Поумнели немцы. Раньше они писали:

"Бей жида - политрука, рожа просит кирпича!"

Листовки падали на грязный, перепачканный мазутом и взрывами снег.

Из-за этих-то листовок раньше переживал капитан Половков. Потом рыл землю ротный Помников. Вынюхивал старший лейтенант Мотовилов.

Нет больше Половкова. Погиб Помников. И сам я ни сегодня, так завтра- послезавтра буду освобождён. - Думал про себя Лученков.

Краем глаза он заметил, как стоявший в стороне Швыдченко, оглянувшись по сторонам быстрым ударом ладони накрыл листовку и сунул её за пазуху.

Лученков отвернулся. Его это не касалось. У каждого была своя судьба.

* * *

Старший лейтенант Васильев пересчитывал живых. На полянке собрали роту... Двенадцать измученных, небритых, в грязных, разодранных ватниках, увешанных оружием человек. Строить их взводный не стал, встали полукругом, поглядывали и гадали, что сейчас скажет лейтенант.

– Товарищи,— начал он.— Мужики... Спасибо вам, за то что выстояли. За то, что не дрогнули... и победили. Буду ходатайствовать о том, чтобы всем, кто участвовал в бою сняли судимость. А сейчас отдыхайте.

Оставшиеся в живых уже распотрошили немецкие ранцы и хлебнули шнапсу. Тела погибших сложили в воронку и на небольшом могильном холмике поставили деревянную пирамидку, с жестяной звездой.

Ударил нестройный залп из пяти винтовок. Бойцы закинули винтовки за спины, пошли помянуть тем, что оставалось во фляжках.

Лученкова задержал Игорь Васьков.

– Глеб, бля! Ты когда мне лопатку отдашь! – бывший интеллигентный студент матерился словно биндюжник, угрюмо смотрел по сторонам, словно искал, на ком бы выместить злость. Он был контужен, голова тряслась.

Неожиданно он заплакал.

– Суки! За что они нас? За что они нас, Глеб?- Лученков обнимал его за плечи, совал в руки самокрутку. Утешал.

– Нормально, Игорёк. Всё нормально. Мы же штрафная мразь, у нас и судьба такая.

Их оборвал отделенный.

– Лученков! Васьков! Приказ не слышали или примёрзли? Строиться. Уходим!

– Слышал. Слышал я ваш хренов приказ, — пробормотал Глеб. - Пойдём, Игорь!

Закинув на плечо вещмешок и подобрав оружие, он на пару секунд остановился. Бросил последний взгляд на свеженасыпанный неприметный холмик и заспешил вслед за уходящими остатками роты.

Уже позже, в тылу, куда их отвели для переформирования, штрафники узнали, что атака была запланирована как отвлекающий маневр. Своим прорывом они должны были создать у немцев впечатление, что именно в данном месте наносится главный удар. Заставить противника снять с других участков танки и мотопехоту и перебросить их на этот участок для отражения атаки и ликвидации прорыва.

Немцы «клюнули» на приманку и действительно ввели в бой на данном участке крупные силы.

Из двухсот двадцати штрафников в строю осталось двенадцать. Остальные были убиты или тяжело ранены.

Штрафная рота была принесена в жертву с целью обеспечить удачное наступление для всей армии.

* * *

Но когда одна беда прошла стороной не затронув тебя, а судьба всё равно требует своего, всё равно выпадет другая напасть.

Где-то, в глубине груди жило слабое предчувствие того, что эта напасть притаилась где-то за углом. Как было не внять этому чувству.

Уже поздно вечером Лученков почувствовал на затылке чей-то взгляд. Он обернулся — на него смотрел Швыдченко. Он даже усмехнулся ему едва заметно.

"Дескать, знаю. Это ты стрелял в Помникова".

Лученков вздрогнул, шагнул было к Швыдченко, словно хотел что-то сказать, но тот отвернулся, прошел мимо.

Утром всех оставшихся в живых вывели с передовой и отправили в 18-й ОПРОС, для восстановления в званиях и в правах. Командование должно было заполнить боевые характеристики, после этого должны были выдать погоны и распределить по обычным частям.

Сидя на поваленном дереве Лученков перематывал портянку. Неожиданно он вздрогнул. Поднял голову. Напротив него стоял старший лейтенант Мотовилов. За его спиной переминались двое автоматчиков. Рядом с ними Швыдченко.

Всегда чисто выбритое лицо Мотовилова на этот раз было покрыто красными пятнами. Бешеной ненавистью горели глаза.

– Встать!- Выдохнул он. Сделал шаг вперёд и вдруг неожиданно ударил Глеба в лицо. Заснеженная земля мелькнула у того перед глазами. Опираясь на винтовку он медленно встал, непонимающе и онемело взглянул в гневную пропасть его зрачков.

Мотовилов присев на корточки, рылся в его вещмешке. Достал несколько листовок, завёрнутых в запасные портянки.

– Где взял? — спросил мрачно, - нашёл? Или в плен собрался, вражина?

Лученков уже знал, что в такой ситуации, все объяснения звучат как оправдание.

Гнев захлестнул ему разум.

– Сука ты, Швыдченко — вытирая рукавом кровь выдохнул Глеб.—

Гнида кумовская!

Почти не отдавая отчёта своим действиям он затаив дыхание от боли в голове, изо всей силы, рванулся к Швыдченко.

Автоматчики вскинули оружие, старший лейтенант нарочито заметным движением пальцев расстегнул кобуру ТТ.

– На пулю нарываешься, щ-щщщенок!? Думаешь пристрелим прямо здесь?

Лученков стоял бессильно опустив руки и молча ждал выстрела — в грудь или лицо.

Уткнувшись взглядом в глаза офицера, он увидел в них убеждённость в том, что выстрелит не задумываясь.

Лученкову вдруг стало всё равно. Слишком долго он жил в ожидании смерти. Ресурс организма иссяк. Ярость и гнев неожиданно прошли и его охватило безразличие.

Уже не было уже ни злости, ни обиды, а только осознание непоправимости случившегося.

Кругом стояли бойцы и на их лицах читалась растерянность. Такие же ощущения были и у Лученкова. Никакого ощущения вины. Может быть это отрезвило Мотовилова. Он убрал руку с кобуры «ТТ». Дёрнул шеей.

– Арестовать!

– Круто гнёшь, начальник, — с угрозой бросил кто-то из штрафников.

Видя, что вокруг воцарилась тишина и его слова не были услышаны, Мотовилов с властной решимостью махнул рукой:

– Я кому сказал? Ну!..

Двое бойцов из полка, сопровождавших Мотовилова, оглядываясь по сторонам подошли к Лученкову. Один из них забрал у него винтовку, другой угрожающе передёрнул затвор автомата.

– Ещё оружие есть?- Спросил он.

Видно было, что они побаиваются штрафников и все время настороженно поглядывали на них.

Лученков подобрал упавшую шапку, огляделся, затем чуть поколебался и резко наклонившись выдернул из-за голенища финку.

Краем глаза успел заметить, как подобрался, побледнел Мотовилов. На мгновение затих шум и смолкли разговоры. Тень испуга мелькнула на лицах конвоиров.

Но это длилось всего мгновение.

– Стоять здесь, падло! — крикнул ему старший из конвоиров..

Лученков бросил нож в снег, сказал сумрачно:

– Ну что, пошли что ли!

Ангел смерти, только, что пролетевший над ними, вновь скрылся за широкими, сверкающими снегом просторам. Полетел по угрюмой, измученной войной и несчастьями стране, где каждый день умирали и умирали люди.

Конвоиры разразились испуганной матерщиной:

-В рот меня каляпотя! Чуть не порешил, сука!

Его вывели на занесённую снегом тропинку и погнали по ней. В нескольких шагах впереди шел Мотовилов. Он шёл молча и не оглядываясь.

Сзади, о чем-то переговариваясь и посмеиваясь, шли конвоиры. У них были сосредоточенные лица воспитанных героев.

Лученков шёл без ремня, в рваной телогрейке без пуговиц и в голове билась одна единственная мысль.

«Конец»!

В который уже раз за свою недолгую жизнь он вновь и вновь приходил к этой мысли и она уже наполняла его всеобъемлющей скорбью.

«Ну и хорошо», -думал он.- «Сколько же можно мучиться? Раз и всё. Тем более, что это говорят не больно...»

* * *

Лученков сидел в землянке, переоборудованной для этого случая под арестантскую.

В углу лежал ворох соломы. На ней стреляные автоматные гильзы. Поодаль белела какая-то промасленная обертка, то ли от маргарина, то ли от индивидуального медицинского пакета.