Ярина испуганно отшатнулась, спряталась за оконный косяк. На улице стоял тот самый гайдук, который гнался за ней у пруда. Его пучеглазое, отвратительное лицо, похожее на морду сома, нельзя было забыть. Но как он оказался здесь — ведь всех гайдуков зарыли в овраге? Мороз пробежал по коже. «Это привидение, — подумала Ярина, — это мне чудится». И она боязливо выглянула из-за косяка. Гайдук в запыленных сапогах, с мокрыми пятнами на спине быстро шагал дальше. На углу улицы он оглянулся, его лицо с приплюснутым носом все еще радостно улыбалось.

Ярина сжала голову ладонями, закрыла глаза — и перед ней снова встал пруд. Ночью все трупы оттащили в овраг, засыпали и сровняли с землей, а чтобы души убитых не появлялись по ночам на хуторе, дед Гаврило забил здесь осиновый кол. Ярина раскрывает глаза и видит, как гайдук спешит по дороге в замок.

— Он ведь мертвый, — не веря глазам своим, говорит Ярина и испуганно оглядывает светелку. — Тетечка, тетечка! — уже громко кричит она. — Кто это пошел?

В горницу вошла распаренная и озабоченная жена хорунжего, Ярина стала беспорядочно рассказывать ей о гайдуке и, чтобы убедить тетку, которая на ее взволнованные слова только улыбалась, показала на дорогу. Но там кружились лишь вихри пыли.

Тетка покачала головой.

— Это тебя кто-то сглазил — вот и явилось видение, доня. Смотри на меня и не мигай глазами... Сглазы, сглазища, что на мужа, что на жену, вам, сглазы, сглазища, у рабы божьей Орины не стоять, желтой кости не ломать, красной крови не сушить, а идти вам на мхи, на темные луга, на густые камыши, на сухие леса! — Жена хорунжего трижды сплюнула через левое плечо. — Оно и пройдет, а ты, доченька, одевайся, вот и дру́жки идут.

В сенях послышались шаги, девичий голос запел:

Орися, ты проси у бога счастья.

Вот из-за горы уж твой Максимко выезжает,

Коней сивых погоняет...

Не прошло и часа, как Ярина уже стояла посредине светелки, словно с картины сошла. Вокруг щебетали дру́жки, выхваляя ее красоту. На Ярине было платье из дорогой узорчатой ткани, кунтуш из белого сукна с голубыми отворотами на широких рукавах, а на ногах — желтые сапожки на медных подковках. На толстых, туго заплетенных косах лежал венок из синих васильков, а за спиной развевались разноцветные ленты. Все это очень шло к ее побледневшему лицу с большими грустными глазами.

Когда старшая дружка надевала ей на шею красные кораллы, во дворе послышался топот конских копыт, и на пороге светлицы показался Максим Кривонос. За ним шел чем-то встревоженный Верига. Вошли также хорунжий и его жена. Их круглые и красные лица были озабоченно торжественны. Жена хорунжего с сердцем сказала:

— Надумали — в пост такое делать: ни тебе музыкантов позвать, ни потанцевать. Вот когда мы венчались, хлопцы игрища устроили. Ведь как интересно! Сначала наперегонки бегали, потом из седел друг друга выбивали, на всем скаку из пистолей снопы поджигали, на саблях дрались, в цель стреляли. Смотрите, чтоб и у вас так было на свадьбе, а то и вспомнить нечем будет.

— Сестра, времени у нас мало, — сказал Верига.

Дружки торопливо запели:

Отдаешь меня, отец родной, и сам знаешь,

Что не раз, не два по мне еще заплачешь...

Верига замигал ресницами.

— Бросьте, девки, еще в слезу вгоните казака.

Максим стоял на пороге и любовался невестой. Его лицо и теперь оставалось строгим, только в зеленых глазах горели теплые огоньки.

— Пусть враги наши плачут, а мы будем смеяться, — сказал он, входя в светёлку. — Не передумала ли невеста?

Ярина подняла на него серо-голубые, как васильки, глаза, заблестевшие чистой слезой, и, стыдливо улыбаясь, отрицательно повела головой.

— Тогда благословите нас к венцу! — и он взял Ярину за руку.

Жена хорунжего подала Вериге икону в золотом окладе.

— Пошли же вам бог. — Торжественно произнес Верига, — чтобы жили в согласии, чтобы приворот не коснулся вашего сердца и чтобы приумножился род казацкий на погибель врагам!

Х

Юзек, подговорив еще двух челя́динцев из замка, пришел в кривой переулок, когда венчание уже заканчивалось. Пешие гурьбой спешили за возком, на котором рядом с украшенной цветами невестой сидел в красном жупане, в шапке-кабардинке казак с длинными усами. Юзек увидел только их спины и в замешательстве почесал затылок.

— Вот холера!

— Ничего теперь не выйдет, — сказал челядинец, — она обвенчана.

— Не все ли равно пану стражнику! Девку надо доставить к пану, что бы там ни было, если мы не хотим плетей отведать.

— Если бы это была простая девка, а то ведь там пан сотенный хорунжий живет.

— Хорунжий? Что нашему пану схизматы, если он даже у уроджоных сколько жен отбил. Лишь бы по вкусу ему пришлась.

— Где же он тут с ней спрячется?

— Э, то уж пан сам знает. Может, в Стеблев прикажет отвезти, а может, и в Макаров.

— Так как же мы приведем ее? Смотри, сколько возле нее схизматов, а ты говорил, чтобы все обошлось без шума. Давай лучше бросим эту затею, а то и без головы можно остаться.

— Мне их не впервой таскать.

Они спустились в овраг, подходивший к дому хорунжего Лавы.

Во время обеда, когда хорунжий был уже навеселе, прискакал гонец с письмом из сотницкой управы. Лава было отложил письмо, не читая, но гонец сказал:

— Пан писарь приказал, чтобы вы сами немедля шли к нему.

— А что случилось?

— Каких-то лазутчиков схватили.

— Ну, знаю. Их задержали три дня назад.

— Так сегодня их должны казнить.

— Эге, мой любезный, — обратился Лава к Кривоносу, который прислушивался к разговору, — надо идти. Эти низовики всегда нам какую-нибудь свинью подложат.

— Кого схватили?

— Дончаков. К запорожцам с челобитной пробирались.

Кривонос поднял брови, но тут же скрыл свое любопытство: за столом, кроме горожан и казацкой старшины, сидело еще несколько официалистов [Официалист – должностное лицо]. Когда Лава встал из-за стола, Кривонос вышел за ним.

— Так, говоришь, с Дона? Где они? Сколько?

— Двое. Сидят в подвале. Их присудили к казни. Наверно, потому и зовет сейчас писарь.

— А ты грамоты читал?

— Э, не такие они дураки, чтобы выдать грамоты. На дыбе рассказали.

— Что именно?

— Снова дончаки собираются на тридцати стругах идти турка воевать. Просят запорожцев на подмогу. Это опять атаман их, Ломов...

— И вы этих хлопцев в колодки забили? — начал уже возмущаться Кривонос. — Вам что, турка жаль?

— Мы, может, и отступили бы, да чертова шляхта узнала...

— Ну, так слушай, пан Лава. Человек десять конных можешь мне собрать? Сейчас...

— Хоть и пятнадцать. А зачем тебе? Хозяйку мою послушал — игрища будешь устраивать?

— Посмотришь, какие веселые игрища получатся!

Тот, кто был несколько позже на Замковой горе, наверно, видел, как разными переулками реестровые казаки по двое, по трое выехали в степь и куда-то исчезли. В то же время оба джуры Кривоноса поехали в сотннцкую управу. Кривонос продолжал сидеть за столом рядом с невестой, а Остап ушел спать под стог соломы, на диво быстро опьянев.

— Что с ним случилось? — обеспокоенно сказал Кривонос. — Хоть бы не заболел!

— А ты веришь, что он и вправду пьяный? — спросила Ярина.

Кривонос удивленно посмотрел на нее.

— А то как же? Выпил казак — и на ногах устоять не может...

— Отпусти его, Максим, пусть скорее в Корсунь едет.

— Чем он тебе не по сердцу пришелся?

— Прошу тебя! Его там невеста ждет. О ней беспокоюсь... И о нашем счастье...

В это время на улице послышались крики: «Татары, татары!» Гости вскочили из-за стола, сбрасывая и топча посуду, казаки уже звенели саблями. Горожанам разрешалось носить только ножи, но более храбрые хватали что сподручнее и выскакивали на улицу, иные забирались под лавки, под столы... Хмель тотчас улетучился, и всех охватил испуг; только Максим Кривонос спокойно оголил кривую саблю, взял за руку невесту и прикрыл ее плечом. Ярина на какое-то мгновение прижалась к мужу. За этот сладкий миг она готова была претерпеть любые муки. Но уже через минуту порывисто отстранилась и крикнула: