Главы этого сочинения — «Бэла», «Максим Максимыч», «Тамань», «Княжна Мери» и «Фаталист» — расположены так, что события, описанные во второй части, предшествуют тем, которые Лермонтов описал в первой. Если заняться расположением повестей в хронологической последовательности и восстановить порядок, в котором события происходили в жизни героя, то книга выглядела бы так:
1. Следуя на Кавказ, к месту назначения, Печорин остановился в Тамани («Тамань»).
2. После участия в военной экспедиции Печорин едет на Воды, живет в Пятигорске и Кисловодске, убивает на дуэли Грушницкого («Княжна Мери»),
3. За эту дуэль Печорина отправляют на «линию», в крепость на левом фланге, под начальство Максима Максимыча («Бэла»).
4. Из крепости Печорин отлучается на две недели в казачью станицу, где держит пари с Вуличем («Фаталист»).
5. Через пять лет после этого вышедший в отставку Печорин по дороге в Персию встречается во Владикавказе с Максимом Максимычем («Максим Максимыч»).
6. На обратном пути из Персии Печорин умирает («Предисловие к «Журналу Печорина»).
Однако Лермонтов предпочел иную расстановку повестей и сначала описал Печорина «извне», а потом «изнутри», сперва таким, как воспринимает его человек иного социального круга — Максим Максимыч, затем — с точки зрения странствующего офицера, пересказывающего историю Бэлы. И только после этого читатель узнает о смерти Печорина и знакомится с его «Журналом», то есть с его собственными суждениями о самом себе. Так цикл повестей, связанных между собой образом героя, превратился в первый в русской литературе психологический роман.
Фрагментарность романа освобождала Лермонтова от необходимости рассказывать биографию героя, позволяла ограничиваться намеками. «Честолюбие мое подавлено обстоятельствами»,— записывает Печорин. И читателю нетрудно угадать: это намек на ссылку. «Мы не способны более,— говорит он,— к великим жертвам... для блага человечества», подразумевая под «благом человечества» свободу. В борьбе с самим собой он истощил жар души и постоянство воли, «необходимые для действительной жизни»,— для жизни — действия, для борьбы. «Я стал не способен к благородным порывам»,— записывает он. Печорин презирает себя, сетует, что жизнь его «становится пустее — день ото дня». Потому-то он и разыгрывает «жалкую роль палача» княжны Мери и Грушницкого в «комедии», которую затеял, ибо не знает, чем утолить тоску по настоящей жизни, убить силы, достойные настоящего дела.
Суд Печорина над самим собой был воспринят как обвинение всему общественно-политическому строю николаевской России. Намеки Лермонтова угадывались. «Читая строки,— замечал Белинский,— читаешь и между строками; понимая ясно все сказанное автором, понимаешь еще и то, чего он не хотел говорить, опасаясь быть многоречивым».
Николай I и реакционная критика утверждали, что Печорин выглядит как клевета на современность. Редактор журнала «Маяк»
С. Бурачок писал: «Весь роман —эпиграмма, составленная из беспрерывных софизмов, так что философии, религиозности, русской народности и следов нет». При этом Бурачок утверждал, что Печорин — сам Лермонтов, и тем самым относил к Лермонтову политическую характеристику его героя.
В ответ на попытки журналистов реакционного лагеря опорочить автора и умалить значение лермонтовского романа Белинский, разбирая характер Печорина, писал: «Эгоист, злодей, изверг, безнравственный человек!..» — хором закричат, может быть, строгие моралисты. Ваша правда, господа; но вы-то из чего хлопочете? за что сердитесь?.. Вы предаете его анафеме не за пороки,— в вас их больше и в вас они чернее и позорнее,— но за ту смелую свободу, за ту желчную откровенность, с которой он говорит о них... Да, в этом человеке есть сила духа и могущество воли, которых в вас нет; в самых пороках его проблескивает что-то великое... Ему другое назначение, другой путь, чем вам. Его страсти — бури, очищающие сферу духа; его заблуждения, как ни страшны они, острые болезни в молодом теле, укрепляющие его на долгую и здоровую жизнь...»
Печорин вступил в жизнь после восстания декабристов, а умер в конце 30-х годов, еще до того, как на историческую сцену выступили новые общественные силы. Он герой промежуточной эпохи. Об этом и говорил Белинский, когда указывал на «переходное состояние духа, в котором для человека все старое разрушено, а нового еще нет, я в котором человек есть только возможность чего-то действительного в будущем и совершенный призрак в настоящем».
Печорин стремился к личной свободе. Он понимал ее как разрыв с аристократическим обществом. Он замкнулся в себе и погиб в одиночестве.
Стр. 579. Гурда — название лучших клинков на Кавказе, по имени оружейного мастера Гурда.
Стр. 589. Ученый Гамба — Жан Франсуа Гамба, французский консул в Тифлисе, много путешествовавший по Кавказу. Гамба оставил записки, в которых по ошибке назвал Крестовую гору горой святого Кристофа. Слова «ученый Гамба» Лермонтов употребляет иронически.
Стр. 614. Гетева Миньона — героиня романа Гете «Ученические годы Вильгельма Майстера» (1821—1829).
Стр. 618. «Последняя туча рассеянной бури» — первая строчка из стихотворения Пушкина «Туча».
Стр. 626. Римские авгуры — жрецы-гадатели.
Стр. 651. Повторяя любимую поговорку одного из самых ловких повес... воспетого некогда Пушкиным.— Лермонтов приводит поговорку Петра Павловича Каверина, которого Пушкин помянул в первой главе «Евгения Онегина»:
В дни юности Пушкина Каверин служил в том самом лейб-гусарском полку, в который потом вступил Лермонтов, услышавший там о Каверине множество полковых преданий.
Стр. 656. Но смешивать два эти ремесла // Есть тьма охотников — я не из их числа — не вполне точная цитата из «Горя от ума» Грибоедова.
Стр. 658. Ума холодных наблюдений // И сердца горестных замет — строки из посвящения к «Евгению Онегину».
Стр. 659. Есть минуты, когда я понимаю Вампира.— Вампир — герой одноименной английской повести, записанной со слов Байрона его доктором Полидори. В 1828 году повесть вышла в Москве в русском переводе.
Стр. 673. Берегитесь! — закричал я ему,— не падайте заранее; это дурная примета. Вспомните Юлия Цезаря! — Легенда утверждает, что Юлий Цезарь был убит заговорщиками в сенате потому, что не обратил внимания на дурную примету: он оступился на пороге курии Помпея.
Стр. 682. Фаталист — человек, верящий в фатум — судьбу.
Эта книга снабжена репродукциями с картин и рисунков самого М. Ю. Лермонтова.
Поэтический дар его не был единственным. Природа одарила его талантами музыканта, живописца, актера. Он играл на скрипке, на фортепиано, на флейте, пел, сочинял музыку. Известно, например, что существовала музыка, написанная им на текст собственной «Казачьей колыбельной песни». К сожалению, ноты до нас не дошли и судить о композиторском даровании Лермонтова нам не дано. Недавно обнаружены сведения, что Лермонтов принимал участие в любительских спектаклях, где играл комедийные роли. В детстве любил лепить.
Но наиболее известны читателям работы Лермонтова-художника. Рисовать он учился еще в пансионе. Впоследствии брал уроки у известного живописца П. Е. Заболотского.
Лермонтов рисовал постоянно, покрывал рукописи множеством перовых рисунков. Это — лица, фигуры, изображения скачущих лошадей; часто встречаются одни и те же, настойчиво повторяющиеся образы, композиции. Художников особенно привлекает страница из рукописи романа «Вадим» (см. суперобложку тома), сплошь покрытая сложной мозаикой повторяющихся изображений.
Известны акварельные рисунки Лермонтова — пейзажи, сцены, группы, портреты, в том числе знаменитый автопортрет в бурке, воспроизведенный на фронтисписе этого тома, и портрет женщины, которую поэт любил,— Варвары Александровны Лопухиной-Бахметьевсй, в образе испанской монахини. Дошли до нас лермонтовские рисунки, сделанные углем, сепией. Но более всего — карандашных.