Надев пенсне криво на нос, доктор, потирая руки, оглянулся:

— Итак, почтеннейший, что это был за металлический звук?

Профессор был в явном замешательстве.

— Вы… смею вас уверить… ошиблись.

— Я? Ничего подобного! Я все понял. Это вы сбросили на пол свои рыцарские доспехи! — Доктор поднял одеяло с пола и накинул его на плечи профессору. — Теперь предоставим слово обвинителю, то есть мне. Слушайте и не защищайтесь! Во-первых, я предложил вам лежать. Сейчас же ложитесь на скамью подсудимых! Немедленно!..

— Милый доктор, я ложусь… ложусь! Я уже лежу!

— Ах, по-вашему, стоять посреди комнаты и размахивать руками — это и есть лежать? Ну, вот… Итак, вы обвиняетесь в неупотреблении прописанных мною лекарств, в разгуливании неизвестно где по ночам и несоблюдении предписанного вам режима! Или, может быть, вы думаете, что я прописываю лекарства для сохранения их потомству, а мои советы подобны советам жены магометанина, которые по корану следует выслушать, а поступить наоборот?

— Милейший доктор, я принципиально не употребляю лекарств!

Доктор едва успел подхватить пенсне:

— О! Он принципиально не принимает лекарств! Может быть, вы принципиально не будете носить брюки? У вас, почтеннейший, мания принципиальности! Почему он не переехал в новую квартиру в доме Академии наук? Принципиально! Ему, видите ли, хочется жить в этой старой дыре! Почему у него нет домашней работницы? Не догадаетесь? Так я вам скажу: он принципиально не хочет, чтобы на него работали. Он, видите ли, имеет семь стаканов и один раз в неделю моет их все оптом в электрической судомойке. У него три пары калош, которые он меняет по мере того, как они испачкаются, чтобы потом рационально вымыть их за один прием. Он, видите ли, варит сам себе суп из бульонных кубиков. А кубики покупать можно? Кто их делает?

— Кубики делают для всех, а не для меня одного. Милейший доктор, хотя вы и убежденный аллопат, но в отношении своих нападок на меня уж будьте гомеопатом — применяйте их в малых дозах, а то ваши впору аллигатору.

— А он не аллигатор? Настоящий крокодил. Почему он отказался баллотироваться в Академию наук? Я вам скажу: принципиально! Он против обязывающего звания. Откройте рот!.. А почему он не женился, этот старый холостяк? Принципиально. У него не вышло один раз, и он больше не пожелал. Откройте рот!..

— Доктор!

— Покажите язык! Я доктор уже очень давно! Столько лет, сколько вы профессор! Вы, может быть, думаете, что у меня нет против вас самого главного обвинения? Вы — государственный преступник! Но-но-но! Не поднимайтесь! Вы покушаетесь на убийство! Что вы облегченно вздыхаете, уголовник? Повернитесь, пожалуйста!.. Так, хорошо. Вы покушаетесь на жизнь… повернитесь еще… известного… дышите! профессора… да дышите, я вам говорю!.. теперь не дышите…бюллетени о здоровье которого ежедневно докладываются правительству.

— Милейший доктор, если не ошибаюсь, вы опять что-то прописываете? Как я уже имел честь вам сказать, я не предполагаю принимать ваши лекарства.

— Вы слышали? После этого он еще не преступник? Он собирается приблизить свою смерть!

— Нет, дорогой доктор, я не собираюсь ее приближать. М-да. Я только не желаю ее отодвигать.

— Может быть, вы думаете, что у вас есть такое право?

— Я думаю, это право каждого.

— А! Вы слышали? Хорошо ещё, что я молчаливый, а то бы я вам прочел такую лекцию о праве…

— Доктор, доктор, умоляю!

— Никакой пощады! Право? У вас на это такое же право, как зарезать меня! Вы упускаете маленькую подробность, что вы гражданин, у которого есть перед страной обязанности!

— М-да!.. И перед человечеством.

— О! Вы допускаете здесь противоречие?

— Принципиально — нет. Милейший доктор, пожалуйста, не сердитесь!

— Ну то-то! В следующий раз я приду к вам с ручным пулеметом. Лекарства прописывать не буду, а просто пришлю… Выходить? Ни в коем случае! Два дня лежать! Дайте-ка еще пульс. Что слышно о Матросове?

— О Матросове? М-да!.. Все в порядке, — оживился старик. — Сегодня ночью я встретился с одной очень милой девушкой…

— Ай-ай-ай! — закачал головой доктор.

— Ну-те вас! — рассердился профессор. — Я смею подозревать, что обидел ее. Надо было бы извиниться…

— Этому я не удивляюсь. Для меня может быть удивительным ваше желание влезть в картину. Обидеть же — для вас естественное проявление боевого духа.

— Перестаньте шутить! В жизни своей я никого не обидел.

— А меня? Или, может быть, вы думаете, что обижаться — это непрофессионально для врача?

— Ну хорошо, любезнейший, не сердитесь. Я прошу у вас извинения. Простите меня, старика!.. Кстати, посмотрите в ящике, нет ли свежих газет. Окажите услугу.

— Услугу? Пожалуйста! — доктор с готовностью выбежал из комнаты.

Профессор тяжелым пристальным взглядом уставился на картину, за которой был скрыт секретный сейф. Мучительное выражение тревоги не покидало его лица до тех пор, пока доктор не вернулся с газетами в руках.

— Пожалуйста, загадочный мой пациент! Вы, может быть, думаете, что, леча вас столько времени, я поставил диагноз вашей болезни? Ничего подобного! Я не поставлю его до тех пор, пока не разгадаю некоторых ваших странностей — например… словом, пока не открою тайны вашего прошлого.

— Ах, смею вас просить, любезнейший, оставьте меня в покое! Мне хочется просмотреть газеты.

Доктор пожал плечами, поймал пенсне и, последовав примеру профессора, погрузился в чтение газет.

На лестнице слышались чьи-то шаги, голоса, с улицы доносились гудки автомобилей.

Стало совсем светло, и зажженная лампочка выглядела тусклой. Доктор, позевывая, украдкой взглядывал на профессора. Старик тихо лежал на кровати, вытянув свое длинное, худое тело. Через лестничную площадку доносился невнятный голос репродуктора.

Вдруг доктор вздрогнул и в испуге вскочил. Прямо перед ним, весь в белом, с белой развевающейся бородой, стоял его странный пациент.

— Почтеннейший, почтеннейший… что с вами?

Профессор ничего не мог выговорить. Губы его тряслись, очки слетели, держась только на одном ухе. У ног профессора лежала смятая газета.

— Что случилось? Что-нибудь с Матросовым?

— Нет… Нет! — профессор сел и закрыл голову руками. — Боже мой! Ведь эту газету могут прочесть за границей. Что будет? Что будет?.. — и он замолчал.

Доктор не мог добиться от него ни слова. Тогда он поднял с пола газету. В глаза ему бросилось надорванное ногтем профессора место.

Это была самая обыкновенная публикация в газете «Известия» о защите диссертации на звание доктора физических наук. Несколько ошарашенный, доктор переводил взгляд с невинной публикации на почти невменяемого профессора, который теперь подпрыгивающими шагами бегал по комнате и размахивал руками.

— Клянусь вам, уважаемые коллеги, что я не пожалею своего времени, своих сил, но осмелюсь воспользоваться своим правом… м-да!.. правом выступить с уничтожающей критикой этой безумной работы, которая должна быть уничтожена, как зараза, как возможная причина общечеловеческого бедствия, как символ варварства, дикости, жестокости, как страшный анахронизм, как чудовищное злодеяние, от которого следует спасти человечество. Да-да-да! Кроме того, это ненаучно и не имеет под собой никакой почвы, обречено на неудачу, неуспех и провал! М-да!..

Доктор покачал головой. Он еще раз перечел публикацию, лишний раз убедившись, что некая научная сотрудница М. С. Садовская будет защищать диссертацию на тему «Использование сверхпроводимости как метода аккумулирования энергии».

Обескураженный доктор ничего не понимал.

Глава V

ЭКСПЕДИЦИЯ ЗА ДЫМОМ

Худой, блеклый, как выгоревшая ткань, Карл Шютте вернулся домой раздраженный и злой. Он вздохнул, глядя на мать, ничего ей не сказал, провел рукой по расчесанным на прямой пробор жиденьким волосам и поднялся на второй этаж.

У двери в комнату отца Карл остановился, чтобы отдышаться. Прислушался к каким-то гремящим звукам. Потом поправил черный галстук бантиком и открыл дверь.