
Себе избрала в женихи?
Но ты, быть может, непослушна
Веленьям матери своей
И, к злому зверю равнодушна,
По сердцу жаждешь ты связей?..
О, если так… узнай, что ныне
Три сердца, полные тобой,
Блуждают в мире, как в пустыне,
Под гнетом страсти роковой.
Внемли же страстные моленья
Влюбленных пламенных сердец!
Но если ты без сожаленья
Идешь с злодеем под венец —
О! Гнев наш будет дик и страшен!
Где ты гуляешь с ним теперь,
Лежать там будет бездыханен,
Безгласен, мертв сей лютый зверь…
А сами мы, сплетясь руками,
Низринемся в пучину вод…
И трупы хладные волнами
К ногам жестокой принесет!
<6>
Несчастный день! позорный день!
День срама и стыда!
Я вел себя как глупый пень,
Да, да, да, да! да, да, да, да!
Смотрите, рощи и поля,
Меж вас идет колпак…
Я был глупее журавля…
Так, так, так, так! так, так, так, так!
«Ты жалкий трус! ты жалкий трус!» —
Она кричит вослед.
К ней никогда не возвращусь…
Нет, нет, нет, нет! нет, нет, нет, нет!
<7>
Нет, мало места здесь возвышенной натуре;
Пойду я в дикий лес прислушиваться к буре!
1854
«Кто видит жизнь с одной карманной точки…» *
Кто видит жизнь с одной карманной точки,
Кто туп и зол, и холоден, как лед,
Кто норовит с печатной каждой строчки
Взимать такой или такой доход, —
Тому горшок, в котором преет каша,
Покажется полезней «Ералаша».
Но кто не скрыл под маскою притворства
Веселых глаз и честного лица,
Кто признает, что гений смехотворства
Нисходит лишь на добрые сердца, —
Тот, может быть, того и не осудит,
Что в этом «Ералаше» есть и будет.
«Взирает он на жизнь сурово, строго…» *
. . . . . . . . . . . . . . .
Взирает он на жизнь сурово, строго,
И, глядя на него, подумать можно:
(У! у него здесь) (надо указать на лоб)
(много! много!)
Солидный вид и страшный мрак во взоре,
И на челе какой-то думы след,
Отрывистость и сухость в разговоре…
Да! Мудрецом его признает свет!
Такая внешность — мудрости залогом,
Без всякого сомненья, быть должна…
Она ему способствует во многом,
И уважение внушает всем она!..