На первый порах Курасов не придавал особого значения тому, что и Ковалев и Гайданов (будь оно трижды проклято, такое совпадение!) оказались наркома­нами. Что мне с ними, успокаивал себя, детей крестить? А ежели заметит, что не умеют держать язык за зубами, — обрез у него в полной исправности и патроны к нему всегда готовы. Слишком велика честь этим, кхе-хе-хе, подонкам, чтобы из-за них оказаться в местах, весьма и весьма отдаленных от благодатных волжских берегов.

Ковалев с Гайдановым, последний особенно, отдавали себе ясный отчет в том, чем может закончиться хотя бы один опрометчивый шаг, и поэтому старались вести себя, по пословице, тише воды, ниже травы. Только получалось это у них не очень складно, а главное, не всегда. Никак не могли, например, несмотря на строгий запрет Курасова, обходиться без жаргонных слов. Как-то повздорив из-за мастерицы по мелким кражам, пышногрудой Мурки, которая с одинаковой благосклонностью принимала уха­живания того и другого, подвыпившие дружки открыли перепалку.

—  По тебе, козел, — кричал Ковалев, — рикша пла­чет!

—  Что я, — отвечал Гайданов, — зверь какой? Али тебя хотел поставить ? Али рыжье твое забрал?

Ковалев презрительно фыркнул.

— Ты? У меня рыжье? Попробуй! Враз писану, мокрухи не побоюсь.

Курасов слушал-слушал и вдруг грохнул кулаком так, что из подпрыгнувших рюмок выплеснулась водка, зарябила лужицами на грязном верстаке.

—  Цыц, петухи паршивые! — И хотя оба спорщика, присмирев, мгновенно замолчали, повторил: — Цыц!

Взъярился он так не случайно и не первый раз. Ведь если его помощнички подобным языком начнут препирать­ся при посторонних людях, те наверняка насторожатся, даже могут милицию навести. Как же тут оставаться спокойным? Но еще больше разгневался Курасов, когда узнал, что Ковалев купил магнитофон, да не наш — японский!

—  У тебя что, — прошипел яростно, стукнув костяшка­ми согнутых пальцев по лбу Ковалева, — здесь совсем пусто? Сколько тебе говорил: не выпендривайся! Ты что, Рокфеллер какой, кучу денег отвалил! А спросят: где взял? Ну?!

—  Спросят — отвечу. У тебя совета не попрошу.

Вообще с Ковалевым день ото дня становилось труднее, опаснее. Самолюбивый и упрямый, он все решительнее пытался выйти из-под власти Курасова, самовольничал. Однажды, не попросив разрешения и не предупредив заранее, взял на ограбление очередного магазина своего несовершеннолетнего брата Веньку.

Это была та самая последняя капля, которая переполнила чашу терпения Курасова. Настала пора избавиться от Ковалева. А заодно и от его братишки- сопляка. Обоих пристрелить! Впрочем, нет, сделать так, чтобы от них и памяти не осталось. Лучше всего — в Волгу! На самое дно! Там раки, кхе-хе-хе, мигом обглодают до косточек.

Приняв нужное ему решение, Курасов заметно успокоился. А чтобы Ковалев не заподозрил что-то неладное, сначала обругал его на чем свет стоит, потом, как бы поостынув, долго и внушительно «вправлял мозги»:

—  Ты что, действительно не понимаешь, куда гнешь? И чего добиваешься? По своей рикше скучаешь? Тогда, помимо своего зеленого брательника, завербуй еще какого-нибудь молокососа...

Ковалев слушал, набычившись, но не перебивая. Создавалось впечатление, что слова от него отлетают, как от стенки горох. Однако на самом-то деле они ворошили ему нутро раскаленным железом. И не выдержал. Когда, словно бы ставя на разговоре точку, Курасов выразитель­но положил руку на спрятанный под полой пиджака обрез, глухо предупредил:

— У меня тоже дура есть. Не пугай. И насчет Веньки полегче. Не больно и мал — семнадцать исполнилось, пером фугует классно.

«Ах гадина, — задохнулся Курасов, — ну гадина! Давно следовало раздавить гниду. Да ладно, теперь уж скоро».

Пересилив свой гнев и перефразировав известное изречение, скаламбурил:

— Дура дурака видит издалека. — Подчеркнуто-недо­уменно вздернул плечи. — И чего ты такой злющий? Все волком смотришь, волком. А я ж тебя уму-разуму учу, добра тебе хочу. Ты что же думаешь, милиция до сих пор не села на хвост по... кхе-хе-хе, по любви к нам? Да она землю носом роет! Она сейчас ни сна, ни отдыха не знает, а ежели на часок и приляжет, одно во сне видит: как бы наш, кхе-хе-хе, гоп-стоп прикрыть, как нас ногтем придавить. А ты, ты... Теперь-то хотя до тебя дошло?

Рысь попадает в капкан

В

чем в чем, а в утверждении, что милиции города не до сна и покоя, Курасов был абсолютно прав. Как только произошли первые кражи со взломом сейфов, начальник управления Куйбышевского уголовного розы­ска Иван Александрович Гончаров вызвал старшего инспектора отдела по особо важным делам Алексеева.

—  Немедленно выезжайте, капитан, на место.

—  Слушаюсь, товарищ полковник!

Спустя пять минут Алексеев сидел в потрепанном, видавшем виды «газике».

—  Куда, Александр Николаич? — коротко осведо­мился водитель.

—  В Черноречье. И — на все педали!

Явно кого-то передразнивая, водитель незамедлитель­но откликнулся:

—  Это мы могем!

Обычно чуткий и к самой немудреной шутке — улыбка во все открытое лицо, — на сей раз Алексеев хмуро промолчал. Мысленно он был уже там, в ограбленном магазине. До веселья ли тут? Немалый (ровно десять лет) опыт работы в уголовном розыске подсказывал: каша заварилась крутая, быть может, крутая невпроворот. Во всяком случае, на его памяти такого, чтобы не в городе, даже не в районном центре, а в рядовом селе распилили сейф, еще не было. Потому и не принял шутку водителя, потому и торопил его:

—  Жми, Коля, жми!

Поиск преступника лучше всего вести по его свежим следам, пока они, так сказать, горяченькие. Эту не столь сложную, однако весьма важную истину Алексеев усвоил твердо с первых дней пребывания в органах милиции. И сейчас, примчавшись в Черноречье, он, не теряя ни минуты, вызвал работников магазина, в присутствии понятых приступил к осмотру.

Глаза у Алексеева наметанные. Но как ни пригляды­вался, сколько ни крутился под выставленным окном, за­цепиться не мог ни за что. Хотя бы чуть приметный отпеча­ток ботинка, сапога или просто босой ноги, что ли, — ниче­го. Но должен же был оставить вор какую-нибудь отмети­ну не бестелесный же, не спускался, черт побери, по вере­вочной лестнице с вертолета, не выламывал раму в висячем положении. Должен, непременно должен, если даже предположить, а оно так и получается, что пре­ступление было совершено до начала или, скорее всего, во время дождя, который смыл все следы.

И Алексеев терпеливо продолжал поиск. Когда терпение это, казалось, вот-вот иссякнет, шагах в семи- восьми от окна заметил свежий, не успевший свернуться листик ветлы. Чуть подальше — еще один, а у самой дороги — третий. Как они здесь оказались, откуда взя­лись? На всей улице — ни одного похожего дерева. Так откуда же? Инспектор бережно поднял все три листика, завернул в носовой платок, сунул в карман. Интуиция подсказывала: могут пригодиться, да еще, быть может, как, ибо сразу чувствовалось: орудовал вор опыт­ный, осторожный, а в поимке такого драгоценна любая улика.

Через полчаса Алексеев с горечью убедился: его предположение, что у грабителя (или грабителей, он еще не знал) самая высокая квалификация, оказалось безоши­бочным. Осмотр взломанного сейфа, как до этого осмотр выставленного окна, не дал ему ровным счетом ничего. В магазин вошел, не зная, за какую ниточку ухватиться, и вышел с тем же.

А здесь, на улице, возле магазина, уже собралась толпа любопытных — успел сработать беспроволочный деревенский телеграф. Охали, ахали, комментировали происшествие:

—  Ить надо, такую решетку, разбойник, отодрал.

—  Чай, он не руками, поди, ломом выкорячивал.

—  Ты почему знаешь? Аль практику имеешь? Гы-гы- гы!..

Алексеев усмехнулся, потом, занятый своими невеселы­ми мыслями, снова нахмурился, поинтересовался:

—  Кочкин, ветлы у вас в селе растут?

—  Ветлы? — озадаченно переспросил участковый ми­лиционер. — В селе? Вдруг-то и не скажу, покумекать надо малость.