— Утверждаю! — с восторгом начертал Покровский.
В городе жизнь шла обычным порядком. Население кубанской столицы ничем не реагировало на расправу с Радою.
7 ноября, утром, как всегда, вышел очередной, по счету 248-й, номер «Вольной Кубани». Без боевых статей. Без отчета о заседаниях Рады. В хронике значилось объявление:
«Завтра, в пятницу, 8 ноября, в Александро-Невском соборе состоится архиерейское богослужение, на котором священник о. Сергий Тихомиров скажет слово на тему: «Явися же ему, молящемуся в Гефсиманском саду, ангел с небеси и укреплял его».
Калабухов в это время уже качался на перекладине…
8 4 часа утра арестованных членов Рады под усиленным конвоем юнкеров препроводили из дворца в арестный дом, Калабухова же на виселицу, сооруженную на Крепостной площади.
Насытив свою извращенную страсть ужасным зрелищем, Покровский пожелал доставить бесплатное развлечение и жителям Екатеринодара. Труп оставили висеть на площади. В течение дня громадные толпы зевак совершали туда паломничество.
«Вечернее Время», захлебываясь от удовольствия, извещало 8 ноября ростовскую публику о казни изменника. Некий Н. Штиглиц посвятил Покровскому хвалебную статью, озаглавив ее «Смешное о печальном»:
«Вот что как-то рассказывал мне начальник железнодорожной станции, переживший события в каменно-угольном районе: «Стоял на нашей станции ген. Покровский со своим штабом. В нашем районе было неспокойно, бродил местный большевизм. В штаб сообщили, что из барака, где жили шахтеры, стреляли по разъезду кубанцев и ранили казака. Покровский живо распорядился. Барак оцепили, находившихся в нем арестовали. Однако они не выдали того, кто стрелял. Утром снова допрос. На этот раз выдвинули двух виновников. У Покровского раз-говоры коротки — веревка и сук. А остальным за запирательство 50 плетей».[252]
7 ноября, после казни Калабухова, Покровский приказал начальнику черкесской дивизии Султан-Келеч-Гирею арестовать заместителя председателя Рады Султан-Шахим-Гирея. Горец арестовывал горца. Квартиру жертвы по обычаю разгромили. При этом погиб злополучный проект «договора дружбы», хранившийся в портфеле Султан-Шахим-Гирея.
Покровский в этот день, конечно, находился в хорошем расположении духа. По просьбе ген. Гатогогу, члена Рады, он отдал ему арестованного черкеса на поруки.
8 ноября прибыл в Екатеринодар Врангель. Теперь ничто не мешало ему явиться в Раду: там больше не было изменников.
Депутаты решили встретить его стоя. На душе у них скребли кошки, но на своих лицах они старались изобразить ликование, когда победитель явился на заседание.
Гром аплодисментов приветствовал барона. Филимонов обратился к нему с речью:
— Ваше превосходительство, глубокоуважаемый Петр Николаевич! От имени Кубанского края, как глава его, приветствую вас, славный, доблестный вождь Кубанской армии.
Врангель поднялся на трибуну и поспешил излить перед Радой горечь своего сердца, перечисляя вины федералистов. Упомянул о том, что благодаря их злостной агитации его армия не получала подкреплений; не умолчал и об уязвлении своего самолюбия известными словами И. Макаренко о кубанских генералах.
— Когда моя армия наступала на Царицын, в некоторых полках было по 30–40 шашек, а в полковых повозках по 400 человек. На Кубани была объявлена мобилизация 6000 лошадей. Но мы их получили лишь через два месяца, тогда, когда Рада разъехалась на каникулы. Моя армия нуждается в пополнениях. Я рассчитываю, что вы мне их дадите. Теперь плевелы удалены из вашей среды. Я сейчас уезжаю на фронт. Так могу ли я передать моим орлам, что их отцы и братья, члены Краевой Рады, как один, придут им на помощь?
— Просим, просим, ваше превосходительство!
Перед уходом генерала сотник Филимонов, молодой, но из ранних, рискнул замолвить от лица Рады слово за арестованных:
— Краевая Рада единогласно обращается к вам от чистого сердца и во имя спокойствия края с просьбой освободить их и передать в наши руки.
Врангель ничего положительного не обещал, но заверил законодателей:
— Будьте спокойны, никто не посягнет на ваши вольности.
Рада тотчас же поспешила изменить конституцию. Без прений (это в Раде!) были приняты единогласно (!) следующие предложения П. М. Каплина:
1. Кубанский край мыслит себя неразрывно связанным с единой, великой и свободной Россией.
2. Борьба в союзе с Добровольческой армией до конца за возрождение великой России через Всероссийское Учредительное Собрание.
3. Двухпалатная система упраздняется; функции Законодательной Рады переходят к Краевой, избранной на основании особого закона.
Особая делегация отправилась к Врангелю, чтобы сообщить ему об этих новшествах.
Унижение и лесть помогли. 9 ноября ген. Покровский уведомил Раду, что он, на основании полномочий, полученных от Деникина, гарантирует жизнь арестованным членам Рады, каков бы ни был приговор суда. Вскоре он передал Раде полученную им от Деникина телеграмму такого содержания:
«Твердо верю, что кубанское казачество осудило искренно обманувших доверие выборных людей, ведших край к гибели. Не желая проливать лишней крови, приказываю помиловать арестованных членов Рады и заменить угрожавшее им по суду наказание высылкой за пределы России».
— Генерал Покровский блестяще выполнил все мои приказы, которые я передавал ему из Кисловодска по прямому проводу, — сказал Врангель в беседе с журналистами. — Фронтовое казачество чуждо всякой самостийности. Я уверен, что теперь моя армия будет обеспечена всем необходимым и почувствует на себе заботы матери Кубани.
Черноморская земская управа приветствовала, в письме к Покровскому, проявленную им твердую государственную власть и ходатайствовала об устранении экономического гнета Кубани, воспрещавшей свободный допуск в Черноморскую губернию продовольственных продуктов и фуража.[253]
9 ноября Рада избрала нового председателя на место бежавшего И. Л. Макаренко, а десятого провожала Филимонова, который так мотивировал причины своего ухода в отставку:
— Теперь, когда борьба с большевиками ведется на большом фронте уже не маленькими отрядами добровольцев, а широким фронтом русской армии, теперь заботы о безопасности Кубани от нас отошли на второй план. В настоящий момент мы все горьким ударом судьбы приведены к единомыслию и согласованности. Надо надеяться, что с сегодняшнего дня жизнь, устроение жизни и работа краевых представительных учреждений пойдет нормально. Это одна сторона. Другая — это то, что вы приняли новое положение об управлении Кубанским краем, существенно изменяющее положение атамана. Права и обязанности атамана при расширении приняли другие рамки, другой смысл, чем те, при которых был избран я. Третья сторона — я не объединяю всех слоев населения. Здесь, в Раде, не скрывали чувства враждебности ко мне. Все это, вместе взятое, обязывает меня добросовестно заявить, что настал момент, когда я должен сложить полномочия войскового атамана.
— Просим! Просим! — раздались возгласы. Атаман-баба уступил место другому, ген. Успенскому. Кубань как-будто обновлялась.
Даже Шкуро, презиравший Раду, теперь прислал ей приветствие:[254]
«От всей души желаю собравшимся членам Рады наконец дать родной Кубани так долго жданные порядок и законность».
14 ноября ген. Покровский, закончив свою миссию в тылу, выехал на фронт.
«Русская армия, — писал Деникин в приказе от 11 ноября за № 2667, - в непомерно тяжелых боях льет кровь за освобождение России, за счастье народа, за русскую долю и казачью, а в то же время безудержное политиканство, неправда, ябедничество, грабежи, спекуляция, жульничество разрушают то, что создает кровь. В кубанском представительном учреждении в течение года небольшая кучка людей вела поход против русской армии, русского национального единства в содружестве с отторгнувшимися от России и изменившими ей окраинами. Я долго ждал, что учреждение само осудит казаков, ведущих казачество к гибели; но этого, к сожалению, не случилось. И потому, не посягая на существование выборных казачьих установлений и казачьих вольностей, прежней и нынешней ролью казачества заслуженных, я применил власть главнокомандующего к преступникам. Перед лицом смертельной опасности, угрожавшей делу спасения России, я призываю командующих армиями, казачьи правительства, войсковых атаманов, Круги и Раду, в пределах принадлежащих им прав, помочь мне суровыми и беспощадными мерами расчистить тыл».[255]
252
«Вечернее Время», г. Ростов, № 407, от 8 ноября 1919 г.
253
Доброволия в это время объявила экономическую блокаду Дона и Кубани, не допуская в них никаких товаров из районов, где она властвовала безраздельно. Такая мера была вызвана тем, что донское и кубанское правительства, в целях предупреждения вздутия цен на предметы питания, воспрещали вывоз их из своих областей.
254
12 ноября.
255
«Донские Ведомости», № 259, от 13 ноября 1919 г.