Стыдливость и холод

— Ах, мамаша, какой стыд! — волновалась молодая белая куропаточка, возвратись из долины на свою скалу, — там внизу сидят какие-то птицы с совсем голыми ногами.

— Какая неподходящая компания для благовоспитанной молодой девушки! — возмутилась мать и провела клювом по своим белым панталонам, которые закрывали ей ноги до самых пяток. — А ты не знаешь, кто такие эти бесстыжие создания?спросила она у дочери.

— Не знаю, — отвечала куропаточка.

Старая куропатка решила спуститься в долину, чтобы разузнать, в чём дело. Она поползла между кустами вереска и чилибухи и выбралась на березовую порубку. Тут расположилась целая стая серых куропаток, залетевших сюда со скошенных полей соседнего государства. Все они были без панталон, и ноги у них были голы до самых колен.

— Откуда вы явились, развратные создания? — спросила разгневанная мамаша белой куропаточки.

— Мы здесь пролетом с юга. А у нас там слишком жарко, чтобы носить панталоны, — отвечала одна из серых куропаток.

— В таком случае, отправляйтесь-ка подобру-поздорову к себе на юг. Нечего тут смущать народ! Нам, в нашей приличной стране, нет никакого дела до ваших южных обычаев.

— Нечего сказать, хорошо приличие в белых панталонах! — съязвила серая куропатка.

— Как видите, сударыня, мы еще, славу Богу, не утратили стыдливости.

— Пустяки! — отвечала серая куропатка. — Вы надели свои панталоны вовсе не из стыдливости, а из-за холода.

Тут все серые куропатки закричали хором:

— Разумеется, не из стыдливости, а из-за холода!

Право собственности

Красивый куст орешника стоял на опушке. На нём были уже совсем спелые орехи, когда в ясный августовский день на него взобралась белка.

«Это мой ореховый куст», — сказала себе белка и перепрыгнула на другую ветку, чтобы попробовать зубы о соблазнительные орехи.

— Эй, ты, воришка, пошел вон отсюда! — послышался пискливый голосок откуда-то из самого куста.

— Кто это там? — спросила белка и стала оглядываться по сторонам.

Наконец, у самых корней куста она увидала мышь.

— Нечего тебе тут делать! Отправляйся-ка откуда пришла и не смей есть моих орехов! — пищала мышь.

— Мои орехи, мои орехи! — передразнила белка и без дальних разговоров принялась за лакомое блюдо.

— Не смей, говорят тебе, вор ты этакий!

— А позвольте вас спросить, на каком основании вы считаете эти орехи своими?

— На основании jus primi venientis или, если вам это больше нравится, по праву первенства.

— Пусть так, милостивая государыня, но я присваиваю себе этот куст на основании jus primi occupantis, то есть на основании захватного права. Сила крепче всякого права. Я сильнее вас, поэтому на моей стороне все преимущества. Поняли?

— О чём у вас тут спор? — затрещала сойка, прилетевшая на шум.

— Эй, ты, оставь мои орехи, а то я тебе задам!

— Извините, сударыня, — отвечала белка, — но я первая открыла этот куст.

— Что ты открыла мой куст, в этом нет ничего удивительного. Но по какому праву ты осмелилась им завладеть?

— Я им владею по праву…

— Ты им владеешь просто без всякого права. А теперь я прилетела и отберу его у тебя.

Но в ту минуту, когда сойка собиралась броситься на белку, в спорящих полетел град камней, и им оставалось одно — спасать свою шкуру, что они и поспешили сделать.

— Ишь, какие лакомые! — кричали мальчишки, пришедшие в рощу за орехами. — Ну, теперь мы им ничего не оставим.

И мальчишки принялись рвать орехи.

— За этим кустом, кажется, довольно весело проводят время, — пробурчал себе под нос арендатор, появляясь около злополучного орешника.

— А ну-ка, господа воры, позвольте мне отодрать вас за уши, дабы вы не заблуждались в своих воззрениях на частную собственность.

— Вот великолепный кустарник! Это как раз то, что нам нужно для фашинных укреплений, — загудел внушительный бас капрала, пришедшего в рощу с патрулем. Солдаты обнажили сабли и собрались рубить куст.

— Стойте! — закричал арендатор.

— Вы кто такой? Владелец? — спросил капрал. — Если вы не владелец, то прошу не вмешиваться!

— Но я арендатор…

— Ну так что же, что вы арендатор? Вы сами не имеете права срубить этот куст, а я имею право. Прошу мне не мешать.

— Значит, законы, ограждающие неприкосновенность частной собственности, отменены? — полюбопытствовал арендатор.

— Да, милейший, в данном случае этот так. Перед силой оружие умолкает закон. Потрудитесь проводить меня к владельцу: мне надо ему предъявить предписание о производстве реквизиции. Оно у меня вот здесь.

Они уходят.

Арендатор и капрал не успели еще скрыться из виду, как появляется железнодорожный землемер с рабочими.

Он устанавливает нивелир, делает вычисления, измеряет местность, наносит ее на план и, наконец, отдает распоряжение своим рабочим.

— Срубите-ка для начала вон тот ореховый куст.

Сказано — сделано.

— По какому праву вы позволяете себе производить в моей роще самовольную порубку леса? — спрашивает владелец, пришедший на место происшествия.

— На основании законов об отчуждении частновладельческих земель для государственных нужд.

— В таком случае — пожалуйста.

И владелец уходит, вполне удовлетворенный объяснением землемера.

— Это называется — законное нарушение прав частной собственности, — с достоинством говорит капрал.

— С предоставлением преимущества тому, кто приходит последним, — ворчит арендатор.

— Давайте, пока что, займемся скорей отчуждением орехов, — шепчутся между собой дети.

— И я тоже сейчас займусь реквизицией, — говорит белка.

— Попробуйте теперь убедить меня в том, что у нас существуют хоть какие-нибудь законы, ограждающие неприкосновенность частной собственности, — пищит мышь.

Рассказ о том, как почтенный пастор, веривший в Бога, утратил свою веру, благодаря хитрости пчел, и умер на лоне своей семьи убежденным атеистом

Жил-был священник, искренно веривший в Бога. Такой редкий случай не следует, однако, считать слишком необыкновенным в недрах христианской церкви. Надо сказать, что дело обстояло не всегда так. В своей ранней юности молодой священник имел правильное понятие обо всём окружающем, благодаря, влиянию своей благочестивой матери, совершенно отрицавшей существование Бога. К несчастью, юноша попал в житейский водоворот, его окружало дурное общество, и здесь у него украли его детские убеждения. Таким образом, достигнув зрелого возраста, он почувствовал себя настоящим теистом и надел священническую рясу, чем глубоко огорчил свою благочестивую мать.

В сущности, молодой священник вовсе не был ограниченным человеком. Он никогда не питал особого интереса ни к духовным, ни к светским книгам и не извлекал из них новых доказательств бытия Божие. Самым неопровержимым доказательством он считал целесообразность всех явлений природы, выражающуюся особенно ярко в проявлениях инстинкта у животных.

Молодой пастор пристрастился к пчеловодству. Как известно, все пчеловоды, благодаря тлетворному влиянию пчел, неизменно превращаются в самых убежденных теистов. Это обстоятельство уже давно обратило на себя внимание господ атеистов, и они употребляли все средства, чтобы с помощью запретительных пошлин подорвать пчеловодство.

— Оглянитесь кругом, дети мои, — так обыкновенно заканчивал пастор свою обстоятельную воскресную проповедь, в которой с несомненностью доказывал необходимость существования Бога. — Например, посмотрите на пчел (кстати, это были единственные животные, жизнь которых он изучал). Как вы полагаете, кто научил их делать эти удивительные соты? Вы, может быть, думаете, что это сделал я? Или моя служанка? Или мой старый садовник Яков? Нет и тысяча раз нет! Можете ли вы себе представить пчел, когда мы с ними снова встретимся на небе? Я лично глубоко убежден в том, что мы с ними там встретимся. Итак, можете ли вы вообразить себе этих самых пчел, не собирающими меда? Нет и тысяча раз нет! Вы не можете себе этого представить по той простой причине, что законы природы, созданные Богом, вечны и неизменны. Оборвите пчелам их крылья, отломите им ноги, вырвите им язык, и они, все-таки, несмотря ни на что, будут вырабатывать мед. При всех обстоятельствах и под всеми широтами пчелы следуют своему инстинкту и собирают мед. Это несокрушимый закон природы, вложенный в этих животных божественной волей единого неизменного и всемогущего Бога. Аминь.