— К сожалению, в банке нам денег не дают, — усмехнулся Шукшин. — Чековой книжки нету!

— Но у нас есть оружие, Константин Дмитриевич, — Трефилов достал новую сигарету, прикурил от окурка. — Надо будет познакомиться с банком!

Жульян посмотрел сбоку на Трефилова, перевел взгляд на Шукшина.

— Констан, Виталий говорит дело. Честное слово, это неплохо придумано — банк!

— Налет на банк здесь, в Мазайке? — брови Шукшина приподнялись. — Нет, это слишком рискованно. Мы даже не знаем города!

— Город небольшой, познакомиться с ним нетрудно, — ответил Трефилов. — Разведаем, посмотрим.

На следующий день Трефилов и Гертруда, громко, весело переговариваясь, с велосипедами вышли на улицу. Девушка окинула Виталия критическим взглядом:

— Ничего, хорош парень. Только шляпу надо надеть немного набок. У нас все щеголи так носят. Жалко, нет цветка, ты был бы настоящий жених… Знаешь, как у нас влюбленные ездят? А ну, садись, поехали! Ближе ко мне, ближе, не бойся!

Их велосипеды поравнялись. Гертруда положила руку на плечо Трефилова.

— А ты обними меня. Да смелее же, смелее! Какой робкий кавалер… Я управляю левой рукой, ты правой. Поехали!

Обнявшись, они покатили по асфальтированной улице. Прохожие с улыбкой посматривали на влюбленную парочку.

Гертруда, не переставая шутить и смеяться, называла каждую улицу, объясняла, что помещается в каждом из больших зданий, мимо которых они проезжали.

— А где банк? Скоро? — нетерпеливо спрашивал Трефилов.

— Смотри: налево — жандармерия, а тот серый дом — гестапо… У тебя нет желания навестить господина гауптмана? Он так был бы рад встрече… А банк дальше. Вон тот красивый дом…

Проехав два квартала, они поравнялись с большим зданием, увенчанным многочисленными башнями. Над крышей высился шпиль.

— Здание солидное. А этот полицейский всегда тут торчит? — сказал Трефилов, окидывая дом быстрым взглядом.

— Всегда. И в помещении, внизу, двое полицейских.

— Может быть зайдем, а?

— Нет, завтра. У меня будет сюда дело.

— Отлично… Интересно, когда здесь больше денег — утром или к вечеру?

— Не знаю… Через три дня немцы будут выплачивать деньги за поставки. Тогда уж денег будет много!

— Через три дня? Откуда ты знаешь?

— Я сегодня видела бургомистра соседней деревни Кювилье. Эта толстопузая каналья все пристает ко мне с ухаживаниями… Он приехал получить деньги за скот, а ему сказали, что будут выплачивать через три дня. Послушал бы ты, как он ругался…

Когда на другой день пришел Жульян, Трефилов, уже успевший побывать в банке, сказал ему:

— Взять деньги нетрудно. Надо только подобрать смелых ребят.

— За этим дело не станет. Как ты думаешь проникнуть туда?

— Очень просто. Туда же пускают всех…

— Ты решил это провести днем? — Жульян удивленно посмотрел на Виталия.

— Только днем! Вот мой план…

Трефилов со всеми подробностями, до мельчайших деталей изложил Макенбеку план операции. Тот сразу загорелся.

— Здорово, черт возьми! Жалко, что мне нельзя пойти с тобой. Меня в Мазайке каждая собака знает…

На операцию пошли вшестером — четыре бельгийца и двое русских. К банку подъехали по одному, с разных сторон.

Как и было рассчитано, Трефилов прибыл последним. Подъезжая к зданию банка, он помахал рукой монтеру, сидевшему высоко на столбе.

— Привет, дружище Эмиль! Как жизнь?

— А, это ты Жак! Живем потихоньку…

— Заходи в гости!

Значит, все в порядке, можно действовать — обрывай телефонные провода и заходи в здание.

Банк только что открыли, в просторном вестибюле почти никого не было. Около двери, заложив руки за спину и выставив огромный живот, прохаживался полицейский — низкорослый, краснощекий толстяк. Второй полицейский неподвижно застыл у входа наверх, куда вела широкая мраморная лестница. Позади этого полицейского стояли, оживленно разговаривая, два хорошо одетых представительных бельгийца. Один из них держал в руках большой коричневый портфель с блестящими застежками. В стороне от бельгийцев прогуливался Чалов, делавший вид, что он кого-то ожидает.

Как только Трефилов прошел через вестибюль и оказался на лестнице, Чалов направился к полицейскому, расхаживавшему около двери. Вынув пачку дорогих сигарет, он протянул ее толстяку. Полицейский охотно взял сигарету, почтительно поблагодарил. Чалов полез в карман за спичками. Полицейский стоял, приготовившись закурить. Чалов выхватил пистолет, направил в лицо оторопевшему полицейскому. Вторая рука Чалова уже извлекала из кобуры полицейского большой старый револьвер.

В ту же минуту был обезоружен и другой полицейский. Это очень ловко, без всякого шума, сделали «представительные» бельгийцы.

Трефилов и два бельгийских партизана на глазах остолбеневших от ужаса, чуть живых кассиров уже набивали сумки тугими пачками денег.

Едва Трефилов показался на лестнице, Чалов открыл дверь на улицу, громко окликнул часового и, махнув ему рукой, быстро вошел в вестибюль. Встревоженный полицейский бросился за ним. В дверях его схватили, обезоружили.

Вся операция длилась не больше пяти минут. Полицейские и служащие банка не успели прийти в себя, а партизаны уже скрылись. Трефилова за углом ждала машина…

Партизаны взяли в банке восемьдесят тысяч франков. Большую часть денег бельгийцы выделили русским. Шукшин сказал, что это несправедливо, что русских участвовало в операции только двое, но Жульян решительно возразил:

— Нет, Констан, вам надо купить одежду и одеяла. Зимой в землянках без одежды нельзя.

— Ладно, Жульян, мы в долгу не останемся, — растроганно ответил Шукшин.

Случай помочь бельгийцам представился скоро.

За Мазайком находился завод технических авиационных масел, полностью работавший на германскую авиацию. Бельгийские коммунисты убедили рабочих уйти с завода, организовали массовый саботаж. Гитлеровцы лишили рабочих продовольственных карточек, оставили без хлеба. Люди голодали.

Жульян рассказал об этом своим русским друзьям, попросил у них совета.

— Рабочие долго не продержатся. Сами-то они вытерпели бы, а вот семьи… Ребятишек голодными не оставишь! Что делать, что делать? — сокрушенно говорил Жульян.

Одни предлагали захватить продовольственный оклад, вторые советовали напасть на транспорты с хлебом или мясом, которые направлялись в Германию. Но все это по разным причинам отвергалось.

— Есть еще один выход, — сказал Трефилов, по обыкновению усердно дымивший сигаретой. — Самый верный выход…

Все повернулись к Трефилову, но он не спешил излагать свой план, продолжал курить.

— Да, это можно сделать! — проговорил он наконец он поднялся. — Пусть рабочие выходят на завод. А мы через несколько дней, ночью, ворвемся туда и уничтожим оборудование. Рабочие за партизан не в ответе… Допустим, что и в этом случае немцы лишат их пайка. Но мы можем забрать на заводе продовольственные карточки! Они наверняка хранятся в конторе завода.

— Верно, в конторе, — подтвердил Жульян. — Значит, бьем сразу двух зайцев: выводим из строя завод и обеспечиваем хлебом рабочих? Нам это подходит! — Жульян оживился, в глазах вспыхнули озорные искорки. — Черт возьми, с вами можно дела делать… Когда поедем?

Было решено, что завтра в район завода отправятся Трефилов, Новоженов и Чалов. С ними поедет дочь хозяйки Мия. Как только они проведут разведку и установят время операции, в лесу, недалеко от завода, сосредоточится группа русских и бельгийских партизан.

Прошло четыре дня. Партизаны не возвращались, и никаких известий от них не было. Шукшин, оставшийся один в доме Елены, не находил себе места. В тысячу раз легче лицом к лицу встретить опасность, чем оставаться в неведении, бездействовать, когда, быть может, твои товарищи схвачены…

Елена тоже встревожилась, подолгу простаивала у окон, часто выходила на улицу. Но она старалась не подавать вида и успокаивала Шукшина:

— Ты напрасно волнуешься, Констан. Если бы с нашими детьми что-нибудь случилось, так Жульян давно бы сообщил. Жульян все видит и все знает, что делается кругом…