Засмотревшись на чернокожих людей, Гуче не заметил, как из носилок выбрался маленький, засохший, как чахлое деревцо, старик, уселся на подставленное плетёное креслице, крикнул что-то, и воины бросились подгонять рабов.

- Ха, - рассмеялся горец, - они боятся этого слабого старца? - И, выйдя из укрытия, бейкол спустился к морю.

А Шиготиж гнал коня и упреждал касожские караулы:

- Грекам, что идут с Гуче,обид не чинить! То наказ Редеди-пши!

Неприметная тропа петляет по лесу, переваливает с горы на гору. Поспешая за касогом, мускулистые чёрные эфиопы бережно несут Клавдия.

Катапану нет дела до притомившихся рабов, жизнь раба не стоит сожаления.

Выставив копья, лёгким шагом бегут воины. Клавдии сонно зевает и шепчет слова проклятия базилевсу, а вместе с ним и логофету дрома, по чьей вине покинул прохладные залы херсонесского дворца, переплыл море и вот теперь ищет встречи с князем диких варваров…

Князь Редедя принимал катапана не по-княжески, в лесу, после удачной охоты на медведя. Редедя возбуждён, глаза искрятся молодо, не всяк раз случается свалить такого зверя собственноручно.

Ловко орудуя ножом, князь снимал шкуру, когда рабы внесли на поляну вырезанные из красного дерева носилки, опустили на траву. Безоружный грек помог катапану выйти, и по его невидимому знаку рабы удалились.

Отложив нож, Редедя вытер руки о кожаные порты, шагнул навстречу:

- Добрым ли был твой путь, стратиг заморского Херсонеса? Не утомили ли тебя наши дороги?

- Твои бейколы, архонт, сделали мой путь вдвое короче, а воздух гор - бальзам древних.

__ у нас есть и иной бальзам. Отведай нашей еды и испей той воды, что течёт с самых вершин, и ты воротишься в свой Херсонес окрепший телом. Сегодня я не хочу, стратиг, спрашивать тя, к чему ты прибыл в нашу землю, какая нужда заставила плыть через море, о том будет особый разговор. Я звать велел тебя сюда, дабы развеять твои думы. Садись, стратиг, к огню.

Проворные унауты[128] разбросали меховую полость, и Клавдий, обезоруженный таким приёмом, уселся поджав ноги. Он ждал, что будет дальше, а Редедя уже склонился над медвежьей тушей, отхватил мякоть и, нарезав кусками, принялся насаживать на вертела. Унаут пригасил огонь, уложил вертела над угольями, и вскоре над лесом потянуло жареным мясом.

«Варвары, чуждые прекрасного, - мысленно философствовал Клавдий, - звук охотничьего рожка заменяет вам тонкострунную арфу, а кусок полусырого мяса ароматные блюда, сдобренные восточными специями. Но Бог сделал эти племена дикими, а Византию цветущей, и Бог вложил грекам разум, чтобы они повелевали этими народами».

Клавдий размечтался и не заметил, что Редедя давно уже держит перед ним дымящийся вертел.

- Яркое солнце затмило твой взор, стратиг, а разум заполнили думы. Но ты очнись от них, - усмехнулся Редедя, - съешь еду отцов наших.

На бледных щеках катапана проступили гневные пятна. Он поднял глаза и встретил насмешливый взгляд касожского князя. Ничего не ответив, Клавдий принял вертел, а унаут уже ставил перед ним поднос с разными травами и глиняную чашу с водой. В стороне у другого костра шумели и смеялись княжеские телохранители.

- Хмелен воздух страны твоей, великий архонт. Он подобен тому вину, что хранится в амфорах долгие годы.

- Ты прав, стратиг, но мы, касоги, не пьём вино. Вино туманит разум, а воздух бодрит душу.

Редедя жевал быстро, срывая мясо с вертела зубами, заедал травами. Покончив, отложил вертел в сторону и, взяв ещё один, стрельнул глазами в Клавдия.

- Оттого ты, стратиг, немощен, что желудок твой всегда пуст, - палец Редеди ткнулся в нетронутый вертел катапана. - Видно, попусту я позвал тебя сегодня, тело твоё ищет покоя, вели своим чёрным унаутам унести тебя. Для дела же позову тебя, как час настанет.

- Зачем послал тебя ко мне твой император? - Смоляные брови Редеди взметнулись, он подошёл к катапану вплотную.

Перед Клавдием стоял не тот князь, какого видел он в первый день на охоте, насмешливого, оживлённого, и одет был Редедя не так: дорогие порты заправлены в лёгкие сафьяновые сапоги, поверх рубахи накинут стянутый в талии халат зелёного шелка, и голову прикрывает войлочная шапочка.

По резкости тона Клавдий догадался, разговор будет коротким.

- Базилевс Василий шлёт тебе, великий архонт, свой поклон и дары, прими их.

Греки внесли и положили к ногам Редеди саблю, изукрашенную камнями и чернью, тонкой вязки кольчужную рубаху и шелом с бармицей. Редедя нагнулся, взял саблю и, обнажив, подул на сталь. Маленькие, глубоко запавшие глазки катапана прощупывали касожского князя насквозь. Вот Редедя оторвался, глянул на Клавдия:

- Чего хочет император?

- Греческие купцы к вам, касогам, редкие гости, потому как нет у вас торга, подобного таматархскому, а иметь бы надобно, от того наипервая выгода тебе, архонт.

- Что ещё хочешь сказать мне, стратиг? - Редедя скрестил руки, поставил ногу на шелом.

- Ведаешь ли ты, стратиг, что Мстислав замыслил вас, касогов, взять под свою руку? И в том ему помощь от тех твоих единоплеменников, кои ему уже служат.

Нахмурился Редедя, заходил взад-вперёд по горнице. Задравшуюся медвежью полость на земляном полу отшвырнул носком. Наконец остановился напротив Клавдия, сказал зло:

- То наша забота, стратиг. А о торге, передай своему императору, я подумаю.

…В пасмурную погоду мутная пелена закрывает море и гряды холмов, небо сыпет мелкой дождевой пылью, и стража на крепостной стене Херсонеса ищет укрытия под навесами стрельчатых башен. Пустынно и грязно на изломанных улицах города, и только на торгу по утрам людно.

Спозаранку выбрался золотых дел мастер за несколько дней прогуляться по торговым рядам, заглянул в купеческие палатки, с одним, с другим словом перекинулся да, так и не присмотрев ничего, домой собрался. За торговыми рядами столкнулся с иноземцем. Запахнувшись в корзно, тот чуть было не сбил старого мастера с ног. Купец чем-то напомнил ему Давида, такой же коренастый, широкоплечий и борода лопатой. Мастер посторонился, глянул иноземцу в спину. Потом вдруг, круто поворотив, поспешил следом. Купец шагал широко, стороной обходил лужи. Догнав гостя, золотых дел мастер дёрнул его за рукав:

- Не из Русской ли ты земли, человек, и не в Таматарху путь твой?

- Ты угадал, человек. Русский я, и зовут меня Любомир. Но только дорога моя из Тмуторокани в Киев.

- Плохо! Ай-яй, как плохо, - посокрушался мастер.

- Что же в том плохого? - показав в улыбке зубы, спросил Любомир.

- Коли б ты в Таматарху путь держал, я бы с тобой для Давида весть передал.

- Это не о старшине ли купцов тмутороканских Давиде ты, человек, речь ведёшь?

- С нём самом.

- Вон оно как, - посерьёзнел Любомир, - не приплывёт он боле в Корсунь, не увидишь ты его, человек, ибо нет в живых Давида.

- Умер, сказываешь, - опечалился мастер, развёл руками. - Нежданно как. - И зашагал прочь, потупившись.

- Обожди, человек! - окликнул его Любомир. - Что хотел сказать ты Давиду? Есть здесь гость тмутороканский по имени Славин. Одно лето Давид и я плавали с ним к грекам, в Царьград. Так не сгодится ли ему та весть?

Золотых дел мастер воротился, шепнул:

- Катапан Клавдий, сказывают, в Константинополь отбыл, но ты не верь тому. В великом таинстве к касогам он взял путь. Так ему базилевс велел, о чём речь у него с варварами будет, не ведаю… Да скажи тому гостю Славину, что такие вести Давид князю своему поспешал передавать, а князь меня гривнами за то одаривал.

- Спасибо тебе, человек. Я же слова твои без промедления передам Славину и накажу, чтоб в обратный путь он поторопился…

Семя, кинутое Клавдием, дало всходы. Отбыл катапан в Херсонес, а князя касогов речи Клавдия не покидают, в них его, Редеди, думы. Давно копит он гнев на Мстислава, не хочет смириться, что принимает князь таматархский на жительство Редеди ослушников и в дружину берет. Знать, настала пора не полюбовно, а оружьем решить ту тяжбу.