Чтение не отвлекло от мрачного переживания. Некоторое забвение приносила хорошая порция сакэ «Белый журавль». Корэхито сознавал: часто обращается к рюмке! И не мог ничего поделать с тягой к хмельному. Иметь бы рядом хорошую женщину — не привязался ни к одной. Брать напрокат из борделя считал унижением для самурая. Недавно он видел, как в трамвай вошёл офицер. Женщина должна уступить ему место. Дикарки не пошевелились! Самурай дал пощечину ближней мадам. Тачибана аплодировал ему. Корэхито одобрительно думал: японка — одна из самых морально устойчивых в мире. Только в Ниппон действует закон для неверных жён — два года тюрьмы по жалобе мужа! Муж имел по закону право привести в дом наложницу.

Тачибана торопливо наполнил рюмку, залпом выпил сакэ. Он вспомнил о своей жене, о своём поведении с ней. Он не унизил себя до жалобы. Он не имел наложницы. Конфуций сказал: «На то, что не правило — не смотри! Того, что не правило — не слушай! Того, что не правило — не говори! Не по правилам не действуй!». Корэхито старался следовать мудростям китайского учёного.

Мысли переметнулись на сотника Ягупкина. Не слушался он внутреннего голоса, пришлось уйти из жизни. Что умного может сделать варвар, низший человек, русский? У человека одерживает верх натура, а не долг, человек делает дикарство. Не делай другому того, что не желательно тебе. Ягупкин для другого не вырвал бы со своей головы даже одного волоса!

Сакэ разогрело тело. Сакэ развеселило голову. Корэхито смотрел в окно. На Сунгари плыли джонки. На них сено и арбузы горкой. На вершинах мачт — красные флюгарки. «Почему красные?» Тачибана вернулся к столу и кисточкой нарисовал пометку: обратить внимание жандармского советника! По телефону напомнил Накамура о срочном розыске Кузовчикова.

Он вновь обратился к папке с донесениями городских агентов. Сообщалось об освобождении под залог нотариуса Труфанова из «Великого Харбина». Капитан припомнил, что этот русский выходец из семьи священника посмел уволить уважаемого Никагомицу. Жандармы проучили вредного человека! Иного варвар и не заслужил. Не он ли научил Игнатову искалечить сотника Ягупкина?.. Агент не написал, по чьему распоряжению освободили непочтительного русского. Нужно обязательно проверить! Тачибана нарисовал кисточкой несколько иероглифов на листке…

На закате поздней осени Иван Спиридонович добрался до Харбина. Он и сам не представлял, какой ценой одолел дорогу. Обрадовался, как малыш, получивший впервые новогодний подарок, когда увидел плоскокрышую саманную фанзу бабки Марфы.

— Здравствуй, добрая хозяйка! — Иван Спиридонович обессиленно опустился на порог избёнки. Кашель сотрясал его большое исчахшее тело. Притупился страх перед сотником Ягупкиным, который строго спросит: почему не дождался другого агента?..

— Как скелет комара ты у меня! — охала старуха, раздувая самовар под вязом.

— Кости есть — обрастём мясом! — Кузовчиков умильно оглядывал дворик. Чесалось всё тело и он торопливо снимал дорожные одёжки.

— Откуда заявился, болезный?

— Не спрашивай, хозяйка! Досталось сивому мерину! — Кузовчиков оставил во дворе обтёрханные пиджак, шапку, прохудившиеся ичиги. В пристрое обмылся тёплой водой — Марфа нагрела на летней плите в дворике бачок.

За столом сидел босиком в исподнем. На плечи Марфа накинула свою пуховую шаль. Пили чай с малиновым вареньем. И он томился в уюте и покое. В углу за печью дожидался его топчан. Ватное одеяло, смётанное из разноцветных лоскутов. Суконные шлёпанцы на манер китайских «Все только вперёд!» без задников. Марфа натёрла грудь Кузовчикова барсучьим жиром на денатурате. Сверху одеяла набросила изношенный овчинный полушубок.

Печь истопила, как в морозное время.

— Утворил ты себя, казак! — пеняла она Ивана Спиридоновича, подтягивая одеяло к его подбородку — Пропотеешь, даст Бог, оклемаешься. И где тебя черти носили!..

Под её незлобивое ворчание он умиротворённо посапывал, засыпая на топчане. Для него в тот час полуразвалившаяся фанза чудилась райским уголком. Ночью он метался в жару. В бреду звал неведомую тут Грушу. Размахивал исхудалыми руками, словно плыл по воде. Вскакивал, пытаясь покинуть закуток. Марфа силой укладывала его на волглую от пота постель. Горевала, глядя на длинное костистое тело постояльца: был-то мужик справный — тело не уколупнёшь! Как огонь солому, извела хворь. Поместить бы казака в Казым-Бековскую монастырскую больницу страждущих — кто похлопочет?

Утром, придя в себя, Иван Спиридонович слабым голосом попросил пить. Марфа дала ему отвар липового цвета. Пил он жадно, проливал жидкость. Капли светлыми катышками застревали в его взлохмаченной бороде. Почувствовав облегчение в груди, он откинулся на подушку и попытался представить себе своё будущее. Сотник Ягупкин дознается о его возвращении. Как объяснить ему нарушение приказа?.. Изменил человек с угольного склада. На вокзал в условленное время никто не явился — не его вина! Он расскажет про новый арсенал, про гарнизон… Разве было бы вернее, если бы он вывел другого посланца на предателя?.. Сотник поймёт причину возвращения. Придя к такому итогу, Иван Спиридонович отправил Марфу к сотнику Ягупкину.

— Сбегаю, милок, сбегаю, — суетилась она, затвердив адрес, названный Кузовчиковым. Хлебнув в сенях денатурата, Марфа пустилась в центр города.

Иван Спиридонович, собрав оставшиеся силы, вынул из фанерного чемодана истрёпанные брюки с жёлтым лампасом, выстиранную гимнастёрку, чистые портянки. Покашливая и отплёвываясь, обулся. Истратив запас энергии, вернулся на топчан. Опирался на стенку печи. Надеялся, что сотник отзовётся и навестит своего спасителя, ходока в Россию.

Хозяйка вернулась к обеду. Перекрестилась с порога:

— Преставился твой знакомый, царство ему небесное! Сорокоуст отпели уж…

Кузовчиков расстроился вконец. Его било в ознобе, изо рта показалась кровь. Сквозь хрипы Марфа разобрала его жалобу:

— Как же обещанное? Кто ж отблагодарит, должок закроет?..

— Бог обласкает, Бог обогреет. — Марфа стянула с него сапоги, уложила на топчан, вытерла рот белой тряпицей. Скоренько согрела молоко. Добавила капли меда. Пил он с трудом, в горле булькало. На время затих.

Марфа сгоняла к соседу, пожилому, в отставке военному фельдшеру. Тот простукал ребристую грудь казака, послушал со спины, посмотрел язык.

— Легочное заболевание, — заключил лекарь.

— Ой, боженька! Отчего ж приключилось?

— От длительного переохлаждения, мадам. Скоротечная чахотка! Истощение сопутствует. Яички, сметана, фрукты. Желательно мёд с коровьим маслом…

Старая Марфа понимающе кивала седой головой, провожая фельдшера до воротец.

— Нет у него денег, — сказала она откровенно. — И родни никого. Карман пустой! А мои прибытки, сами знаете, сосед.

— Слыхал, в Союзе резервистов помогают.

— Где такой находится?

Фельдшер растолковал, как проехать к центру Харбина, найти клуб фашистской партии, обратиться к её председателю Родзаевскому.

— Приварочное довольствие для неимущих эмигрантов. Просите настойчиво! Или пусть определят в дом призрения.

— Премного благодарны, ваше благородие!

Марфа пустилась в неближний путь на поиск Родзаевского. Ей не повезло: председателя на месте не оказалось. Его правая рука по партии, господин Зиберг, открестилась. Другие ничего не посоветовали. Разгневанная, брела старуха к трамваю. На остановке увидела Варвару Акимовну Игнатову. Когда-то они были знакомы. Вахмистр Егор Усов какое-то время работал на товарном дворе станции «Сунгари», а Марфа — стрелочницей.

Женщины разговорились. Вздыхая и сморкаясь, Марфа поведала о несчастье Кузовчикова. Изругала всех и вся последними словами.

— Тянет ярмо человек — нужен. Упал в борозде — пропадай, как бездомная собака! На одной дорожке со смертью казак — вряд ли разминутся. Отлучился в конце лета. Теперь кровью исходит. И им — по херу! Рожи наели — щёки лопаются!

— Лицо, как занавеска от души, Марфа! Оно закрывает то, что темнится в душе. Такого издали видно: несердечный истукан!