— Понимаете, что это предупреждение?

— Я читал что-то в газетах. Публикации появились после неудачи казака по кличке «Зайчик».

— Правильно! И что же? Как вы оцениваете ситуацию?

— Откровенно, я как-то не задумывался. Такие писания, такие разговоры есть и будут. И то, что какое-то число эмигрантов попадает впросак, вовсе не довод, чтобы отменить операцию, господин полковник. Попадали и будут попадать! Материал этот не иссякнет. Цена ему невелика. Вы обратили внимание, уважаемый господин Киото, ни один из казаков, провалившихся в Советской России, не разоружился?

— Это приятно слышать!

— У каждого из них свой счёт к Советам.

— Учтите, напоминаю вам ещё раз, сегодня не с руки нагнетать остроту в отношениях с Советским правительством.

— Операция «Медведь» — козни атамана Семёнова!

— Скажу вам откровенно, капитан, я был против операции с самого начала. Она может обрушиться скандалом. Обдумайте сказанное.

Тачибана понимал: при неудаче несдобровать! Но он так же осознавал, что операция «Гнев Аматэрасу» одобрена в генштабе Ниппон и полковнику не по зубам сдержать её развитие — каток двинулся безостановочно!

Словно подслушав умозаключение капитана, стрельнул полковник сузившимися глазами:

— Провал ляжет на вас как потеря чести самурая!

— Понял вас, господин полковник! Я поступлю так, как велит наш обычай. — Тачибана сложил ладошки вместе и поклонился. — Но я жду хороших известий!

Корэхито Тачибана замедлил шаги. Оглянул Соборную площадь. Толстенький китаец со светлым лицом приподнял шляпу в знак приветствия. Капитан небрежно бросил палец к картузу с высоким околышем. Он знал мелкого заводчика Лю-пу-и. Механический и эмальучасток, иконопись. Последний год открыл консервный цех. Связан с поставками армейским интендантам. По делам производства и коммерции общается с Наголяном, водит знакомство с инженерами на железной дороге. Живёт на третьем этаже углового дома Мацуури. Пользуется услугами японского магазина, где приказчиком тайный агент Тачибаны. Лю-пу-и, полукитаец, полурусский, прибился в Харбин вместе с казаками атамана Семёнова. По состоянию здоровья отстал от белогвардейцев, занялся бизнесом. Удача сопутствовала ему на лесозаводе Конда. На скопленный капитал приобрёл прогоревшие мастерские «Вэгэдэка». Жертвует иногда мизерные суммы на фашистское движение русских эмигрантов. Числится членом совета клуба Родзаевского… Партнёрство с интендантами не гладкое, конфликты улаживает всё тот же Наголян. Почему полковник Киото так терпим с армянином? Капиталы отца Наголяна, конечно, играют не последнюю роль… Но доверять секреты? И вновь, словно наяву, Тачибана услышал возражения полковника Киото: «Связь с русскими Гурген Христианович осуществляет отменно. Тут вы заблуждаетесь, капитан!».

Тачибана второй час допрашивал Варвару Акимовну.

Маленькая сырая комната в здании «Великого Харбина». Хилый свет из оконца под самым потолком. В углу у столика расположился солдат, стриженный под машинку — пишет протокол.

Игнатова сидела на привинченной к полу табуретке. Платок сбился на волосах. Глаза потухшие.

— Кто научил тебя? Кто говорир лить кислоту лицо сотника? Кто научир? — Тачибана пощёлкивал пальцами. У него не было намерения лично истязать женщину.

Варвара Акимовна молчала. Лицо её распухло от побоев. Щека вздулась сине-опаловым мешком. Она молила Бога о смерти. Пыталась удариться головой о каменную стенку — раскровянила лоб…

Корэхито Тачибана не отступал:

— С кем связана? Кто научил?

Она отрицательно мотала головой. Японца раздражал фанатизм русской бабы: почему не просит пощады? Почему смиренно отдалась чёрной судьбе? Откуда у неё терпение и сила переносить муки?..

А у Варвары Акимовны все эти окаянные дни в «Великом Харбине» возникали в памяти картинки отступления за границу Китая. Вьюга поднялась — застит белый свет серая дымка: день ли, ночь ли… Жёлтая пыль смётками муки в глаза, уши, рот, за шиворот — ни дыхнуть, ни глазом моргнуть! Смерть принять — един конец!..

Она с вахмистром Усовым на одном коне. Откололись в песчаной коловерти от отряда. Лошадь выбилась из сил — пена клочьями. Спешились. Усов тянет за повод. Другой рукой её поддерживает. А кто он ей? А она кто ему? Пришей-пристебай — вся родня!.. И умирать в дикой земле не хотелось. Уцепилась за стремя, опухшие ноги едва двигались… Как уцелело офицерское барахлишко, самому Богу не известно! Не думалось тогда о богатстве — выкарабкаться бы живыми из смертной передряги.

Ветер в ущелье волком голодным завывал. Сшибал с ног. Давил на грудь. Она потеряла счёт шагам. Слепо переставляла ноги. Как очутилась под карагачом, она не помнила. Усов укрыл её своим полушубком, а сам — рядом в козьей дохе…

И вновь перед глазами объятое ужасом лицо Ольги Гавриловны. Девочки, заходящиеся в плаче и крике. Озверелые рожи пьяных казаков…

Покашливание Тачибаны вернуло её к действительности.

— Кто подослал тебя, Игнатова?

— Сердце подсказало! — разомкнула она спёкшиеся в крови губы. — Изверги вы! Убивайте скорее!

Капитана очень тревожил главный вопрос: «Знает ли эта русская о переброске Скопцева в Россию?». Если она передала своему резиденту сведения об Аркатове и Скопцеве, то операция «Гнев Аматэрасу» под угрозой. Под угрозой и сам капитан! Не выяснив связи Игнатовой, Тачибана не имел права лишать жизни женщину. Он должен уверовать в личный мотив поступка. Убедиться: она не разведчик красных.

Из разведуправления штаба Квантунской армии дважды интересовались результатом расследования. Не иначе Шепунов, представлявший в Харбине атамана Семёнова, доложил о покушении на жизнь сотника. Тачибана воздержался от сообщения.

Варвара Акимовна отрешилась от всего земного. Она хорошо понимала: живой от японцев не уйти! А, появись она дома, люди Ягупкина доконают.

Получив по радио вторую весть от Аркатова из района Распадковой, Корэхито Тачибана навестил в лазарете Ягупкина. У того были перебинтованы грудь и руки. Обваренные кислотой скулы, нос, веки выделялись жуткой раной на белом лице сотника.

— Поздравляю, Никита Поликарпович! Операция развивается по плану. Ваша заслуга будет отмечена Ниппон!

Ягупкин заметно пошевелился.

— Благодарю!

— Не думаете ли вы, господин сотник, что Игнатова связана с НКВД?

— Мне… всё равно… — Ягупкин со стоном снова пошевелился. — Есть вера, есть жизнь, господин сотник. Любое ваше желание исполним…

Трудно раздирая губы, Никита Поликарпович медленно поводил по своей груди забинтованной рукой.

— Писто… лет…

— В лазарете запрещено. — Корэхито Тачибана с содроганием смотрел на обезображенное лицо Ягупкина. Подсунув под подушку маленький бельгийский браунинг, он тронул плечо сотника.

— Торько уважая вас, сотник…

Ягупкин, ощутив пистолет, прерывисто задышал. Влага наполнила его глазницы.

— Покор… но благода… рю…

— Надеемся на скорое выздоровление, господин Ягупкин.

Капитан Тачибана тихонько прикрыл за собой двери. Мысленно поблагодарил Аматэрасу: «Ещё одним свидетелем меньше!»

Ягупкин тягуче думал, перебирая свою жизнь. Ничто в его судьбе от него не зависело. Он отдавал распоряжения, он решал вопрос жизни и смерти обречённых другими. А отчитываться он намеревался перед Россией. Он собирал досье, от которых зависело благополучие и даже счастье приближённых к атаману Семёнову. Но пользовались привилегиями другие. Постороннему могло показаться: как тут человеку не наслаждаться своей тайной и явной властью? Так считали эмигранты. Он, вероятно, мог бы радоваться и упиваться властью, если бы хоть намёк был на то, что в своей судьбе он — хозяин. А этого не было, как он ступил на тропу, уводящую его из России. То одно, то другое напоминало ему, что он, Никита Поликарпович, лишь песчинка, которая может быть вдавлена в грязь сапогом японца или высшего чина атаманской иерархии. Никто ещё не заставлял его задуматься над этим так, как капитан Тачибана. С появлением этого японца в Харбине, с получением приказа атамана Семёнова подчиняться японскому офицеру, жизнь сотника свелась к повиновению. Каждое свидание с Тачибана напоминало ему о прошлых и нынешних грехах, грозило, унижало, растаптывало как личность. Его, Георгиевского кавалера, офицера русского казачьего войска!