С того самого дня на прошлой неделе, когда роскошный экипаж с задернутыми занавесками и золотыми украшениями доставил ее бабушку из президентского дворца и она, выйдя из него в элегантном гарнитуре из рубинов, исчезла в своей спальне, Симона с каким-то отстраненным интересом следила за разворачивающейся на ее глазах драмой. Ей стало известно, что за одну-единственную ночь мадам Габриэль сумела превратить шаха из довольно-таки нерешительного человека в исполненного уверенности владыку, которому даже хватило смелости противостоять натиску своего визиря А тут еще Альфонс прямо-таки искрился воодушевлением по поводу предстоящего визита какого-то ювелира.
— С каких это пор покупка драгоценностей стала здесь таким событием? — поинтересовалась девушка.
— Дело не в покупке, мадемуазель, а в том джентльмене, который вверг женщин в такое состояние, — ответил Альфонс, наморщив лоб. — На твоем месте я бы тоже обратил на него внимание. Вышеупомянутый господин родом из моей страны, где мужчины славятся обаянием и привязанностью к своим женщинам. — На самом деле Альфонс вовсе не был так уж уверен в лояльности персов. В свое время ему довелось иметь дело с жестокими мужчинами, настоящими животными, которых он был готов задушить собственными руками. Но встречались и исключения. Ювелир вполне может оказаться достойным Симоны.
То, что ее мать пришла в восторг от браслета, было в порядке вещей. Но, учитывая, что ее бабушка жила в вечном страхе перед гипотетической бедностью, как она могла решиться на покупку столь баснословно дорогой вещицы? Сейчас, даже больше, чем всегда, ей казалось, что весь мир сошел с ума. Отчего-то все были взбудоражены и напряжены; даже дворецкий, который вел себя в несвойственной ему манере. Он олицетворял собой голос рассудка в утратившем меру мире Симоны. И вот теперь его энтузиазм подогревался безумием охваченных сексуальной лихорадкой лошадей, пронзительными криками возбужденных павлинов и шелестом цветущих роз.
— Почему ты хочешь произвести на меня впечатление? — поддразнила она его, смахивая листок с лацкана его фрака. — Это с мамой ты должен вести себя подобным образом. Она будет только счастлива приветствовать этого месье. И, раз уж ты завалил замок цветами, почему бы тебе не воткнуть несколько штук и в газовые фонари, а если подумать, то и наядам они не помешают. В самом деле, Альфонс, мне это абсолютно не интересно. — Она откинула назад свои великолепные волосы и продолжила: — Ничто и уж, во всяком случае, никто не стоит всей этой суеты. Мама и бабуля далеко не впервые покупают драгоценности, да и ювелир появится здесь не в последний раз.
С этими словами она одарила Альфонса суровым взглядом, развернулась на каблуках и удалилась в парк. Далеко впереди она заметила мадам Габриэль и Франсуазу, увлеченных оживленным разговором. Ее мать пустила в ход весь свой сексуальный талант и обаяние, чтобы убедить месье Жерара Фонтанеля, ее нынешнего воздыхателя, в необходимости покупки браслета из красных бриллиантов. Он обладал большим состоянием и был более чем неравнодушен к ней, но его отнюдь нельзя было назвать щедрым мужчиной. Не имея сил вынести слезы Франсуазы, он пообещал ей купить браслет, даже если для этого ему придется залезть в долги. Симоне захотелось подслушать, о чем это беседуют ее мать с бабушкой, и она спряталась за кустами жасмина.
— Ma chere, — говорила мадам Габриэль, — s'il vous plait, смотри на этого человека только как на торговца ювелирными украшениями, не более того. Я хочу, чтобы он сыграл роль катализатора, или инициатора, в жизни Симоны. Ей уже шестнадцать, а она ничем не демонстрирует свою готовность идти по нашим стопам. Помнишь, как она прогнала беднягу англичанина, когда тот осмелился пригласить ее в кабаре «Ле гранд сиз»? Она буквально расстреляла его в момент отступления! А мы с тобой хорошо знаем, cherie, что первый раз имеет решающее значение. Хороший любовник — это благословение Господне. Плохой… О нет! Просто ужас.
Франсуаза с силой прижала розу к своей груди, отчего лепестки осыпались ей в вырез платья.
— Симона еще не готова. Я не вижу в ее поведении никакого прогресса; напротив, она изо всех сил сопротивляется! Дошло до того, что она больше не пользуется своими духами. И у нее нет ни малейшего желания встречаться с этим персом.
Симона пригнулась пониже, потому что женщины как раз проходили мимо ее укрытия.
Мадам Габриэль оборвала последние лепестки, еще остававшиеся на розе Франсуазы, и уронила их в фонтан.
— Я сделаю так, что она с ним встретится. Что же касается тебя, cherie, оставь в покое эти колючие цветы и займись лучше своими руками. Пока ты еще можешь выбирать из целого сонма мужчин. Только вообрази себе такой конфуз, когда ты окажешься во власти одного-единственного из них.
"Оставь перса Симоне."
Глава девятнадцатая
В голове у Франсуазы огромная кузница, а во рту пересохло после вчерашнего неумеренного потребления бордо. Она принялась наносить на лицо питательный бальзам «Венера», приготовленный из спермацетового масла. Поняв, что больше не уснет, она села у окна с чашкой горячего шоколада. На склоне поросшего клевером холма паслись лошади и разгуливали павлины. Ей очень не нравилось, что она пропустила такой сладкий утренний сон, когда ее сознание попадало во власть восхитительных фантазий. Мечты значили для нее очень много. Они были ее реальностью. Эта мысль вызвала у нее улыбку. Ибо что представляла собой ее реальность, в конце концов? Уроки, которые она давала Симоне, предлагая ограничить свою индивидуальность тем, что она носила, тем, как ела фрукты, и часами, в течение которых она доставляла удовольствие мужчинам? Несмотря на ее таланты и на титул д'Оноре, высшее общество оставалось для нее недоступным. Аристократы жили в ее будуаре, словно это их собственная спальня, тем не менее вход в салоны, где собирались сливки общества, был для нее закрыт.
Она услышала шаги на террасе и перегнулась через подоконник, чтобы посмотреть, кто это. Альфонс, сжимая в руке дневник, осторожно спускался по ступенькам. Решив воспользоваться представившейся ей возможностью и узнать, почему ее мать, которая вела открытый и свободный образ жизни, прилагала столько усилий, чтобы скрыть от посторонних глаз свой дневник, Франсуаза бросилась в гардеробную и набросила на плечи пеньюар. Выбежав в парк, она последовала за Альфонсом, держась от него на некотором расстоянии. Он прошагал прямо к клеверному холму и, поднявшись на него, скрылся в Галерее бугенвиллей. Спрятавшись за оградой для вьющихся растений, Франсуаза ждала. Она чувствовала себя восхитительно испорченной, когда Альфонс появился вновь, уже без дневника, и направился вниз с холма.
Внутри Галереи бугенвиллей она, как всегда, испытала восхищение при виде смелой красоты, которая предстала перед ее глазами. Здесь висели картины, изображавшие мадам Габриэль в объятиях принцев британской короны, начиная с ганноверской династии и заканчивая Саксон-Кобургским домом, русских Александров, ставших впоследствии царями, и ближневосточных султанов, богатства которых составляли нефтяные месторождения и не имеющие себе равных конезаводы. Меж ветвей бугенвиллей, образующих живые рамы, висели портреты французских министров, возвысившихся до президентского поста. Любовники были запечатлены лежа и коленопреклоненными перед ее матерью, которая принимала позы, свидетельствующие о ее высоком положении, власти над ними и потрясающей сексуальной ненасытности.
Человек, которого в галерее не было, интересовал Франсуазу более всего — ее отец. Может быть, дневник Габриэль приоткроет наконец завесу таинственности над его личностью. Франсуаза на цыпочках пересекла галерею и подошла к портрету, при взгляде на который у нее по спине пробежали мурашки. Она даже провела рукой по холсту, чтобы убедиться, что это всего лишь рисунок, а не живой человек из плоти и крови.
Мадам Габриэль могла увлечь любого мужчину, который представлялся достойным ее усилий. За исключением того, перед чьим портретом стояла сейчас Франсуаза. Григорий Ефимович Распутин, харизматический крестьянин и самозваный священник, прославившийся своим безудержным пьянством и бесчисленными победами над женщинами, завораживал мадам Габриэль. Но при этом ей внушал серьезное беспокойство его сумасшедший спиритуализм и приписываемые ему гипнотические способности. И в конце концов она решила, что ему не место в ее списке любовных побед. По ее мнению, она нашла наилучший выход, чтобы потешить свое самолюбие: она наняла художника, дабы тот написал портрет обнаженного Распутина в момент сексуального экстаза, когда на груди его выступили капельки пота, а ногами, как клещами, он обхватил мадам Габриэль.