.........................
Но эти слова никак не обидели его, не задели его душу. Он даже не понял их смысла. Он был уже далеко от того места, где содрогалось в агонии его тело.
.........................
Он вышел из холодной тени лесной опушки на ярко освещенное косым утренним солнцем большое поле, поблескивающее тысячами еще не оттаявших после ночного мороза лужиц, и пошел к другому концу поля, но пошел не по прямой, а все время меняя направление, чтобы всей тяжестью наступить на самую середину ближайшей остекленевшей лужицы. И когда он делал это, от ее краев начинал бежать к центру звук как бы гавайской гитары, который быстро нарастал и заканчивался приятным хрустом, а нога его в этот момент проваливалась на несколько сантиметров вниз.
Что ждало его на другом конце поля, никому из нас знать не дано. Судьба его души — великая тайна, которую здесь, на земле никто приоткрыть не может. А о судьбе его праха рассказала в своих стихах Инна Лиснянская:
А поодаль, за оградой, спят, разжавши кулаки,
Ряд за рядом, ряд за рядом, старые большевики.
И над ними — ни осины, ни березы, ни ольхи, —
Лишь посмертные кручины да бессмертные грехи.
Да казенные надгробья, как сплоченные ряды…
Господи, Твои ль подобья дождались такой беды!
Инна Лиснянская
КРУГ
(Поэма)
1
Над городом стеклянные туманы.
Окраина, застройка пустыря.
Пейзаж мне сон напоминает рваный —
Кусок пруда, осколок фонаря,
Отчетливее — башенные краны.
Здесь окна в сетках, видимо, не зря.
А в процедурной дух стоит дурманный,
Смесь валерьяны и нашатыря.
Там движет время часовая стрелка,
Как будто бы слепого поводырь, —
И в книжке записной трясется мелко
Густая телефонная цифирь.
Ах, мамочка, ищу твой номер дачный.
Он, как в Москве, такой же семизначный.
2
Как битое стекло, мерцает лед,
И жаль душе не то, что я отрину,
А то, чего душа не обретет.
Себе я перегрызла пуповину
Молочною десной, — ничтожный плод
Студентки, слепо верящей в доктрину,
Внушаемую нам. Но кто-то в спину
Меня толкает, на меня орет
За книжку записную санитарка.
Ее глаза как два свечных огарка.
Лет через семь, как кончилась война,
Лечили здесь ее от алкоголя,
И не ушла на волю — что ей воля?!
Там ей велят, а здесь велит она!
3
Опять в свои ударив барабаны,
Судьба берет за шиворот меня,
Сует мне мыло — день сегодня банный.
Но ванна — это тоже западня,
Немеет рот, язык как деревянный,
Едва воды касается ступня,
Я ледяные вспоминаю ванны
В подвале, где молчала я три дня:
"Ты видела, сознайся — одноклассник
Соскреб с портрета бритвою усы
В спортивном зале. Был ли соучастник?.."
Но я молчала, тикали часы
За стенкой, и колечки перманента
Разламывались в ванне из цемента.
4
Судьба меня за шиворот берет,
Бросает в ночь сорок второго года.
Перевернет мне душу этот год:
Стоит брезентом крытая подвода
У госпиталя, там, где черный ход,
Гружу я трупы за мензурку меда,
За черный с красным джемом бутерброд.
Мне лед мертвецкой руки ест, как сода.
Я — школьница, подросток, худоба,
Впервые вижу я мужское тело,
Но мертвое. Опричница-судьба,
О как ты далеко вперед глядела, —
Как эта смерть, что здесь, во льду лежит,
Передо мною обнажится быт.
5
Весь быт мой, умещенный в чемоданы,
Он, право же, не стоит ни гроша:
Подарок мужа — коврик домотканый,
Шубейка, туфли цвета камыша,
Тетрадь, кофейник, перстень пятигранный
И два из моря взятых голыша —
И ни крупиночки небесной манны.
Не к ней ли продирается душа
Сквозь кожу барабана и сквозь платье,
Залитое непраздничным вином?!
Как хочется немного благодати,
Как хочется не помнить о былом!
И я средь ночи так беспечно плачу,
Как будто все еще переиначу.
6
Из-под кровати под кровать бредет
Квадратик солнца, сквозь тугую сетку
Струится предвесенний небосвод,
На всем сегодня оставляет метку,
Рябые соты на стену кладет,
Пятнистый зайчик влез на табуретку,
И луч, увидев сонную соседку,
Перекрестил ее раскрытый рот
И тут же подошел ко мне вплотную,
По лбу погладил, как сестру родную,
И это милосердное родство
Меня как будто вынесло из склепа.
А я-то думала, что солнце слепо
И дарит свет, не видя ничего.
7
Вокзалы… Общежитья… Балаганы…
И вот больница — любопытный дом.
Пугающий, хотя и постоянный
Вопрос: "Вы переносите с трудом
Несправедливость, ханжество, обманы?"
Я не спешу с ответом. Дело в том,
Что правдолюбье (им больны смутьяны) —
Шизофрении явственный симптом.
И я молчу, как там три дня молчала,
А врач глядит с улыбкой, без вражды.
Что ж, мне и от улыбки полегчало,
А он себе в стакан налил воды, —
Предвидел ли, учась психиатрии,
Что предстоят ему дела такие?
8
Где дни одеты задом наперед,
Там балаган. Там в недрах зазеркальных
Все то, что именуется народ.
В личинах шелушащихся и сальных
Он водит повседневный хоровод,
Как бы не помня черт первоначальных,
Он за лицо личину выдает.
В подземных переходах привокзальных,
Как лед, мерцает неподвижный свет.
У выходов — теней собачьих свора,
Хохочут все личины мне вослед,
Поскольку я без маски: вот умора!
Сейчас за столб фонарный ухвачусь,
Я улицы переходить боюсь.
9
И вновь я там же, где была когда-то,
И мама, как тогда, придет сюда:
По-детски простодушна, франтовата,
Подчеркнуто седа, но молода,
И передаст от отчима и брата
Привет: "Ты можешь жить у нас всегда,
Хотя с людьми ты ладишь трудновато,
С пеленок и ранима и горда,
Но все еще, надеюсь, обомнется,
Боюсь я отрицательных эмоций,
Не обижайся, детка, я пошла".
Уйдет, а я вздохну: в трамвае давка,
Но вспомню: ждет ее машина главка
И ужин в доме чешского посла.
10
В железной сетке небо и палата,
А здесь простор, а здесь такой простор,
Что кажется — земля и та крылата,
Вот-вот перенесет через забор!
И поддевает снег моя лопата,
Как будто расчищаем мы не двор,
А жизнь мою. Но корочку заката
Уже клюют вороны, и надзор
В тупом лице запойной санитарки
Нас в корпус загоняет: "Кончен бал!"
И отсверкал свободы призрак яркий,
Час трудотерапии отсверкал.
О призрак мой, о вымысел мой нищий,
Стал чище двор, да жизнь не стала чище.
11
Стучат часы за голою стеной,
Как стрелка, жизнь моя бежит, вращаясь
По замкнутому кругу предо мной.
Была я трудной дочерью, покаюсь,
Была я и неверною женой,
Любовницей чудной, но возвращаюсь
Я постоянно памятью больной
В мертвецкую, где жизни ужасаюсь
Впервые, где и трупы не равны:
Лед выдается сообразно званью!
Где до поры понятие вины
Открылось несозревшему сознанью.
А что такое первородный грех,
Я, кажется, узнала позже всех.
12
И чудится: шагают пионеры,
Бьет барабан. Куда идет отряд?
А в балаган, в котором изуверы
Взахлеб и всласть о вере говорят.
Костры, как в первобытности пещеры,
Там, в пионерском лагере, горят.
И я была одной из дикарят,
Плясала вкруг костра, покуда серый
Пещерный дым не выел мне глаза.
Но я не вдруг оттуда убежала,
И дымом замутненная слеза
Еще мне долго видеть свет мешала.
О детство, перестань, не барабань,
Дай мне вглядеться в утреннюю рань!
13
По тумбочке из крашеной фанеры
К стене поспешно движется паук,
Он озабочен, он исполнен веры,
Что паутина — дело чистых рук,
Что муха есть разносчица холеры,
Ее он втянет в свой девятый круг,
А после съест, хваля ее размеры.
А вдруг ему и мыслить недосуг,
Работает и пищу добывает,
И это я, бездельница, сижу
И мыслю за него… Вовсю зевает
Соседка: "Ну и крик по этажу!
А вот паук — хорошая примета,
Весть добрая, не к выписке ли это?"
14
Я барабаню книжкой записной
По полочке стальной в холодной будке.
Как вышла из больничной проходной,
На воле я уже вторые сутки.
Где бытовать мне нынешней весной,
Куда звонить, кому под видом шутки
Признаться в бесприютности ночной?
Ну, что мне стоит в здравом жить рассудке?
Попробую с людьми наладить связь!
И набираю номер я, смеясь,
Разъятый смехом рот — моя личина,
Мне совесть надоела, как нарыв!
Подходит к будке пожилой мужчина,
Газетою лицо полуприкрыв.
15
Над городом стеклянные туманы,
Как битое стекло, мерцает лед.
Опять, в свои ударив барабаны,
Судьба меня за шиворот берет,
Весь быт мой, умещенный в чемоданы,
Из-под кровати под кровать бредет —
Вокзалы, общежитья, балаганы,
Где дни одеты задом наперед,
И вновь я там же, где была когда-то,
В железной сетке небо и палата,
Стучат часы за голою стеной,
И чудится: шагают пионеры, —
По тумбочке из крашеной фанеры
Я барабаню книжкой записной.