«…Отвращаемся не могуще трьпети еже на церковь Божию насилование царево; ибо святый вселенскый патриярхъ и божьственный соборъ священый Костянтиняграда по правиломъ поставити митрополит не могуть, но кого царь [Мануил II] повелить; и отселе купуеться и продаеться даръ Святаго Духа, якоже и отець его [Иоанн V] сътвори на киевскую церковь, в днехъ нашихъ, о Киприяне митрополите, и о Пимине, и о Дионисьи и о иныхъ многыхъ, и не смотряше на честь церковную, но смотряше на злато и сребро много». Поэтому русские епископы отказывались принимать митрополита, «иже куплею поставлени бывають от царя, мирянина будуща человека, а не по воле патриархове и по преданию сущаго сбора апостальского». [779]

Новогрудским кандидатом на митрополию Киевскую и всея Руси (но без подчинения ему Москвы) стал болгарин Григорий Цамблак, ученик и почитатель митрополита Киприана. [780] Григорий и его сторонники — в том числе Витовт — считали, что избрание особого митрополита для Литвы так же законно, как и назначение в 1375 году Киприана. Однако обстоятельства и намерения были в этих двух случаях совершенно различны. Григорий был облечен властью в связи с сепаратистскими скорее тенденциями, тогда как прозорливая политика патриарха Филофея в 1375 году была по существу объединительной: Цамблак никак не мог рассчитывать на управление всей русской митрополией. Кроме того, митрополита Фотия, в отличие от Алексия, нельзя было обвинить в «пренебрежении» западными епархиями или в том, что он является орудием московских интересов. Он посетил Литву и Галич в 1412 году, бывал там — после удаления Цамблака — в 1420–1421, 1423, 1427 и 1430 годах. Не Фотий, а Цамблак стал орудием светской (и даже не православной) власти. Несмотря на свои грандиозные проекты относительно Руси, Витовт был вассалом польского короля, своего кузена Ягайло, так что его владения определенно не входили в состав «византийского содружества». В действительности, Цамблак оказался вовлечен в двусмысленные планы объединения церквей. В сопровождении внушительной свиты, он посетил Констанпкий собор. Но холодный прием, который ему оказало там латинское духовенство и светские правители, ясно показал, что митрополит Киевский, поставленный по воле католического князя и без благословения Константинополя, вряд ли может способствовать переговорам о единстве между церквами востока и запада.

Жестоко обличенный Фотием, который настаивал на единстве митрополии, [781] отлученный патриархом Константинопольским Иосифом. [782] Григорий вскоре исчез со сцены, и Фотий восстановил свою власть над всеми епархиями, включая подвластную Польше Галицию. Однако эпизод с избранием Цамблака в Новогрудке был значительным событием, ибо показал, что Византия постепенно утрачивает свой престиж на Руси. Впервые представительный собор епископов открыто обвинил Константинополь в коррупции и цезарепапизме, призвав к созданию независимой («автокефальной») русской церкви. Можно быть уверенным, что такие взгляды и настроения существовали также в Москве, особенно, когда в 1378–1380 гг. Михаил–Митяй безуспешно пытался получить митрополию. Однако отделению Москвы воспрепятствовал сначала Дионисий Суздальский, а затем митрополит Киприан. Подобно этому, усилия Фотия помешали утверждению церковной автономии в Литве. Но мечта о едином православном мире, который признает символическое политическое главенство византийского императора и централизованную церковную власть Константинопольского патриархата, мечта, которую терпеливо вынашивали патриарх Филофей и митрополит Киприан, — мечта эта рушилась и становилась все менее и менее осуществимой.

В приверженности этой мечте наибольшую стойкость и неожиданное терпение обнаружило Московское княжество. Московское правительство даже не добивалось, чтобы византийцы выполнили обещание, данное в 1380 году патриархом Нилом: что митрополитов в будущем будут ставить только по представлению Великой Руси. [783] Греком был не только преемник Киприана, назначенный непосредственно в Константинополе, но и после смерти Фотия (1431 г.), когда отвергли кандидатуру епископа Рязанского Ионы, выдвинутого великим князем Московским, опять был поставлен грек (или эллинизированный болгарин) Исидор. [784] Неизменная преданность в отношении Византии была, конечно, плодом деятельности митрополита Киприана, личный престиж которого пригодился еще и его преемникам. Сыграло роль и то, разумеется, что Византия поддержала Москву в состязании с соперниками, а также наличие значительно укрепившихся в XIV веке религиозных и культурных связей. Более того, с тех пор как литовские князья перешли в латинство, Москва оказалась единственным на Руси претендентом на византийское наследие, так что в связи с этим византийским контекстом митрополит обретал большее моральное право на управление западными епархиями, которым грозила польско–католическая гегемония.

Теперь, однако, отношения с Византией попадали во власть обстоятельств, которые могли заставить Москву уверовать в собственную независимость. Таким обстоятельством стало важнейшее историческое событие: поставленный в Византии митрополит Киевский и всея Руси Исидор одобрил и подписал в 1439 году Флорентийскую унию.

Однако и теперь Москва реагировала с дипломатической осторожностью. Так как великий князь Василий Васильевич сам снабдил Исидора со свитой всем необходимым для путешествия во Флоренцию, [785] то до возвращения его он ничего не предпринимал. И даже после того, как Исидор был изгнан, великий князь обращался в Константинополь за разрешением выбрать нового митрополита, [786] и целых семь лет ждал ответа, прежде чем решиться на избрание митрополита Ионы без благословения Константинополя (1448 г.). Этот поступок московского князя находит ясное и достаточное оправдание в том, чему учили русских византийцы: император или патриарх, изменившие православию, более не имеют законной власти. Однако в Москве учитывали и другие аспекты положения, дипломатические и политические, в соответствии с ними Василий Васильевич и вел свою дипломатическую игру. Административное подчинение Константинополю было гарантией единства митрополии: московские власти, очевидно, колебались самостоятельно ставить митрополита, не уверенные в реакции православных Литвы. В отношении Исидора реакция эта вообще была там враждебной, не только по догматическим соображениям, но и потому, что на западе все еще тянулась «великая схизма». Польский король Владислав III, по крайней мере до 1443 года, держал сторону антипапского Базельского собора и ничем не помог Исидору, потому что тот был посланником папы Евгения IV. Поэтому в польских и литовских землях немедленно ввести унию не смогли. Митрополит Иона, избранный в 1448 году в Москве русскими епископами, формально получил традиционный титул «митрополита Киевского и всея Руси»; польский король Казимир IV признал его митрополитом всей русской церкви (1451 год). [787] Документы этого периода отчетливо показывают, что в Москве не считали необходимым совсем порывать с Константинополем и что если бы постановления Флорентийского собора были в Византии отвергнуты, то прежний status quo мог быть восстановлен.

Мечта о единстве окончательно развеялась после падения Константинополя (1453 г.), назначения униатским экс–патриархом Григорием Маммой, бежавшим в Рим, Григория Болгарина «митрополитом Киевским и всея Руси» (1458 г.) и признания униатского митрополита польским королем. Реакция Москвы была неизбежна. В послании к епископам Литвы и Польши митрополит Иона объявлял, что захват «царицы городов» турками был наказанием за измену православию во Флоренции. [788] С этого момента формально перестало существовать «византийское содружество»; и стремление к национальной автономии, возникшее как в Москве, так и в Литве, оправдала сама история. Правда, союз с Римом в Киеве просуществовал недолго: уже в 1470 году митрополит Григорий Болгарин заявил о своем каноническом подчинении православному патриарху в подвластном туркам Константинополе. Но разделение митрополии осталось совершившимся фактом. Когда умер митрополит Иона (1461 г.), его преемник Феодосии был избран «митрополитом всея Руси», без титула «Киевский»: он был поставлен главой «дома пречистой Богородицы, у гроба святого великого чудотворца митрополита Петра» (т. е. Москвы), и всех русских епископов обязывали признать его власть как законного владыки, а от Григория, «отлученного от святой кафолической церкви» и называющего себя «митрополитом Киевским», отречься. [789] Таким образом, московский митрополит фактически не притязал больше на «Малую Русь». В последующие годы русские епископы должны были при поставлении обещать не принимать митрополитов, «назначенных в Константинополе, в царстве безбожных турок, языческим царем». [790] Теперь на «Великую Русь», с ее столицей Москвой и главной святыней — усыпальницей св. чудотворца Петра, смотрели как на последнее прибежище истинного православия.