– Ладанка.

– Я считала вас протестантом.

– Да, я протестант. Но ладанку дала мне одна дама, и я ношу ее в память о ней.

– Послушайте: если вы хотите мне понравиться, то не думайте ни о каких дамах. Я хочу заменить вам всех дам. Кто дал вам ладанку? Та же самая Тюржи?

– Честное слово, нет.

– Лжете.

– Значит, вы госпожа де Тюржи!

– Вы себя выдали, сеньор Бернардо!

– Каким образом?

– При встрече с Тюржи я ее спрошу, как она могла решиться на такое кощунство – вручить святыню еретику.

Мержи терялся все более и более.

– Я хочу эту ладанку. Дайте ее мне.

– Нет, я не могу ее отдать.

– А я хочу ладанку. Вы посмеете отказать мне?

– Я обещал ее вернуть.

– А что такое обещания! Обещание, данное фальшивой женщине, ни к чему не обязывает. Помимо всего прочего, берегитесь: почем знать, может, вы носите опасный талисман, может, он нашептан! Говорят, Тюржи – злая колдунья.

– Я в колдовство не верю.

– И в колдунов тоже?

– Я немного верю в колдуний. – Последнее слово он подчеркнул.

– Ну дайте же мне ладанку, – может, я тогда сброшу маску.

– Как хотите, а это голос графини де Тюржи!

– В последний раз: вы дадите мне ладанку?

– Я вам ее верну, если вы снимете маску.

– Вы мне надоели с вашей Тюржи! Любите ее на здоровье, мне-то что!

Делая вид, что сердится, незнакомка отодвинулась от Бернара. Атлас, который натягивала ее грудь, то поднимался, то опускался.

Несколько минут она молчала, затем, резким движением повернувшись к нему, насмешливо проговорила:

– Valame Dios! V. М. no es caballero, es un monje [128].

Ударом кулака она опрокинула две свечи, горевшие на столе, и половину бутылок и блюд. В комнате сразу стало темно. В то же мгновение она сорвала с себя маску. В полной темноте Мержи почувствовал, как чьи-то жаркие уста ищут его губ и кто-то душит его в объятиях.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. В ТЕМНОТЕ

На ближайшей церкви пробило четыре часа

– Боже! Четыре часа! Я едва успею вернуться домой, пока не рассвело.

– Бессердечная! Вы меня покидаете?

– Так надо. Мы скоро увидимся.

– Увидимся! Дорогая графиня! Ведь я же вас не видел!

– Ах, какой вы еще ребенок! Бросьте свою графиню. Я донья Мария. При свете вы удостоверитесь, что я не та, за кого вы меня принимаете.

– Где дверь? Я сейчас позову…

– Никого не надо звать. Пустите меня, Бернардо. Я знаю эту комнату, я сейчас найду огниво.

– Осторожней! Не наступите на битое стекло. Вы вчера устроили разгром.

– Пустите!

– Нашли?

– Ах, это мой корсет! Матерь божья! Что же мне делать? Я. все шнурки перерезала вашим кинжалом.

– Надо попросить у старухи.

– Лежите, я сама. Adios, querido Bernardo! [129]

Дверь отворилась и тут же захлопнулась. За дверью тотчас послышался веселый смех. Мержи понял, что добыча от него ускользнула. Он попробовал пуститься в погоню, но в темноте натыкался на кресла, запутывался то в платьях, то в занавесках и так и не нашел двери. Внезапно дверь отворилась, и кто-то вошел с потайным фонарем в руке. Мержи, не долго думая, сдавил вошедшую женщину в объятиях.

– Что? Попались? Теперь я вас не выпущу! – воскликнул он и нежно поцеловал ее.

– Оставьте, господин де Мержи! – сказал кто-то грубым голосом. – Вы меня задушите.

Мержи узнал по голосу старуху.

– Чтоб вас черт подрал! – крикнул он, молча оделся, забрал свое оружие, плащ и вышел из дому с таким чувством, точно он пил отменную малагу, а затем по недосмотру слуги влил в себя стакан противоцинготной настойки из той бутылки, которую когда-то давно поставили в погреб и забыли.

Дома Бернар не откровенничал со своим братом. Он только сказал, что это была, насколько он мог судить в темноте, дивной красоты испанка, но своими подозрениями относительно того, кто она такая, поделиться не захотел.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ. ПРИЗНАНИЕ

Два дня он не получал от мнимой испанки никаких известий. На третий день братья узнали, что г-жа де Тюржи накануне приехала в Париж и сегодня не преминет поехать на поклон к королеве-матери. Они поспешили в Лувр и встретились с ней в галерее – она разговаривала с окружавшими ее дамами. При виде Бернара она нимало не смутилась. Даже легкая краска не покрыла ее, как всегда, бледных щек. Заметив его, она, как старому знакомому, кивнула ему головой, поздоровалась, а затем нагнулась к его уху и зашептала:

– Надеюсь, теперь ваше гугенотское упрямство сломлено? Чтобы вас обратить, понадобилось чудо.

– То есть?

– А разве вы не испытали на самом себе чудотворную силу святыни?

Бернар недоверчиво усмехнулся.

– Мне придали силы и ловкости воспоминание о прелестной ручке, которая дала мне ладанку, и любовь, которую она во мне пробудила.

Графиня засмеялась и погрозила ему пальцем.

– Вы забываетесь, господин корнет! Разве можно со мной так говорить?

Она сняла перчатку и поправила волосы; Бернар между тем впился глазами в ее руку, а потом заглянул в живые, смотревшие на него почти сердито глаза очаровательной графини. Изумленный вид молодого человека вызвал у нее взрыв хохота.

– Что вы смеетесь?

– А что вы на меня так удивленно смотрите?

– Извините, но последние дни я только и делаю, что даюсь диву.

– Да что вы! Любопытно! Расскажите же нам хоть об одном из удивительных происшествий, которые случаются с вами на каждом шагу.

– Сейчас и в этом месте я вам рассказывать о них не стану. А кроме того, я запомнил испанский девиз, которому меня научили назад тому три дня.

– Какой девиз?

– Он состоит из одного слова: Callad.

– Что же это значит?

– Как? Вы не знаете испанского языка? – глядя на нее в упор, спросил Бернар.

Графиня, однако, выдержала испытание, – она притворилась, что не постигает скрытого смысла его слов, и молодой человек, глядевший ей прямо в глаза, в конце концов под взглядом той, кому он бросал вызов, принужден был потупить взор.

– В детстве я знала несколько слов по-испански, а теперь, наверно, забыла, – совершенно спокойным тоном отвечала она. – Поэтому, если хотите, чтобы я вас понимала, говорите со мной по-французски. Ну так что же это за девиз?

– Он советует быть молчаливым, сударыня.

– Вот бы нашим молодым придворным взять себе такой девиз, но только с условием, что они станут претворять его в жизнь. Однако вы человек сведущий, господин де Мержи! У кого вы учились испанскому языку? Верно уж, у какой-нибудь дамы?

Мержи взглянул на нее с нежной улыбкой.

– Я знаю по-испански всего лишь несколько слов, – тихо сказал он, – в моей памяти их запечатлела любовь.

– Любовь? – насмешливо переспросила графиня.

Она говорила громко, и при слове "любовь" дамы вопросительно поглядели в ее сторону. Мержи был слегка задет насмешливым ее тоном, такое обхождение с ним его коробило; он вынул из кармана полученную накануне записку на испанском языке и протянул ее графине.

– Я уверен, что вы не менее сведущи, чем я, – сказал он, – уж такой-то испанский язык вам не трудно будет понять.

Диана де Тюржи схватила записку, прочла, а может быть, только сделала вид, что прочла, и, залившись хохотом, передала даме, которая была к ней ближе всех.

– Вот, госпожа де Шатовье, прочтите эту любовную записку, – господин де Мержи недавно получил ее от своей возлюбленной и намерен, по его словам, подарить ее мне. Любопытней всего, что почерк мне знаком.