(Жаль, нельзя спросить: кем это вами? Признавайся, ваше превосходительство. По-хорошему.)

Вслед за тем граф Муравьев сообщил Шпейеру, что присланный им из Сеула контракт об Алексееве будет подробно рассмотрен, и дал нашему поверенному в делах совет соблюдать крайнюю осмотрительность.

Поджидая дальнейших указаний из Петербурга, Алексеев хотя и вступил 4 ноября 1897 года в общее заведование Министерством финансов, но должен был оставить таможни по-прежнему в руках Броуна. Это решение вполне отвечало намерениям графа Муравьева.

«Так как Алексеев вступил в отправление обязанностей советника министерства финансов, — телеграфировал он Шпейеру 26 ноября 1897 года, — то находим возможным удовольствоваться пока достигнутыми результатами, отнюдь не настаивая перед королем и министрами на назначении Алексеева и главноуправляющим корейскими таможнями»^{188}.

Такая вот уступчивость нашего дорогого МИДа. Предвидимая, заметим, уступчивость! Недаром Броун и не почесался. И обратите внимание — на просьбу всесильного в то время Витте Муравьев в первом случае вовсе не обращает внимания, а во втором отделывается идиотской отговоркой, что благодаря активной позиции нашего посланника в Корее мы достигли большего, чем рассчитывали. Казалось бы — жить да радоваться и дальше успех развивать.

Сдать все!

А если так взглянуть на вопрос: какой-то англичанин на корейской службе Броун, уже вдобавок уволенный, смог утереть нос Министру Финансов Российской Империи руками Министра Иностранных Дел той же Империи.

Круто! Живая иллюстрация к «Трем разговорам». Хотя уж очень отдает государственной изменой. Но в данном случае, возможно, просто тщеславие и глупость. Первое качество у графа Муравьева отмечалось многими, а второе следует из его акций на благо любимой Родины. И все же больше похоже на измену.

11 декабря (сразу после прихода контр-адмирала Реунова в Порт-Артур. — Б.Г.) Шпейеру вновь предписано: «Больше чем когда-либо соблюдать осторожность во всех корейских делах, дабы тем не вызвать жалоб и протеста Англии и в особенности Японии, которая ссылается на положение, созданное существующими между нами соглашениями».

«Телеграфируйте немедленно, — пишет граф Муравьев Шпейеру того же 11 декабря, — на каком основании и в какой форме вы подписали соглашение по делу гг. Алексеева и Броуна без прямых указаний и ведома Министерства Иностранных Дел. Имейте постоянно в виду, что при настоящих политических обстоятельствах мы поставлены в безусловную необходимость сохранять дружественные отношения с Японией».

Через пять дней, 16 декабря, Министерство Иностранных Дел сообщало Шпейеру о намерении пересмотреть контракт об Алексееве и вновь советовало соблюдать во всем «крайнюю осторожность». В тех же целях, «не усугублять подозрительность и раздражение среди японцев», Петербург счел несвоевременным возобновить для первой партии наших военных инструкторов ее контракт с корейским правительством, закончившийся в октябре месяце, и заключить такой же новый контракт относительно второй партии.

Депеши, приходившие из Петербурга, угашали среди наших деятелей в Корее всякую надежду на какую-либо поддержку со стороны Министерства Иностранных Дел. Этим деятелям приходилось работать только «на свой собственный страх».

«Дальнейшее удержание того положения, которое отвоевано договором 24 октября, предоставлено исключительно моим собственным средствам, — писал Алексеев П.М.Романову, — мне несравненно легче бороться с Броуном, который фактически все же признал наше главенство, чем уяснить, наконец, чего именно желает наше Министерство Иностранных Дел».

Вопрос; чего именно желало на самом деле Министерство Иностранных Дел Российской Империи, сохраняет определенную актуальность и сейчас.

Последний успех

«Предоставленный самому себе, Алексеев успел одержать еще один крупный успех над своими противниками в Корее. Уже в начале декабря Броун изъявил свое согласие действовать на будущее время только с одобрения или же по указаниям русского советника.

7 января 1898 года Броун подписал акт перехода всего состава таможенного ведомства на исключительную службу к корейскому правительству и передал Алексееву как главному начальнику всю наличность таможенных сборов. Затем в особом договоре с Алексеевым были помещены и остальные пункты сделанных Броуном уступок. В то же время Алексееву удалось добиться разрешения постоянно присутствовать и на заседаниях государственного совета. Таким образом, в его лице европеец “впервые входил в интимную сферу корейского правительства”.

Выясняя причину уступчивости “грубого и резкого” англичанина, русский финансовый советник в Корее писал, что “поступая так, Броун всего менее основывался на его уверениях и на его доводах. Возрастающее значение России было слишком очевидно, чтобы не признать это за факт, стихийно себя подтверждающий. Сила России начала вырисовываться уже в определенной форме и, что всего важнее, сознавалась окружающими”.

Но так думали и писали только люди русского авангарда, выдвинутого на Корейский полуостров.

В “главных силах”, или в Петербурге, вся обстановка на Дальнем Востоке рисовалась совсем иной, и здесь в эти минуты уже было решено приступить к новым переговорам с той же Японией»^{189}.

Вышесказанное является мнением Исторической комиссии на 1910 год. Почти сто лет спустя мы с уверенностью можем утверждать, что «главные силы», в том числе и в Петербурге, прекрасно понимали растущую мощь Российской Империи, а потому и предприняли соответствующие шаги для умаления этой мощи.

Вот как это происходило. Напомним, что вновь излагаем материал по данным Исторической Комиссии.

Секретные депеши

«Естественно, все это было истолковано как признаки слабости русских позиций в Корее по сравнению с японскими и английскими. В первую очередь как признак слабости были истолкованы сами “секретные депеши” Муравьева, которые, по словам финансового советника К.А. Алексеева, становились известными всему Сеулу раньше, чем доходили до русской миссии»^{190}.

Интересная подробность. Правда? А на Востоке, как и везде, слабость не уважают.

Вас заставят!

«Уже с февраля 1898 года антирусская коалиция окончательно восторжествовала. Началось отчаянное гонение на сторонников России. В русской миссии появились жертвы нового движения, укрывавшиеся от гнева и мести своих врагов.

— Примите мой совет и бросьте вашу работу и ваши сбережения, — заметил Алексееву японский посланник Като.

— Я не собираюсь уходить, — ответил Алексеев.

— Охотно верю, но вас заставят, — возразил Като, — не пройдет месяца, как вы узнаете об этом… Корея сделает все то, что ей прикажут или подскажут».

10 февраля 1898 года Императору[193] была подана петиция, подписанная 135 членами «Клуба Независимости». В ней говорилось о необходимости удалить все русское из Сеула и выдать переводчика русской миссии Ким Пан Са как человека, продающего Корею России и употребляющего во зло доверие Императора.

Петиция составлялась в стенах английской миссии. В тот же день вечером Ким Пан Са, направляясь к нашему поверенному в делах, подвергся нападению нескольких лиц и был ранен[194]. Представители английского и германского правительств в Сеуле не постеснялись лично отправиться в полицию и заявить, что это нападение устроено самими русскими, дабы напугать императора и, пользуясь случаем, что-нибудь да сорвать с Кореи.