И, надо отметить, труды мои не пропадут даром. Плодами моих творческих изысканий явится то, что в конце апреля, к огромному удивлению тестя и тёщи, я принесу на «обед» с десяток сморчков, произраставших как раз в тех самых местах, что я вычитаю в учёных книжках. Обычные люди привыкли ждать осеннюю пору, когда грибы сами лезут тебе в корзину, а потому – думать, что их можно собирать чуть ли не в любое время года, – это как-то не совсем укладывается в голове. Вот почему следует рассматривать мой данный жест, как один из немногих приёмов, способствующих завоеванию и покорению сердец моих «новых» родителей.

Моя тёща, всё-таки, была удивительным человеком.

Довольно часто, когда – бывало – приезжали к нам друзья или родственники из Бухары, мы имели обыкновение собираться вместе за столом, где за ужином вели оживлённую беседу, расспрашивая друг друга и активно интересуясь всем.

Иногда, совершенно непроизвольно, по ходу какого-либо диалога с земляком, мы незаметно «соскальзывали» с русского языка на родную речь.

Тёща в такие моменты начинала ёрзать на стуле.

– Что вы, там, лопочете на своём? – не вытерпев, наконец, возмущалась Елизавета Петровна, совершенно справедливо полагая, что неприлично разговаривать вдвоём, когда третий ничего не понимает. – Говорите по-русски!

Причём, мотивация её была довольно-таки своеобразной:

– Леший вас поймёт: может быть, вы меня материте, а я вам улыбаюсь…

Своих новых родителей я заценю слишком поздно. Когда их уже не станет с нами. А жаль. Как говорится в русской поговорке «Дорога ложка к обеду». А доброе слово и благодарность – при жизни.

Сёма

Ещё одним полноправным членом семьи, которого я успею полюбить, будет полугодовалый пёс Семён. Немецкая овчарка. Умница невероятная. Единственной хозяйкой признавал только Лену. С её рук он мог есть даже противный ему варёный лук. Потому, что всё свободное время Лена посвящала своему питомцу. Особо мне запомнилась прогулка. Стоило нам нажать на кнопку лифта, как Сёма заходил сбоку и смотрел – когда кабина достигнет нашего этажа и первым пристраивался к двери.

Больного тестя он побаивался: не решался переступать порога комнаты в его присутствии.

Однажды тесть уснул за телевизором. Мы шепнули Сёме: «Он спит, заходи». Осторожный пёс тихо подкрался к дивану, как человек, заглянул тестю в лицо и, убедившись, что мы не соврали, радостно бросился к нам.

И все же, по настоянию тестя, Сему пришлось отдать. Приехали с погранзаставы, предлагали деньги за пса.

– Ни за что! – заплакала тёща. – Пусть он знает, что мы не продаём его, а отдаём, защищать родину.

На прощанье Сёма всем подал лапу. И я ручаюсь, что глаза его в тот момент блестели от слез. Наконец, тесть тоже подошёл и, протянув ему руку, виновато промолвил: – Ну, ладно. Давай уж, попрощаемся.

И пёс… отвернулся.

Тесть постоял ещё некоторое время с протянутой рукой, а потом махнул:

– Ну и хер с тобой…

Все плакали.

Где-то в доме, покоится целая пачка благодарственных писем от пограничников.

Алёша

Своего сына я назову Алишером, чем кровно обижу своих новых родителей. Тем не менее, Елизавета Петровна постепенно отойдёт и привыкнет. Тесть же, ещё долго будет дуться на меня, не желая, смирится с состоявшимся фактом. Однако внуков он любил безумно.

Однажды, мне доведётся стать свидетелем милой картины. Осторожно, на цыпочках (дабы не разбудить своих малюток), я переступлю порог нашей комнаты, где застану склонившегося над детской кроваткой Михаила Ивановича.

Аккуратно взяв на руки хрупкий свёрток, дедушка нежно прижмёт трёхмесячного внука к груди, с любовью разглядывая сморщенное личико и, вероятно, пытаясь отыскать там знакомые ему черты. Наконец, склонившись к самому уху безмятежно посапывающего ребёнка, дед ласково прощебечет:

– Алёшка! Алёшенька, внучок! Ну, скажи: «А-гу».

Мне стоило немалых усилий, чтобы также бесшумно и незаметно выскользнуть из комнаты.

Бусинка сорок восьмая – Баня по-чёрному

Жителям деревни Велье (теперь уже несуществующей), что была расположена в живописнейшем месте, недалеко от маленького городка Андреаполь тверской области, на всю оставшуюся жизнь запомнится наш самый первый приезд, в конце 80-х годов прошлого века.

Тепло и просто, по-русски, без лишних эмоций и восторженных возгласов встретили они нашу семью.

Мне, привыкшему к городской жизни, с её бешеным ритмом и вечно спешащими и озабоченными только своими проблемами людьми, здешние жители показались настолько искренними и простыми, что с первых минут покорили меня, заставив проникнуться к ним уважением. Их жесты, разговор и вообще, все их поведение были настолько просты, что они совершенно естественно и органично вписывались в окружающий ландшафт, такой же чистый и проникновенный, поражающий своей девственностью и тихой торжественностью.

Правда, это не помешало мне заметить любопытство с их стороны, вызванное столь экзотическим и необычным для здешних мест явлением, каковою являлась моя особа. Вероятно, именно так смотрели индейцы Америки на неизвестно откуда взявшегося белого человека, впервые ступившего на их землю. Только на сей раз палитра цветов была прямо противоположна. Однако, следует отдать им должное, выглядело это не столь откровенно: сказывалась врождённая деревенская деликатность и тактичность.

Как и следовало ожидать, нашей семье было предоставлено почётное право – первыми помыться в деревенской бане. Так состоялось моё первое знакомство с баней «по-чёрному». Для тех, кто не знает, коротко отмечу только самое главное: в отличие от обычной бани здесь отсутствует дымоход.

Пройдя предбанник, я очутился в насквозь прокопчённом помещении. На плите возвышались два огромных бака ёмкостью примерно по сто литров каждый. Баки были пусты. Несколько в стороне, на длинной лавке, протянувшейся во всю длину одной из стен, покоились два пустых ведра.

«Ага, – быстро сообразил я своей узбекской головой – этими вёдрами я должен натаскать из речки, что расположена рядом с баней, воды и наполнить ею баки».

Опустившись на корточки, я открыл дверцу печки. Собрав обрывки бумаг, что лежали рядом, и, положив на них несколько щепочек, я, «ловким движением руки» чиркнул спичкой и поднёс её к импровизированному костру. Спичка мгновенно погасла. Я тут же зажёг новую, но как только сунул руку с горящей спичкой внутрь печи, как снова огонь потух. Когда коробок опустел почти наполовину, я слегка призадумался.

«Та-ак, – почёсывая свой затылок, вывел я заключение, – законы физики по каким-то непонятным причинам в данной местности не работают. Что же мне делать? Может быть, позвать кого-нибудь из местных?» Но я тут же, на корню пресёк эту предательскую мысль: «Они и так смотрят на нас, городских, как на неумех и белоручек, а тут вообще – засмеют».

Я посмотрел на часы: прошло уже полчаса, а я все еще вожусь с каким-то дурацким костром! И вдруг меня осенило (ведь недаром оканчивал институт!): нужно сначала разжечь огонь снаружи печки, а потом уже засунуть его вовнутрь. И как это я раньше до этого не допёр?! Промаявшись со своим «ноу-хау» примерно ещё с полчаса я наконец с трудом, но, все же, разжёг огонь. Затем, взяв с лавки ведра, вприпрыжку весело поскакал к речке, воскрешая в памяти сюжеты шукшинских рассказов.

Возвратившись с первой партией воды, я обнаружил в помещении бани удушливый дым, который начал заполнять собою все пространство. Набрав в лёгкие воздуха, я смело шагнул в направлении бочек и, быстро опорожнив ведра, мигом выскочил в предбанник.

«Получилось!» – выдохнул я.

Однако, теперь до меня дошло, что следует как можно скорее наполнить баки водой, пока огонь не разгорелся со всей силой и не заполнил едким угаром всю баню.

После третьей ходки, мне почему-то пришли на память стихи С. Маршака, разучиваемые то ли в четвёртом, то ли в пятом классе: