Украшают тебя добродетели,

До которых другим далеко,

И — беру небеса во свидетели —

Уважаю тебя глубоко…

Не обидишь ты даром и гадины,

Ты помочь и злодею готов,

И червонцы твои не украдены

У сирот беззащитных и вдов.

В дружбу к сильному влезть не желаешь ты,

Чтоб успеху делишек помочь,

И без умыслу с ним оставляешь ты

С глазу на глаз красавицу дочь.

Не гнушаешься темной породою:

«Братья нам по Христу мужички!»

И родню свою длиннобородую

Не гоняешь с порога в толчки.

Не спрошу я, откуда явилося

Что теперь в сундуках твоих есть;

Знаю: с неба тебе всё свалилося

За твою добродетель и честь!..

Украшают тебя добродетели,

До которых другим далеко,

И — беру небеса во свидетели —

Уважаю тебя глубоко…

Когда еще твой локон длинный

Вился над розовой щекой

И я был юноша невинный,

Чистосердечный и простой, —

Ты помнишь: кой о чем мечтали

С тобою мы по вечерам,

И — не забыла ты — давали

Свободу полную глазам,

И много высказалось взором

Желаний тайных, тайных дум;

Но победил каким-то вздором

В нас сердце хладнокровный ум.

И разошлись мы полюбовно,

И страсть рассеялась как дым.

И чрез полжизни хладнокровно

Опять сошлись мы — и молчим…

А мог бы быть и не таким

Час этой поздней, грустной встречи,

Не так бы сжала нас печаль,

Иной тоской звучали б речи,

Иначе было б жизни жаль…

Он у нас осьмое чудо —

У него завидный нрав.

Неподкупен — как Иуда,

Храбр и честен — как Фальстаф.

С бескорыстностью жидовской,

Как хавронья мил и чист,

Даровит — как Тредьяковской,

Столько ж важен и речист.

Не страшитесь с ним союза,

Не разладитесь никак:

Он с французом — за француза,

С поляком — он сам поляк,

Он с татарином — татарин,

Он с евреем — сам еврей,

Он с лакеем — важный барин,

С важным барином — лакей.

Кто же он? (Фаддей Булгарин,

Знаменитый наш Фаддей.)

Когда из мрака заблужденья

Горячим словом убежденья

Я душу падшую извлек

И, вся полна глубокой муки,

Ты прокляла, ломая руки,

Тебя опутавший порок;

Когда, забывчивую совесть

Воспоминанием казня,

Ты мне передавала повесть

Всего, что было до меня;

И вдруг, закрыв лицо руками,

Стыдом и ужасом полна,

Ты разрешилася слезами,

Возмущена, потрясена, —

Верь: я внимал не без участья,

Я жадно каждый звук ловил…

Я понял всё, дитя несчастья!

Я всё простил и всё забыл.

Зачем же тайному сомненью

Ты ежечасно предана?

Толпы бессмысленному мненью

Ужель и ты покорена?

Не верь толпе — пустой и лживой,

Забудь сомнения свои,

В душе болезненно-пугливой

Гнетущей мысли не таи!

Грустя напрасно и бесплодно,

Не пригревай змеи в груди

И в дом мой смело и свободно

Хозяйкой полною войди!

Пускай мечтатели осмеяны давно,

Пускай в них многое действительно смешно,

Но всё же я скажу, что мне в часы разлуки

Отраднее всего, среди душевной муки,

Воспоминать о ней: усилием мечты

Из мрака вызывать знакомые черты,

В минуты горького раздумья и печали

Бродить по тем местам, где вместе мы гуляли, —

И даже иногда вечернею порой,

Любуясь бледною и грустною луной,

Припоминать тот сад, ту темную аллею,

Откуда мы луной пленялись вместе с нею,

Но, больше нашею любовию полны,

Чем тихим вечером и прелестью луны,

Влюбленные глаза друг к другу обращали

И в долгий поцелуй уста свои сливали…

Заунывный ветер гонит

Стаю туч на край небес,

Ель надломленная стонет,

Глухо шепчет темный лес.

На ручей, рябой и пестрый,

За листком летит листок,

И струей сухой и острой

Набегает холодок.

Полумрак на всё ложится;

Налетев со всех сторон,

С криком в воздухе кружится

Стая галок и ворон.

Над проезжей таратайкой

Спущен верх, перед закрыт;

И «пошел!» — привстав с нагайкой,

Ямщику жандарм кричит…