Все без исключения бывшие ректоры университета выполняли всегда охотно мои ходатайства в подобных случаях, и должен сказать, что и студенты, давшие мне честное слово, выполняли его до выхода из университета, кончали университетский курс, благодарили меня не только при выходе из университета, но и в последующие годы заезжали ко мне, бывая в Киеве, да и не только студенты, но и их родители и близкие родственники, которых я мог бы ныне назвать всех по фамилиям несколько сот человек за пребывание мое в Киеве в должности начальника жандармского управления более четверти века, так как именные списки этих студентов сохранились у меня.

В конце 1887 года приезжает ко мне ректор университета Ренненкампф, крайне взволнованный, и говорит, что он получил выговор от министра Делянова за неувольнение из числа студентов 38 человек вышеупомянутых, привлеченных обвиняемыми в государственном преступлении, о чем сообщил министру генерал-адъютант Дрентельн, и что он поставлен в необходимость донести министру, что эти 38 студентов остались в числе студентов по моей просьбе, и о них я ему не сообщал. Дав полное право ректору сообщить в таком смысле, я просил обождать увольнением студентов до переговоров с генерал-губернатором Дрентельном и до разрешения этого дела моим непосредственным начальством в С.-Петербурге, куда я на днях же выеду по этому же делу ходатайствовать за этих студентов, которым я в свою очередь дал слово, что они останутся в университете.

Прибыв к генерал-губернатору и доложив об этом, я получил от генерал-адъютанта Дрентельна буквально в таком смысле ответ:

— Я очень хорошо знал и знаю, что эти студенты по вашему ходатайству остались в университете, но я сообщением министру Делянову об этом желал сделать неприятность Ренненкампфу по службе. Я ничего не имею против оставления этих студентов в университете и вашего ходатайства за них в С.-Петербурге.

По приезде в Петербург у бывшего товарища министра внутренних дел, заведывавшего полициею, и командира корпуса жандармов генерала Оржевского и директора департамента полиции Дурново я встретил полное сочувствие в моем ходатайстве, как равно и у бывшего министра внутренних дел, шефа жандармов графа Д. А. Толстого, который, разрешая мне ходатайство у министра Делянова, присовокупил, что вряд ли я только успею в этом, потому что Делянов об очистке университетов уже доложил государю и в настоящее время борется неприятною перепискою по этому предмету с генералом Оржевским и департаментом полиции, которые признают, что через очистку университетов от неблагонадежных студентов усилится прилив молодежи в революционную среду.

От графа Д. А. Толстого я поехал к министру Делянову, который, как всегда, принял меня изысканно любезно, но вначале в просьбе мне отказал, а затем, после настоятельных моих убеждений, согласился сделать это следующим путем и не иначе, как через государя, которому он уже доложил об очистке университетов. В основание моего ходатайства я выставлял, что мною студентам дано слово, которое изменять не приходится, что самое главное, — по делу покушения на жизнь государя ни один из студентов Киевского университета не причастен, и что после увольнения 38 студентов вольются вновь в преступное сообщество озлобленными.

Уступчивый, добряк по характеру, министр Делянов, всегда относившийся ко мне лично с уважением, перешел к следующему рассказу: что у государя он не имеет особых назначенных дней и часов для доклада, а когда встречается необходимость в докладе, то испрашивает на то разрешение государя особою запискою, и что, быв нередко милостиво приглашаем императрицею на утренний кофе, пользуется иногда докладом государю по небольшим делам в то время, когда государь иногда выходит откушать кофе, и что на завтра он получил приглашение императрицы, и что, если выйдет государь, то он доложит о моем ходатайстве, но с тем, чтобы я изъявил согласие на то, чтобы он мог доложить государю, что ходатайство вызывается моею инициативою, и я принимаю на себя ответственность за этих студентов. Я изъявил полное согласие на это предложение и за результатом должен был пожаловать к Делянову в тот же день в два часа.

Явившись к Делянову, получил от него ответ такой, что государь, выслушав доклад при императрице, изволил высказать: «что раз начальник жандармского управления ходатайствует, просьбу его нужно выполнить». Таким образом вышеупомянутые студенты остались в университете и окончили курс, с чем меня и поздравил И. Д. Делянов. Граф Д. А. Толстой выразил мне большое удивление на результат моего ходатайства, но отнесся к результату весьма сочувственно.

Вскоре после состоявшегося распоряжения в отношении приема в гимназии и университеты евреев с процентным ограничением министр просвещения Делянов прибыл в г. Киев, где я ему откровенно доложил о громадном недовольстве местного еврейского населения этим распоряжением, причем совершенно откровенно высказал ему и свое личное мнение, по которому я не разделял это распоряжение и не разделял его по следующим моим личным воззрениям и доводам, кои доложил Делянову.

Они состояли в следующем: во-первых, это распоряжение, не носившее характера закономерности, являлось как бы законом, имевшим обратное действие в том отношении, что родители, поместившие до этого распоряжения уже своих детей-евреев в гимназии, подготовили им путь для получения высшего образования, а между тем из-за неприема их в высшие учебные заведения они должны изменить этот путь направления детей, которых из гимназий не представляется никакой возможности вернуть и направить на путь ремесленного, рабочего труда и т. п.; во-вторых, образованный еврей срывает с себя массу недостатков таких, кои присущи еврею по еврейскому закону, талмуду, и эти недостатки во время прохождения им курса среди других национальностей невольно смягчаются, откидываются и даже совсем исчезают от постоянных сношений и нахождения специально вне еврейской среды; в-третьих, евреи, не поступившие в высшие учебные заведения для окончания образования, выедут в заграничные университеты, где будут вступать в особые политические кружки и затем безусловно вернутся в Россию, пропитанные недовольством до мозга костей и политикою, направленною против всего русского и правительства в особенности, и явятся в Россию готовыми революционерами; в-четвертых, студенты евреи, получившие высшее образование за границею, составят опытные кадры для ведения революционного движения в России и всецело примкнут к образовавшимся уже в России революционным сообществам, борьба с которыми будет в высшей степени затруднительна для правительства и, в-пятых, к общему неудовольствию евреев за неравноправность, уже существующую присоединится еще естественное недовольство за недопущение к высшему образованию в России.

В особенности и настоятельно я подтвердил министру Делянову о том, что процентное ограничение поведет безусловно к усилению революционного элемента в России и в особенности через евреев, озлобленно отнесшихся к процентному ограничению по приему их в учебные заведения. На все мои доводы Делянов предложил мне ходатайствовать за тех евреев кои не попадут в университет, но будут известны мне, [как] и их семейства с хорошей и благонадежной стороны, и [заявил,] что он доложит государю, сославшись на меня, о смягчении этого распоряжения тем, что будет разрешено принимать евреев в учебные заведения сверх процентов по особым ходатайствам и через наводимые справки. Я на это отвечал, что этим дополнительным распоряжением мера превратится в полумеру, каковая вызовет безусловно не только еще больше недовольство по несправедливости своей, но еще может вызвать и злоупотребления при приеме в учебные заведения евреев, что, в действительности, и было впоследствии.

Впоследствии говорил мне министр Делянов, что на одном из докладов императору Александру III, государь, прочтя об огромном числе русских евреев, находившихся за границею для получения высшего образования, изволил положить резолюцию, что на этот предмет следует обратить особое внимание.