Митя приуныл. Хоть на глаза партизанам не показывайся. Каждый норовит посмеяться над ним. Даже Маринов, человек строгий, и тот не удержался, сказал со смехом:

— Ты, Митя, как неудачливый ухажер. Знаешь, частушка такая есть: понапрасну, парень, ходишь, понапрасну ножки бьешь…

— А я виноватый, что его хвороба носит? Я сюды, а он туды…

— Сюды, туды! — сердито передразнил Новоженов. — Виновата лошадь, что телега не смазана. Эх, ты, Митрий… Горе мне одно с тобой!

Как-то среди дня в лес пришел Жеф и сообщил, что в Нерутру на трех подводах приехали гитлеровцы — шесть солдат и унтер-офицер. Рыскают по домам, ищут партизан, оружие, а заодно забирают продовольствие.

Шукшин решил сделать засаду на дороге, по которой должны были возвращаться немцы. Дорога на большом участке шла лесом. Незаметно выдвинуться к ней и выбрать подходящее место для засады было делом несложным.

Партизаны — их было десять человек — залегли по обеим сторонам дороги, в густом кустарнике. Впереди, метрах в тридцати от основной группы, расположились Зуев и Новоженов. Расчет был простой: как только гитлеровцы приблизятся, Новоженов кинет гранату. Фашисты бросятся назад, и тут по ним ударит основная группа…

Гитлеровцы не спешили выезжать из деревни. Солнце уже село за лесом и в неподвижном теплом вечернем воздухе стали сгущаться сумерки, когда на дороге показались повозки. Сытые лошади бежали ленивой трусцой. Солдаты лежали и сидели на мешках. Кто-то из них негромко напевал.

Новоженов и Зуев, затаившись, с нетерпением ждут, когда гитлеровцы приблизятся. Но вот уже видны лоснящиеся крупы коней, длинная зеленая повозка. Новоженов, бросил гранату. Она взорвалась под телегой, не задев ни солдат, ни лошадей. Испуганные кони бешено рванули, понесли. Другие повозки с громом покатились за ними. Партизаны открыли огонь, но было уже поздно. Они просчитались: гитлеровцы бросились вперед, а не назад… И тут партизаны услышали дикий, отчаянный крик:

— Держи! Держи!

По дороге, размахивая руками и истошно крича, бежал Митя. Можно было подумать, что гитлеровцы ограбили Митю и увозят его добро…

— Держи! Держи!

Повозки и Митя скрылись за поворотом.

Новоженов не успел опомниться, как неожиданно справа показалась машина с немецкими автоматчиками. Оставалось только одно — быстро отойти в лес.

Домой партизаны вернулись мрачные, удрученные неудачей. Ужинать никто не стал. Молча, не глядя друг на друга, разбрелись по землянкам.

Больше всех переживал Новоженов. Всю ночь ворочался с боку на бок, сокрушенно думал: «Эх, растяпы, растяпы… Разве так надо было делать засаду? И Митю потеряли! Митя, Митя…»

Новоженов поднялся, как только рассвело. Он должен был вместе с Шукшиным отправиться за канал, к Марченко. «И как я в глаза командиру посмотрю… Ни слова вчера не сказал. Лучше бы уж выругал!»

Выйдя из землянки, Новоженов оторопело остановился. На стволе поваленной сосны сидел Митя и чинил пиджак. Рядом на траве лежала новенькая винтовка.

— Митрий! Чертяка ты рыжий! — радостно закричал Новоженов. — Где же ты пропадал, увалень проклятый?

— Вчерась еще возвернулся, к ночи.

— Куда вернулся? Сюда?

— А куды ж еще-то? Дом наш далеко. На Байкале живем. Гляди-ка, ядрена палка, что эти чертовы фрицы сделали! — Митя поднял свой серый, довольно потрепанный пиджак, в двух местах пробитый пулями. — Вещь еще гожая, можно сказать новая, а они дыр понаделали, стервы…

— Ты мне мозги не вкручивай. Я тебя спрашиваю: где ты был? Почему ты мне не доложил о своем прибытии?

— Я же говорю, что тута был. В траве ночевал. — Митя надел пиджак, обиженно вздохнул. — Опять бы ребята смеяться начали, ежели пошел в землянку…

— Это ты зря, Митя. Ребята по-дружески с тобой, а ты… — Новоженов взял винтовку, передернул затвор. — Добрая винтовка! Как же ты ее взял?

— Она мне, ядрена палка, сама в руки далась, — заулыбался Митя. — Телегу-то как о сосну навернет: одна колесо сюды, другое туды… Фрицы, значит, кто куды, а винтовки в кусты полетели. Я бы и вторую взял, вот те крест, да малость не поспел. Автоматчики, паскуды, налетели. Кой-как убег…

Эту историю партизаны не могли без смеха вспоминать. Но с тех пор отношение, к Мите изменилось. Он добыл оружие, стал полноправным бойцом партизанского отряда.

Шукшин и Новоженов пришли в лес к Марченко. Матрос, увидев их на тропе, обрадованно кинулся навстречу.

— Знаете, кто пришел? Михаил Модлинский!

— Браток?! Да где же он? — Шукшин, нетерпеливо отстранив Марченко, пошел вперед.

— Здесь я, Константин Дмитриевич! — Браток, лежавший у дерева, с трудом приподнялся. Шукшин взглянул на него и вздрогнул. Все лицо Братка было покрыто багровыми шрамами, в коротко остриженных жестких волосах блестела седина.

— Все-таки пришел… На карачках… Спасибо вот другу, вывел! — Браток взглянул на высоченного парня, стоявшего в стороне.

«Везет нам на богатырей. Один к одному!»— подумал Шукшин, разглядывая парня.

— Ты из нашего лагеря? Я тебя там не видел…

— Не видели, — коротко кивнул парень. — Я всего десять дней был в лагере. Лагерь для меня место неподходящее!

— О, вот ты какой! — улыбнулся Шукшин. — Ну, давай познакомимся. Я подполковник Шукшин, командир отряда.

— Матрос Сергей Белинский! — Парень протянул огромную ручищу.

Он рассказал о себе: до войны плавал на торговых судах машинистом. Бывал во многих странах, был и тут, в Бельгии, — привозили лес для бельгийских шахт. Дрался в Севастополе, в морской пехоте. Взяли в плен раненым.

— У самой воды они меня взяли, в Камышовой бухте. Я видел, как они кинулись ко мне, а подняться не мог… — закончил он короткий рассказ, и лицо его стало угрюмым.

— Камышовая бухта… — шумно вздохнул Браток. — Увижу ли ее?

— Поправишься, Браток, поправишься, — сказал Марченко, ласково обняв друга за плечи. — Мы с тобой живучие. Меня тоже порядком помяли… Тут сосны, море близко. Слышишь, как морем пахнет? Я его за сто верст чую.

Шукшин сел на траву, расспросил партизан о делах. На счету взвода Марченко было уже четыре значительных операции, почти все партизаны раздобыли оружие.

«Теперь можно начинать, — подумал Шукшин, выслушав Марченко. — Да, пора браться за настоящие дела…»

Здравствуй, Мать!

Поздно вечером в лес приехал командир бельгийских партизан Жульян Макенбек. По лицу его струился пот, шляпа сбилась на затылок. Бросив велосипед в кусты, он торопливо зашагал к Шукшину, выходившему из землянки.

— Констан, боши готовят облаву, утром прибудут два батальона! — встревоженно заговорил Жульян. — Боши узнали, что действуют русские… Надо уходить. Немедленно.

Фашисты будут прочесывать весь лес!

Шукшин послал связных к Марченко и Базунову предупредить об облаве. Только они вышли из землянки — появился Трис. С ним пришел невысокий, коренастый старик.

Трис что-то негромко сказал Жульяну, тот кивнул головой и повернулся к Шукшину:

— Констан, идем! Ты со мной и еще двое. Остальные пойдут с Жаном, — Жульян показал взглядом на старика. — Трис говорит, что облава начнется с рассветом… Мы спрячем вас в домах. Идем!

С Жульяном отправились Шукшин, Маринов и Зуев. Обойдя лесом деревни, они вышли к каналу и долго шагали вдоль него посадками.

Под ногами мягко похрустывали опавшие листья. Молодые клены и невысокие кудрявые дубки были ярко расцвечены: светлые, огненные краски перемежались с темными, холодными. В сосновом лесу, где жили партизаны, наступление осени еще не чувствовалось. А здесь все говорило о ее приходе. Пахло увядшей, высохшей на корню травой, от потемневшего канала тянуло холодком, сыростью. «Скоро зима, — невесело размышлял Шукшин, оглядываясь по сторонам. — Зимою нам будет труднее. Люди раздеты…»

Невдалеке показался мост. Жульян пошел на разведку.

Убедившись, что патрулей нет, подал сигнал:

— Быстро вперед!