После злосчастной вылазки маршал Альварадо собрал у себя в шатре главных своих военачальников не для того, чтобы следовать их советам, он даже не выслушал их, как будет видно далее. И Лоренсо де Альдана, и Гомес де Алзарадо, равно как Диего де Мальдонадо с Гомесом де Солисом, полагали, что штурм высоты, занятой Эрнандесом Хироном, мог принести лишь сомнительную победу ценою слишком многих жизней.

– Пусть остаются в своей крепости, а мы наберемся терпения и подождем, пока голод и другие нужды заставят их спуститься вниз, – сказал Лоренсо де Альдана.

– Дня через два или три он выйдет из крепости, чтобы дать нам бой или убраться отсюда, а многие его сторонники воспользуются случаем и перейдут к нам, – сказал Гомес де Альварадо.

Маршал молчал в крайнем неудовольствии. Маршал внял лишь бравым речам Мартина де Роблеса, упрямого астурийца, бывшего в неладах со всякими мудрствованиями и полагавшегося не на стратегию, а лишь на аркебузы и солдат.

Однако Лоренсо де Альдана так настаивал на своем и столь высока была его репутация опытного генерала, имевшего на своем счету сотни сражений с местными вождями и испанскими тиранами, что маршал в конце концов пообещал ему оставить свое безрассудное намерение штурмовать очертя голову вражескую крепость. Он рассеял опасения Лоренсо де Альданы, и тот спокойно вместе с несколькими сержантами и артиллеристами ушел из лагеря, намереваясь обложить мятежников со стороны крутого берега и заставить их выйти из логова.

Никому и ни в чем не удалось убедить маршала; пламя победы уже занималось над ним, до него было рукой подать, а они собирались погасить его речами. Полдень отсвечивал на пиках и на лошадиной сбруе, когда на сторону короля перебежал еще один из людей Эрнандеса Хирона и сказал то, что всегда говорят перебежчики: что, мол, в том лагере все пали духом, что, мол, там только и думают, как бы бежать, и тут снова взыграло пылкое маршальское сердце. Снова созвал он своих военачальников, на этот раз без Лоренсо де Альданы, который в это время находился в двух лигах от лагеря, приближаясь к цели, и объявил им без околичностей, что решил дать бой и не потерпит ни возражений, ни разглагольствования.

– Если дело обстоит так, значит, мне остается умереть, – сказал Гомес де Альварадо, выходя из палатки, и три часа спустя доказал, что слова его не были ни преувеличением, ни ложью.

Маршала обуял гнев святого апостола Иакова, призрак Сида звал его вперед. Мартину де Роблесу, с его стрелками, самому нетерпеливому из своих командиров, он приказал перейти реку и атаковать левый фланг Эрнандеса Хирона. Хуану Рамону с его ста двадцатью пятью солдатами, среди которых находился и Лопе де Агирре, он велел взобраться на скалу и обрушиться на правый фланг тирана. Тысяча индейцев, вооруженных камнями и воинственными воплями, должны были напасть на крепость сзади. Сам маршал намеревался перейти реку в конце боя под гром барабанов и плескание знамен, чтобы славно завершить сражение и добить предателей.

– Они идут в том самом порядке, о каком я молил святую троицу, – говорит полковник Диего де Вильяльва Эрнандесу Хирону. – Прикажите, ваша милость, стрелкам целиться не спеша, и увидите, солдаты маршала посыплются наземь, как кролики.

Мартин де Роблес точно на гвозде сидел. К чему ждать условного сигнала боевого рожка? он яростно ринулся на неприступные развалины – кто сказал, что они неприступные? – никто не осмелится оспаривать мою блестящую победу. Долой тирана! Да здравствует король! Да здравствует маршал Алонсо де Альварадо! Да здравствует непобедимый капитан Мартин де Роблес! В этом бреду он метался, пока град пуль не вернул ему разум, от крови раненых покраснела вода в реке, порох намок, на дно пошли копья и аркебузы, более пятнадцати человек было убито, смертоносный палец Аурелиано Гранадо ни разу не дрогнул, солдаты, потеряв надежду, отступали, Мартину де Роблесу тоже пришлось отступить.

Хуан Рамон вступил в бой в момент, когда ему было указано. Он должен был занять площадку, находившуюся на одном уровне со старой крепостью, и оттуда открыть огонь по злодеям. Пришлось карабкаться по острым скалам, ползти по скользкой грязи, и все под обстрелом, который мятежники вели из обоих проломов. Лопе де Агирре, маленький и ловкий как обезьяна, первым взобрался на вершину, но недолго находился там, ибо тут же был дважды ранен в правую ногу, которую ему чуть было не оторвало совсем. Тело Лопе де Агирре, кувыркаясь по склону, покатилось вниз и осталось лежать на песчаном берегу. Из разодранных рук и разбитого о камни лица кровь струилась обильнее, чем из продырявленной ноги. Он лежал на песке, не живой и не мертвый, и на этом для него закончилось сражение, которое к тому моменту еще не решилось в пользу ни одной из сторон.

Бой за Чукингу только еще начинался. Мартин де Роблес перестроил свой отряд и снова пошел через реку. После нескольких упорных попыток упрямый астуриец закрепился на одном из самых высоких уступов, но был ранен. Маршальской лошади пуля пробила голову, и маршал, падая, сломал себе ребро. Смерть косила несчастных индейцев, сражавшихся за короля воплями и камнями. У стрелков Эрнандеса Хирона подходили к концу порох и шрапнель, они забирали боеприпасы у раненых и убитых. К заходу солнца королевское войско потеряло семьдесят человек, не считая индейцев. А теперь мы пойдем на них, сказал полковник Диего де Вильяльва. Франсиско Эрнандес Хирон собственной персоной стал во главе эскадрона. Его корнеты и барабаны завели победную песнь. Наконечники пик и лошадиные морды ринулись на войско маршала. Триста дьяволов вырвались из крепости и вскачь неслись по склону на поредевшего противника. И тогда верные слуги его величества обратились в бегство. Тиран Эрнандес Хирон выиграл сражение при Чукинге. Может, это будет последним сражением, в котором он победил, может, это вообще будет последней победой какого бы то ни было мятежа в Перу.

Лопе де Агирре все лежал на песке, не сознавая исторического значения событий. История в данном случае обошлась с ним милостиво. Франсиско Эрнандес Хирон, одержав победу, повел себя благородно. Он не перебил пленных, не был жесток с побежденными, велел похоронить своих убитых рядом с убитыми противника, приказал лечить своих раненых наравне с ранеными врагами. К ночи Лопе де Агирре приоткрыл глаза. Кровь запеклась на лице и мешала видеть темноту. Но зато он увидел огни, которых никто не зажигал. Этот похож на мертвеца, но он не умер, сказал первый хирург. Плохая рана, сказал второй и наклонился, рассматривая изуродованное тело. Надо бы отрезать ногу прежде, чем начнется гангрена, сказал второй хирург. Это были первые слова, которые услышал Лопе де Агирре, очнувшись.

Ему не отрезали ногу, и гангрена не началась. Ногу пробили две пули из одного и того же аркебуза, сказал первый хирург. Первый хирург был к тому же брадобреем и обучился врачевать язвы и змеиные укусы индейскими травами и христианскими молитвами, Yayap Churip Yspiritu San tup Sutimpi Amen Jesus.[20] Второй хирург промыл раны кипятком. Мулат-помощник принес железный котелок, в котором булькало кипящее масло. Лопе де Агирре замычал, когда прижигание прокусило Плоть. Лопе де Агирре медленно истекал кровью. Первый хирург расширил ланцетом бесформенное отверстие раны. Второй хирург ввел в кровоточащее отверстие темное месиво из поджаренной муки, пороха, соли и золы. Мулат-помощник дал ему выпить опийной настойки. Первый хирург попытался вправить осколки костей, загоняя их на место ударом кулака. Мулат-помощник сжимал ногу цепкими как клещи пальцами. Первый хирург обрывками платка забинтовал ногу, а из листьев караньи наложил лубок. Разбитые руки и разодранное лицо ему каждый день мазали мазью, пенистой как мыло и густой как масло. Месяц, а то и больше лечили его на берегу реки в хлеву, служившем госпиталем. Капитан Хуан де Пьедраита, который показал себя самым храбрым из солдат мятежников и чьей отваге в большой мере были они обязаны победой при Чукинге, назначен начальником штаба и теперь каждый вечер приходит побеседовать с Лопе де Агирре. Он хочет убедить его перейти под знамена Эрнандеса Хирона, знамена истинной свободы, так он говорит. Не знай он, что рана его так плоха, Лопе де Агирре пошел бы с ними и проиграл дело, потому что они, без всякого сомнения, его проиграют. Лопе де Агирре кладут на носилки, сплетенные из ветвей и соломы двумя солдатами-арагонцами. На этих носилках его несут три лиги по склону холма и лигу по каменистой тропе до поселения Чальюанка. Не раз в дороге он теряет сознание. Правая нога у него теперь хромая до конца дней, и до конца дней останутся на руках и лице шрамы.