— В школе нам говорили, что татуировки подобного толка накалывали самые отпетые головорезы атамана Анненкова, — продолжал Сидорин.

— Хорошая у вас память, товарищ лейтенант! — Генерал поднялся, прихлопнул папку с материалами по Распадковой. — И школу вы окончили хорошую. Есть что от Фёдорова?

— Работают с Голощёковым.

Около полуночи Васин вновь был у Чугунова. Ознакомились с заключением врачебной комиссии. У Зверева наличествует язва желудка в выраженной форме. Нуждается в обследовании в стационарных условиях.

— Что же, поелику возможно, пусть лечат. — А мы тем временем идентифицируем личность задержанного, так считаю, товарищ генерал.

— Возражений нет, Климент Захарович.

К обеду следующих суток в Читу прибыл капитан Фёдоров. На вокзале его встретил Сидорин с машиной.

— Как рука, Григри? — Фёдоров обнял Григория Григорьевича.

— И рука, и это — в норме! — Лейтенант погладил пальцами свой припудренный подбородок, куда угодил кулак Зверева при задержании. — Петька успокоился?

— Гоголем шагает. Майор Васин окрестил его защитником России. Думаю, правильно окрестил. Да, чуть не забыл! Дондок Цыдендамбаев шлёт тебе привет. Всё судит Скопцева: унёс связку шкурок!

— Мне старик показался самоуверенным сперва. Но следопыт будь спок! — Сидорин вдруг улыбнулся. — Письмо получил от мамы. Лежала в госпитале по ранению, а мне слала письма, как здоровая. Вот ведь женщины!

Промолчал Семён Макарович — Людмила! Перевёл разговор на Распадковую. Они с Голощёковым обыскали всю усадьбу Заиграевых. В поленнице дров обнаружили магнитную мину. В углу хлева под навозом лежала в брезентовом чехле рация…

Тарас Григорьевич ночью поднял по ВЧ своих коллег в Казахстане. Обещали помочь, но для ускорения следствия советовали командировать в Алма-Ату своего сотрудника.

— Капитана Фёдорова рекомендовал бы, — сказал Васин.

— Он из запасников! — Тарас Григорьевич отхлебнул чаю и настрожил глаза. — Помните? Да и рапорт его…

— Ошибался, — Климент Захарович позволил себе улыбнуться. Желтизна нездоровая на лице сгустилась. Поворот разговора был ему неприятен.

— Не зловредный и злопамятный старик брюзжит, товарищ майор. Нет. Учтите ещё один урок нашей службы. Не торопись с заключением! Между прочим, Климент Захарович, ваше недоверие, имею в виду первые дни отражения удара противника, мешало делу, привело к «проколу» по Распадковой. Казак Скопцев наследил и ушёл, помахав нам ручкой.

— Понял вас, товарищ генерал! — Лысина майора покрылась капельками пота.

— Приготовьте все необходимое для Фёдорова!

Васин пристыженно вышел.

Фёдоров по-прежнему не робел перед начальством.

— Капитан Фёдоров прибыл по вашему приказанию!

— Сидайте поближе, Семён Макарович. — Чугунов жестом указал на стул. — Что из дому пишут?

— Живут…

— Сами не болеете? — Тарас Григорьевич был обеспокоен видом Фёдорова. — Измотались в розыске?

— Не жалуюсь. — Семён Макарович помнил, как сержант Дубаев учил солдат: «Сопи в обе норки, когда начальство расспрашивает!». Мог бы открыться в душевной боли, да сдержался.

— Семён Макарович, перед судьбой непозволительно падать на колени. Ни в коем разе! Она, как тяжёлый танк, сомнёт и смешает с землёй. Самое трудное, хлопец — переломить себя.

— Не в моей натуре хныкать, товарищ генерал!

— Сие гарно сказано! Не имеем права киснуть, товарищ капитан. Значит так называемый Зверев организовал базу в усадьбе Заиграевой?

— Мина магнитная. Рация не советского производства.

— Следы не стёрли? Местные товарищи помогли снять отпечатки?

— Хорошо помогали. И Голощёков расторопно вёл себя…

— Работнули неплохо. — Генерал встал. — У вас есть уверенность, что раскрыты все агенты? Что никто не вертится вокруг новой базы?

— Первый заход отбит, я так думаю…

— Думаете диалектично, Семён Макарович. Сегодня же отбывайте в Алма-Ату! Проведёте опознание по фотографии личности Зверева. Подробности узнаете у майора Васина. Он ждёт вас!

— Разрешите обратиться по личному вопросу?

— Слушаю.

— Можно вернуть мой рапорт?

— Рапорт? — Тарас Григорьевич сделал удивлённые глаза. — А-а, просьба отправить на фронт. Правильно, товарищ Фёдоров, как дважды два — восемь!

Оба облегчённо рассмеялись.

Генерал Чугунов взвесил на ладони папку с бумагами, открывающуюся рапортом Васина.

— Ай да землемер! Не зря казахские товарищи с похвалой пеняли: «Одержимого капитана прислал, аксакал! Ни днём, ни ночью покоя не знает».

— Не оставить ли Фёдорова в отделе? — Васин потёр свою лысину. — Акция по Распадковой может продолжиться.

— А стройка?

— Туда — Сидорина.

— Отложим решение! Ознакомившись со всеми материалами по Распадковой, считаю, дальнейшее дознание поведёт следователь. Ваше мнение, товарищ майор?

— Оперативные действия исчерпаны! — заключил Васин.

Фёдорова озадачил разговор у генерала. Упрёки за просчёты по Распадковой. Общие рассуждения о предположительных акциях противника. И вдруг поворот:

— За Казахстан — спасибо, товарищ капитан!

Фёдоров ляпнул первое, пришедшее на ум:

— Вам спасибо за науку! В Семиречье просто работал. А как иначе — война!

Зверев отоспался, отъелся. Отеки сошли. Исчезли красные пятна на руках. Его побрили. Сводили в баню. Волосы на голове заметно отрасли. Красно-бурый загар побледнел.

Он первый раз видел вблизи советского генерала. В меру седой. В меру полный. Голос с суровинкой, без угроз. Глаза неотступные, с грустью, как у человека, много перевидевшего и ещё больше пережившего. Вызывал доверие, расположение.

Он догадывался, что контрразведчики обратили внимание на его клеймо. В Харбине собирался вытравить — всё откладывал. В японской школе отстоял своё право носить татуировку как символ верности белому движению. Дорого обойдётся символ, дурья башка!

Он полагал, что затянувшееся лечение отнюдь не дань милосердию, а вынужденная пауза, вызванная поиском-розыском его следов в прошлом и настоящем. Возвращаться в далёкие годы он страшился даже мысленно. «Оберегающий язык да сбережет голову!» — считают дунгане, среди которых он провёл не один месяц.