Эддис, пройдя мимо Аттолии, остановилась между ней и кроватью. Она посмотрела на тело Евгенидиса и повернулась к царице.

— Он спит, — сказала она.

Аттолия отвела глаза от своего будущего, чтобы сосредоточиться на Эддис.

— Просто спит, — успокоила ее Эддис.

При звуке ее голоса голова Евгенидиса немного повернулась, но он не проснулся. Аттолия, заметив его движение, вздохнула и прижала руку к груди, где еще пульсировала боль.

Эддис наклонилась над Вором и ткнула его в плечо.

— Проснись, — сказала она.

Пытаясь открыть глаза, Евгенидис не мог понять, где он находится. Он очень мало спал после того, как солдаты Ксенофонта проделали последнюю часть пути на лодках, чтобы высадиться на берег у Эфраты. Он плыл вдоль берега, поднялся в горы по лестнице, ехал вниз по склону горы, командовал бесполезной схваткой и снова оказался в Эфрате. Когда охранник запер его в маленькой комнате, он ходил из угла в угол, не давая себе заснуть, мучительно колеблясь между страхом и надеждой, пока не миновала долгая ночь. Его рука отчаянно болела, но он не пытался снять манжету. Он боялся, что не сможет одеть ее обратно, и хотел встретить свою судьбу, не пряча обрубок руки в рукаве. Дважды кто-то приносил ему еду, к которой он не прикоснулся, и один раз охранник вывел его по нужде. Стражник не был дружелюбен, и Евгенидис не решился расспросить его о новостях.

Наконец, во второй половине нового дня он увидел из узкого окна эддисийских солдат, марширующих за стенами Мегарона бок о бок с аттолийскими. Это показалось ему хорошим знаком. Позже пришла молодая женщина со свежей пищей и сказала, что все пленные эддисийцы освобождены, а мидийский посол заперт в своей комнате. Она не знала, чем закончился бой по ту сторону хребта, но для Евгенидиса эти две новости были признаком несомненного успеха, поэтому он уселся на пол рядом с кроватью и съел всю принесенную ею пищу. Ни стула ни стола в комнате не было. Служанка рассмеялась и сказала, что ему не нужно спешить, она вернется за подносом позже. Потом она ушла, а он так устал, что даже боль в руке не могла заставить его бодрствовать. Он на мгновение, как ему показалось, положил голову на кровать и проспал несколько часов, не услышав ни звяканья ключа в замке, ни голосов.

Когда Эддис толкнула его, первой мыслью было, что все его тело болит, значит он сидит прикованный в тюремной камере в Сунисе. Потом ему почудилось, что он покинул тюрьму и, должно быть, Пол или халдей Суниса будят его. Он не хотел видеть Пола, потому что Пол опять будет заставлять его лезть на лошадь.

— Отстань, — сказал он.

Эддис вздохнула.

— Евгенидис, — сказала она. — Просыпайся.

— Я думала, он чутко спит, — прокомментировала Аттолия.

— Обычно так и есть, — ответила Эддис, все больше беспокоясь.

— Он выглядит… — Аттолия пыталась подобрать слово.

Ей пришло на ум «беззащитным», но это было не совсем то, что она искала. «Молодым» тоже не подходило, хотя во сне он и казался моложе.

— Таким невинным, — сказала она наконец.

— О, да, — согласилась Эддис. — Обычно я готова простить ему все, что угодно, пока он не проснется.

Она наклонилась и снова ткнула его.

Наконец Евгенидис открыл глаза и поднял голову. Он выглядел смущенным и начал поднимать правую руку, а затем замер и уронил крюк на колени. Он осторожно поднял другую руку, чтобы протереть глаза. Он перевел взгляд от Эддис к окну, где виднелось потемневшее небо. Затем он повернулся, его взгляд стал острее, и сказал:

— Ты обо мне совсем забыла.

Эддис сунула руки в карманы штанов.

— Не лги, — сказал Евгенидис обвиняющим тоном. — Ты в опьянении славы гнала мерзких мидян от нашего берега и ни разу не вспомнила обо мне, пока они не отчалили.

Он повернулся, чтобы обратиться к Аттолии.

— Ты тоже забыла обо мне.

— Тебя покормили, — хладнокровно ответила Аттолия.

Евгенидис посмотрел на нее, и царица почувствовала себя прозрачной, словно ее маска растворилась в воздухе, словно он мог видеть ее сердце и знал, что минуту назад оно чуть не остановилось от горя.

— Это правда, девочка принесла мне ужин, — задумчиво сказал Евгенидис. — Она была очень красива. — и после паузы добавил. — И добра.

Эддис слушала разговор Вора и Аттолии об относительных достоинствах красоты и доброты. Она вздрогнула от его упрека, но Аттолия только поджала губы в тонкую улыбку и сказала:

— Не так уж и поздно, все равно ты уже привык сидеть на цепи.

— О, кто-то спас меня, — Евгенидис невинно закатил глаза. — Может быть, это та милая девушка, что принесла мне обед? Я думаю, — сказал он, положив руку на лоб и мечтательно глядя вдаль, — Я думаю, когда я стану царем, — медленно повторил он, — Когда я стану царем, она сможет быть моей главной фавориткой.

Аттолия высказалась неожиданно решительно:

— Попробуй завести хоть одну любовницу, и я отрежу тебе вторую руку. И кое-что еще.

Эддис рядом с ней замерла. Аттолия подняла голову, чтобы встретить взгляд, который ее дворецкий сравнил с расплавленным свинцом. Эддис открыла рот, но прежде, чем на успела облечь свои мысли в слова, Евгенидис рассмеялся. Смеясь, он уронил голову на кровать, затем быстро взглянул на оскалившуюся Аттолию.

Она посмотрела на него и покраснела.

— Ах ты, маленький змееныш, — искренне заявила она.

— Да, — согласился Евгенидис. Он неловко поднялся, чтобы усесться на кровать, зевая и проводя пальцами по волосам. — Да, я такой. И я хочу выйти из этой комнаты.

Аттолия наклонилась над ним и поймала пальцами его подбородок. Она почувствовала, как он вздрогнул, прежде чем поднять глаза и встретить ее взгляд. Он выглядел во сне таким юным, и пожалуй, таким и остался, проснувшись. Ему нужна нянька, а не жена, с горечью подумала Аттолия, хотя вышла замуж в еще более раннем возрасте.

— Тебе надо принять ванну, — сказала она, — и кто-то должен осмотреть твою руку. Подожди здесь еще немного, пока я не пришлю служанку.

Но она не отпускала его подбородок, все еще глядя ему в лицо. Он протянул руку, чтобы легко коснуться сережки в ухе: квадратный рубин в золотой оправе, который так хорошо гармонировал с рубинами в ее золотой ленте. Она уже была в этих серьгах, когда склонилась над ним во дворе Мегарона.

— Они тебе понравились? — спросил он.

— Да, — сказала Аттолия.

Она выпрямилась и пошла к двери.

— Ты пришлешь ту же милую девушку? — окликнул ее Евгенидис.

Аттолия подняла бровь.

— Нет, — сказала она и исчезла.

Эддис повернулась к внезапно помрачневшему Евгенидису, который задумчиво потирал щеку.

— Я думаю… — медленно сказал он. — То есть я не думал обо всем этом.

— О женитьбе, хочешь сказать? — Эддис села рядом с ним.

— Нееет, — сказал он и посмотрел на нее.

В его глазах Эддис увидела намек на то, чего никогда раньше не замечала. Паника.

— Я не думал о том, каково быть царем, — его голос звучал хрипло то ли от беспокойства, то ли из-за синяков на шее.

Эддис уставилась на него.

— Во-первых, меня никогда не перестанет удивлять твоя способность превратить свою жизнь в бардак. Что ты имеешь в виду, говоря, что не думал, каково быть царем? Ты надеялся жениться на Аттолии и поселиться с ней в моей библиотеке?

— Нет, — сказал Евгенидис, глядя на свои сапоги. — Я знал, что должен стать царем. Просто я не думал об этом.

— Все эти парадные одежды, — задумчиво заметила Эддис. — Церемонии. Обязанности. Обязательства.

— И все будут смотреть на меня, — сказал Евгенидис. — Все время.

Эддис спокойно смотрела на него в течение минуты или двух, пока он, наверное, впервые рассматривал обязанности царя.

— У Аттолии не было договора с Мидией, — резко сказала она. — Ни одного. Евгенидис… — она подождала, пока он поднимет голову. — Мы могли бы заключить договор без брака.

— Нет, — сказал он.

— Ты уверен?

— Да.

Глава 20

Дворецкий Эфраты, капитан телохранителей, несколько баронов, как эддисийских, так и аттолийских, а также служащие обоих домохозяйств ждали в главном атриуме. Аттолия окинула их быстрым взглядом. Эддисийцы, конечно, казались диковатыми, неудивительно, что мидянин недооценил их, но они чувствовали себя совершенно комфортно, расположившись в углу дворика. Ее собственный дворецкий и капитан гвардии с баронами выглядели откровенно растерянными, словно потолок мог обрушиться на них в любой момент.