«Выхожу один я на дорогу...» (стр. 194).— Автограф — в записной книжке, подаренной Лермонтову В. Ф. Одоевским. Из расположения стихотворения среди других стихов в этой книжке следует, что оно написано летом 1841 года.
Морская царевна (стр. 195) - Автограф — в записной книжке Лермонтова, подаренной В. Ф. Одоевским. Написано вслед за стихотворением «Выхожу один я на дорогу...». Некоторые детали «Морской царевны» напоминают стихотворение «Яныш-королевич» из цикла «Песни западных славян» Пушкина.
Пророк (стр 196).—Последнее произведение Лермонтова. Следующие листы в альбоме, подаренном поэту В. Ф. Одоевским, не заполнены.
В этом стихотворении Лермонтов продолжает тему пушкинского «Пророка». Недаром он демонстративно начинает с того, на чем кончил Пушкин: «С тех пор, как вечный судия // Мне дал всеведенье пророка...»
Пушкин написал свое стихотворение в начале 1826 года. Он утверждает в нем великое значение поэзии и великую роль поэта. В своем стихотворении, написанном через пятнадцать лет, Лермонтов исходит из такого же понимания роли поэта — проповедника высоких идей — и рассказывает о тех гонениях, которым подвергается поэт, посмевший «глаголом жечь сердца людей» и выступать с критикой общественных порядков.
Крест на скале (стр. 197).— Автограф неизвестен. В копии Хохрякова под стихотворением написано посвящение: «М-llе Souchkoff» («Г-же Сушковой»). П. А. Висковатов, опубликовавший стихотворение, датировал его 1830 годом и считал, что оно обращено к Евдокии Петровне Сушковой, впоследствии Ростопчиной.
«Никто моим словам не внемлет... я один...» (стр. 197).— Н. П. Пахомов, опубликовавший это стихотворение («Литературное наследство», т. 19—21, 1935), считает, что оно написано до 1837 года, так как вряд ли после гибели Пушкина и ссылки своей на Кавказ Лермонтов мог сказать: «...тщетно я ищу смущенными очами // Меж них хоть день один, отмеченный судьбой».
Автограф принадлежал Святославу Раевскому, с которым Лермонтов жил в одной квартире в 1835—1836 годах. Это тоже говорит в пользу того, что стихотворение написано до 1837 года.
«Мое грядущее в тумане...» (стр. 198).— В этом незавершенном отрывке Лермонтов развивает тему «Пророка», которую уже разрабатывал в стихотворении «Когда надежде недоступный...» (1835). Автограф находится на одном листке со стихотворением «Никто моим словам не внемлет... я один...».
<К Н. И. Бухарову> (стр. 199).— Николай Иванович Бухаров (1799—1862) — сослуживец поэта по лейб-гвардии Гусарскому полку, офицер, любимый всеми товарищами. Поэт призывает Бухарова на пирушку в Петербург (из Царского Села, где квартировали лейб-гусары). Очевидно, это записка, составленная в стихах.
Лермонтов служил в лейб-гвардейском полку с конца 1834 до февраля 1837 года (когда был переведен на Кавказ за стихи на смерть Пушкина) и снова — с апреля 1838 по март 1840 года. В котором году написано стихотворение к Бухарову — не установлено.
«Ты помнишь ли, как мы с тобою...» (стр. 200).— Стихотворение «Ты помнишь ли, как мы с тобою...» — довольно точный перевод «Вечернего выстрела» Томаса Мура.
Последний сын вольности (стр. 203).— Единственное известие о Вадиме Храбром содержится в Никоновской летописи: повествуя о событиях 864 года, летописец сообщает: «Того же лета оскорбишася Новгородци, глаголюще: «яко быти нам рабом, и много зла всячески пострадати от Рюрика и от рода его». Того же лета уби Рюрик Вадима храброго, и иных многих изби Новогородцев, советников его» (Полное собрание русских летописей, СПб. 1862, т. IX, стр. 9).
Эти скупые строки летописного предания получили различное толкование.
Историк XVIII века В. Татищев утверждал, что Вадим был внуком последнего новгородского князя Гостомысла и, выступая против Рюрика — своего двоюродного брата,— тем самым боролся за престол. Следуя татищевской версии, Екатерина II в своем «Историческом представлении» (1786) изобразила Вадима честолюбивым князем.
В противовес этой реакционной тенденции передовые русские писатели конца XVIII — начала XIX века создали образ героя-республиканца, поднявшего восстание против поработителя славян варяжского князя Рюрика и павшего в неравной борьбе.
Ненавистником тиранов, защитником прав вольного Новгорода выступает Вадим в трагедии Я. Б. Княжнина «Вадим Новгородский», которая в 1793 году по распоряжению Екатерины II была конфискована и сожжена.
Судьба древнего Новгорода и подвиг Вадима были излюбленной темой поэтов-декабристов. Имя Вадима упоминал В. Кюхельбекер. Владимир Раевский славил его в стихотворении «Певец в темнице». Рылеев посвятил Вадиму оставшуюся незаконченной «Думу». Пушкин в 1822 году под влиянием бесед с Вл. Раевским задумал трагедию о Вадиме и начал писать поэму о нем. Но наиболее полное и последовательное воплощение этой темы в духе декабристской поэзии осуществлено в поэме шестнадцатилетнего Лермонтова.
В поэме «Последний сын вольности» Вадим вступает в единоборство с Рюриком один, без надежды одержать победу над поработителями, единственно для того, чтобы пожертвовать собою во имя свободы родины:
Вадим обречен. Он предчувствует свою гибель, как рылеевский Наливайко.
Стремясь усилить и подчеркнуть злободневный политический смысл произведения и отождествить деспотизм Рюрика с тиранией Николая I, Лермонтов в самом начале поэмы напоминает о подвиге декабристов. Впрочем, современники, которым довелось читать рукопись «Последнего сына вольности», и без этого должны были воспринимать республиканизм Вадима как напоминание о героях четырнадцатого декабря. Недаром в конце 1820-х— начале 1830-х годов в кружках прогрессивной молодежи декабристы именовались «сынами славян» и «благороднейшими славянами». Поэт говорит здесь от имени этой молодежи: пережив разгром декабристского движения, она в пору жестокой реакции осталась верной политическим идеям декабристов.
Лермонтов отверг реакционную легенду о том, будто новгородцы пригласили Рюрика княжить над ними. В соответствии с новейшими историческими работами того времени он изобразил появление варягов на Руси как наглое и вероломное вторжение.
Прогрессивность исторических взглядов Лермонтова становится особенно ясной при сопоставлении текста поэмы с «Историей Государства Российского» Н. М. Карамзина, который сомневается в том, что варяги могли «утеснить» новгородцев.
Из Карамзина Лермонтов заимствовал имена Ингелота и Леды и ряд исторических сведений о жизни древних славян: о Чернобоге, о празднествах в честь Диди-Лада, от которого, по языческим представлениям, зависели веселье, любовь и согласие. Знал Лермонтов и «Марфу Посадницу» — повесть Карамзина и «Марфу Посадницу» — трагедию Ф. Ф. Иванова (хотя в них и произносятся патетические тирады в адрес Вадима, в целом по своей направленности эти произведения отнюдь не революционны).
Решающее влияние на стиль «Последнего сына вольности» оказали романтические поэмы Пушкина, «Думы» и «Войнаровский» Рылеева.
Заключительное двустишие заимствовано из поэмы «Картон», сочиненной шотландским поэтом Дж. Макферсоном (1736—1796) и приписанной им в числе прочих подделок древнему шотландскому барду Оссиану. Эту же самую цитату использовал Пушкин в тексте «Руслана и Людмилы»: