«…Мы… ученики и сотрудники создателей первой технологии, слышали от них много рассказов о тех днях напряженной работы… Говорили о постоянном присутствии и определенном давлении со стороны НКВД. Но никогда не звучало, что это и была та движущая сила, которая заставляла работать. Наоборот, это была увлеченная работа ученых, преданных своему делу, понимающих, что поставленная задача непременно должна быть решена, и отдавших этому весь свой опыт и знания, а часто и здоровье, и жизнь. К сожалению, многие из тех, кто работал в первые годы на заводе «Б», потеряли свое здоровье и даже жизнь…»

«За период становления производства плутония на комбинате профессиональное лучевое заболевание было диагностировано у 2089 работников, 6 тыс. человек получили суммарную дозовую нагрузку >100 бэр[9]… Свыше 2000 человек имели в организме превышение допустимого содержания плутония…

…Однако люди сознавали, что без их самоотверженного труда страна не сможет создать ядерное оружие. Это понимание и заставляло их рисковать своей безопасностью. Иногда риск был связан и с исправлением персоналом собственных ошибок и нарушений технологической дисциплины, а за нарушения и ошибки тогда строго спрашивали. За некоторые нарушения снимали с работы и отдавали под суд».

«Из-за загрязнения реки и прибрежной территории радиационному воздействию подверглись 124 тысячи человек, проживающих в пойме реки на территории Челябинской и Курганской областей. Большие дозы облучения (до 170 бэр) получили 28 тыс. чел. Было зарегистрировано 935 случаев заболеваний хронической лучевой болезнью.

Около 8 тыс. было отселено из 21 населенного пункта…»

«Закончив химико-технологический техникум в Кинешме, я была направлена на работу на «Маяк» (более позднее название плутониевого комбината. — М.Г.). Поскольку технологическая схема первой очереди плутониевого производства воспроизводила обычное химическое производство, специально подготовленных технологов для работы с радиоактивными продуктами не было. Более того, не были учтены даже те особенности, которые были известны для опасных химических производств. Весь завод № 25 (завод «Б». — М.Г.) имел вертикальное расположение, когда любая протечка на верхнем уровне приводила к загрязнению всех этажей. Это было первой причиной многих радиационных аварий…

Вторая причина… заключалась в ужасной спешке в условиях строжайшей секретности. Все делалось под личным контролем Л. П. Берия и под присмотром сотрудников комитета госбезопасности, когда наказывали за любую оплошность. Страх толкал людей на поступки, которые приводили к авариям. Кроме того, использовались очень сложные химические продукты и дорогие аппараты. Например, в технологической схеме были аппараты, сделанные с большим добавлением платины, золота и серебра. Эти аппараты и продукты берегли больше, чем людей.

Третья причина — на производстве было запрещено делать какие-либо записи. Все работы производились по памяти, чтобы не было утечки совершенно секретной информации. Люди были постоянно в состоянии стресса, боясь забыть что-нибудь важное, относящееся к производству. И нередко забывали — особенно на первых порах… Несмотря на спешку, к назначенному сроку производственная схема не была готова. В реакторе была наработана первая порция облученного топлива, готового для переработки, а технологическая линия для его растворения не была собрана. Спецслужбы давили — делайте быстрее. Нашему начальнику 8-го отделения было сказано: пока не закончишь подготовку оборудования — с рабочего места не уйдешь. Пришел часовой и отобрал у него пропуск, без которого нельзя было выйти с территории предприятия. Что он мог сделать один? Ясно, что мы все остались с ним. Мы провели на заводе двенадцать суток, пока технологическая схема не заработала.

Не успели в конце декабря пустить производство, а в январе на трубопроводе основного продукта (так назывался раствор плутония) образовался свищ и продукт № 76 полился прямо на стоящего в отделении часового. Таких случаев впоследствии было множество, и боролись с разлитым радиоактивным раствором с помощью тряпки и ведра. Уборщиц в цехах не было по причине секретности, поэтому всю уборку мы делали сами.

Чаще всего разливы происходили в каньонах, где было установлено технологическое оборудование. Эти каньоны были закрыты бетонными плитами, которые никогда не должны были подниматься. Их назначение — защищать персонал от радиоактивного излучения, идущего из технологических аппаратов. Спускаться туда, согласно технике безопасности, было нельзя. Но другого способа собрать разлитый раствор не было. Поэтому после первого же разлива радиоактивного продукта эти плиты были подняты, и их на место больше не ставили. Спускались в этот каньон все сотрудники по многу раз. Как только сработает сигнализация, показывающая, что произошла очередная утечка радиоактивного раствора, — оператор должен лезть туда и смотреть — что случилось. А потом — ликвидировать последствия.

Я работала оператором, и мне часто приходилось собирать разлившийся в каньоне радиоактивный раствор. Собирала его тряпкой, поскольку разливы не были предусмотрены и никаких устройств для его отсоса не создали. Собранный раствор из ведра переливали в бутыль и пускали дальше в производство: ведь он был очень дорогой. Часто это делали голыми руками, поскольку резиновых перчаток на всех не хватало. Один раз прислали перчатки, а они все маленького размера. Мужчины отдали их мне, а сами работали с радиоактивностью голыми руками.

Позже на заводе № 35 (второй завод «Б». — М.Г.)бетонные каньоны с аппаратами были выстелены нержавеющей сталью, с которой проще отмывать радиоактивность. На нашем заводе № 25 дно каньонов было бетонное, и отмыть с бетона радиоактивность практически невозможно. Бывали случаи, когда приходилось отбойными молотками ломать бетонный пол, чтобы снять несмываемый слой радиоактивности. В результате всех этих локальных радиационных аварий в здании было немало мест, очень сильно загрязненных радиоактивностью. На нашем участке объемы раствора в производственных аппаратах были небольшие — литров пятьдесят — сто, а на начальных этапах растворения емкость аппаратов составляла до шести кубометров. И когда из такого аппарата случалась протечка, то терялось по две-три тонны высокорадиоактивного раствора. Собрать такой объем тряпкой уже было невозможно.

Никто из нас не знал, что предстоит работать в условиях повышенной радиоактивности и что все эти продукты, с которыми мы имели дело, повлияют на наше здоровье! Поэтому лезли в каньон и убирали все сами. Причем виноват всегда был оператор, во время дежурства которого состоялся разлив радиоактивной жидкости. Задача нашего участка заключалась в разделении урана и плутония. Этот процесс осаждения всегда шел плохо, хотя все процессы происходили под присмотром оператора. Причем смотрели глазами, а не посредством каких-нибудь приборов. Все решения принимались на глазок.

— Прозрачный раствор? — спрашивал оператор у начальника смены.

— Да, вроде прозрачный, — отвечал оператор.

— Можно сливать?

— Сливай, пожалуй.

Однажды пластмассовый аппарат емкостью 200 литров, в котором шло осаждение, сам собой развалился. Пластмасса не выдержала экстремальных условий эксплуатации. Став хрупкой, она треснула, и радиоактивный раствор разлился. Мы всю радиоактивность собрали, отчистили, вымыли полы, конечно, нахватали большие дозы, а когда закончили — у проходной нас уже ждал черный воронок КГБ. После смены всю ночь мы писали объяснения в КГБ — как все произошло.

Очень часто на трубах, по которым подавался радиоактивный раствор, образовывались свищи. Иногда трубы были плохо сварены, иногда на вентилях выбивало прокладку…

На уровне 7,7 м проходил трубно-вентильный коридор, где были в ряд расположены многочисленные вентили от разных аппаратов. Из-под этих вентилей постоянно случались протечки радиоактивного раствора, и он был очень сильно загрязнен радиоактивностью. Коридор был очень узкий, и, когда случалась протечка, я ложилась на живот и заползала в этот коридор, чтобы тряпкой собрать разлившийся раствор. А спиной стукалась о проходившие выше вентили и трубы. Из средств защиты были только резиновые перчатки — да и то не у всех. Часто радиоактивный раствор попадал на лицо и в глаза. А ведь это была не простая радиоактивность — это был раствор плутония в азотной кислоте с добавлением других крайне ядовитых жидкостей…

После того как облученные в реакторе блоки выгружали из реактора, специальными вагонами их доставляли на завод № 25, где происходило растворение. Из-за ошибок в конструкции разных производственных узлов, проблемы возникали постоянно. А поскольку речь идет о только что извлеченном из реактора топливе, то любая проблема сразу перерастала в радиационную аварию.

Труба, по которой блочки из вагона должны были ссыпаться в первый аппарат, имела такую форму, что блочки постоянно в ней застревали. Представьте себе трубу, в которой застряло несколько сот килограммов свежеоблученного топлива. Тогда со всей смены собирали мужчин, и они по очереди длинным железным прутом-шуровкой шуровали в этом конусе, проталкивая блочки в аппарат. А для этого нужно было как можно дальше просунуть руку с шуровкой. Единственной защитой были рукавицы и хлопчатобумажные комбинезоны. Был случай, когда в принимающем аппарате взорвался водород, а в это время один из рабочих вручную проталкивал в аппарат-растворитель облученные блоки. Так его далеко отбросило взрывной волной от принимающего отверстия. Он долго лежал в больнице, но это не помогло, и он умер.

Причина заключалась в спешке, которую ещё подхлестывало соревнование между бригадами — кто больше и быстрее выполнит задание. По технологии растворение блочков можно было начинать только после того, как закончилась их выгрузка. Но поскольку их выгружали постепенно, чтобы ускорить процесс, все смены шли на нарушение. Растворение начиналось до того, как закончится выгрузка. По этой причине и произошел взрыв — процесс уже шел, когда рабочий заканчивал проталкивать блоки в аппарат. Подобные случаи были нередки…

На нашем этапе в технологическом процессе использовалась плавиковая кислота. Она растворяет все, кроме драгоценных металлов. Поэтому не только аппараты, но и некоторые небольшие трубы были из золота. Когда такой аппарат выходил из строя, механики его вручную отмывали от радиоактивности, разбирали и взвешивали с точностью до тысячных долей грамма. Только после этого сдавали в ремонт.

В качестве уплотнителя использовалась резина, которая не выдерживала тех условий, в которых работали установки. Часто бывало: мы начинаем перекачивать радиоактивный раствор из одного аппарата в другой, а он не поступает. Труба где-то забита резиной. Значит, задержка технологического процесса и неизбежное наказание. Выход один — резать трубу в разных местах в надежде обнаружить место засора. Так и резали эту радиоактивную трубу, пока не находили место засора. Вычищали, звали сварщиков, они снова все сваривали, проверяли качество сварки, и только после этого продолжали работу. Разумеется, определить полученные нами дозы было невозможно. И вообще, радиационного контроля практически не было. Зачем он был нужен, если начальству и так было ясно — мы работаем при очень высоких уровнях радиации, а заменить нас некому.

На последнем этапе готовый продукт нужно было разлить в стеклянные бутыли перед отправкой на завод № 20 (завод «В». — М.Г)для получения там металлического плутония…

Для этого к трубе подставляли бутыль, подтыкали ветошь для уплотнения и с помощью вакуума переливали. Потом бутыль бралась на пузо и вручную переносилась в каньон готовой продукции.

На этом этапе были случаи самопроизвольной цепной реакции, когда раствор плутония принимал форму, близкую к сферической, и происходил выброс нейтронов.

Так был переоблучен начальник технического отдела А.А. Каратыгин, которому в результате пришлось ампутировать ноги и пальцы на руках. Позже… подобный случай произошел с Ю.П.Татаром. Полученная им доза общего облучения тела составила несколько сот бэр, на конечности пришлось несколько тысяч бэр. И всё-таки он выжил и сейчас живет в Озерске (Челябинск-40. — М.Г.), хотя лишился обеих ног и правой руки.

Персонал всегда был готов к наказанию. Если выполнять требования техники безопасности, то не удавалось в полном объеме выполнить производственное задание, а за это отправляли под суд. Если нарушать технику безопасности, то всегда был риск потерять не только премию, но также здоровье и саму жизнь. В таких условиях мы все работали. И кто во всем этом был виноват — я до сих пор не знаю.

Почти все из тех, кто работал тогда со мной, уже умерли. А я пока держусь. На оптимизме».