— А ваш счет?

— Я оставлю его на сиденье в вашей машине. Можете переночевать, а заплатите завтра утром.

Ирен поблагодарила Флетча, захватила из дорожной сумки кое-какие новые вещи и зашагала навстречу ветру к одноэтажному мотелю с неоновой вывеской «Свободных мест нет». Под ней она прочитала надпись большими печатными буквами — «Боже, благослови Америку».

У Дорис были крашеные волосы. Одета она была в ярко-красный свитер. На носу — большие круглые очки, в стеклах которых отражался свет телевизора. В этот час показывали очередной выпуск «Дейтлайн». Ирен узнала голос Стоуна Филипса. Интересно, смотрит ли Нэт сейчас телевизор? «Дейтлайн» по его мнению лучше, чем «Шестьдесят минут», а Стоун Филипс ему нравится больше других телеведущих. «Все это чушь, — говорит он каждую неделю. — Но этот парень, по крайней мере, дело свое знает».

Дорис выключила звук телевизора и повернулась лицом к Ирен. Ее губы были ярко накрашены.

— Вы та самая женщина из Иллинойса, верно? Едете к сыну, да? Я — Дорис. — Она послюнила кончик указательного пальца и вытащила из стопки листок бумаги. — Мне звонил Флетч. Он знает, что у нас тут иногда бывает забито до отказа. Ни одного свободного номера не остается. Стоит подняться ветру, и никогда не знаешь, как долго дорога будет закрыта.

— Вы хотите сказать, что ее могут открыть только завтра?

— Вполне возможно, что ее откроют сегодня поздно вечером. Но, как я уже сказала, никогда не знаешь, как долго это продлится. Самый худший случай был — четыре дня.

— Четыре дня?

— Да, но у меня есть неплохая комнатка. Одноместный номер с душем и кабельным телевидением. Есть телефон. Сорок пять долларов за ночь. Если пожелаете, можете остаться в номере дольше. — Хозяйка мотеля достала из-за уха карандаш и наклонилась над бланком. Позади Дорис красовался американский флаг, древко которого было засунуто за деревянную обшивку стены. Рядом висела фотография маленького мальчика. — Это мой Коди, — пояснила Дорис, не оборачиваясь. — Он сейчас во второй раз в Ираке.

— Сколько ему?

— В следующем месяце исполнится двадцать три.

На Коди была темно — синяя куртка морского пехотинца, белый ремень, белая панамка. Твердый, решительный взгляд. Боже, как хорошо ей знаком такой взгляд. Точно такой был когда-то у Нэта. Начищенные ботинки, латунные пуговицы, короткая стрижка, едва ли не наголо. Ирен тогда жутко им гордилась.

— Должно быть, это тяжело, когда сын служит далеко от дома.

— Я привыкла. Его отец служил в Косове, а дед — в Корее. Но я вот что скажу… — Дорис пощелкала красным от лака ногтем по стойке, — когда дело касается сына, я воспринимаю все по-другому.

— Надеюсь, с ним все в порядке. То есть, насколько мне известно, там…

Хозяйка мотеля положила перед Ирен листок и протянула ей ручку.

— Я вам вот что скажу, — произнесла она. — Вы наверняка слышали много всякой чепухи о том, что там происходит. Люди часто не желают вникать в подробности и не верят ни нашим военным, ни нашему президенту. Я уже давно перестала доверять так называемым новостям.

Ирен посмотрела на экран со Стоуном Филипсом.

— Ах это? — Дорис махнула рукой в сторону телевизора. — Для меня он просто красавчик, только и всего.

Ирен усмехнулась, внося в бланк свое имя и номер водительских прав.

— Часто получаете весточки от сына?

— Письма по электронной почте почти каждый день. Он несколько лет учил меня пользоваться компьютером. — Дорис указала на клавиатуру. — Теперь я в два счета могу связаться с ним. — Она вздохнула. — И все-таки я толком не представляю себе, что там у них происходит. Ведь сыновья никогда не говорят матерям правду, верно? — Она рассмеялась, как будто отпустила забавную шутку. — Не хотят нас лишний раз беспокоить, мне так кажется. Что мне еще остается, как писать письма и молиться за него? А сколько лет вашему сыну?

Ирен посмотрела на ключ в руке хозяйки мотеля. К нему на цепочке был приделан флажок из горного хрусталя.

— Он умер.

— Простите? — спросила Дорис. В уголках ее рта залегли тонкие морщинки.

— Мой сын Шэп умер. Его убили в Орегоне. Он там похоронен.

— О господи, а я тут болтаю с вами о моем Коди. Извините, ради бога. Я просто подумала… Понимаете, Флетч мне сказал, что вы едете к сыну, и я думала…

— Я хочу быть рядом с ним. То есть как можно ближе.

Женщины пару секунд обменивались пристальными взглядами. Затем Дорис покачала головой:

— Да, такие вещи не проходят бесследно. Хоть и говорят, мол, время все лечит. Но наверно, все не так просто, да?

Ирен посмотрела на фотографию Коди, не зная, что ответить. Сын этой женщины сейчас на войне. Если ему повезет, он вернется домой живым. Но он все равно вернется другим, не таким, каким был раньше.

— Я восхищаюсь вашим мужеством, ведь ваш сын в Ираке, а там идет война. Там опасно. Я, наверно, вряд ли бы отпустила моего мальчика на войну. Дело в том… — Ирен запнулась, пристыженная своим мимолетным желанием бросить вызов этой женщине.

— Простите?

— Понимаете… — Ирен посмотрела на свои обломанные, неухоженные ногти. — Я считаю, что на войне не место ничьим детям. Простите меня.

Рука Дорис еще крепче сжала ключ. Ирен подумала, что только что лишила себя возможности поспать. Она увидит горы уже сегодня поздно вечером. Как только дорогу откроют, она поднимется в горы и будет ехать до тех пор, пока вверху не останется ничего, кроме неба, разреженного воздуха и звезд.

— Вам легко так говорить. Но будь там ваш сын, вы бы наверняка сказали совсем другое.

Ирен опустила голову:

— Наверно.

— Никаких наверно. Вы бы его поддерживали, вы бы одобряли все, что он делает, вы бы никогда не позволили себе усомниться в его правоте.

Ирен опустила глаза.

— Вы сказали, что слышали новости о войне. — Дорис повернулась к фотографии сына. — Я тоже их слышала. Да разве это можно пропустить? Радио. Телевидение, наклейки на бамперах машин. Война за нефть. Нефть! Вот что я скажу, мой сын там воюет не ради того, чтобы какой-нибудь хлыщ разъезжал повсюду на внедорожнике. — Она снова повернулась к Ирен: — Вы потеряли сына и поэтому можете понять меня. Нам, матерям, есть что друг другу сказать. Наши сыновья вырастают и поступают так, как считают нужным, и нам ничего не остается, как по-прежнему любить их и молиться за них. Иного выбора у нас нет, потому что наша власть над ними заканчивается. Вы меня понимаете?

Ирен понимала. Ни выбора, ни власти. Все верно. Они прекрасно понимала эту женщину.

— В любом случае я не хочу продолжать дальше. Вот вы собираетесь ехать далеко, чтобы увидеть могилку сына. Просто дело в том, что если вы правы и Коди не следует находиться в Ираке, то как мне тогда жить, понимая, что я не отговорила его, не помешала ему отправиться на войну.

Ирен кивнула. Это она тоже понимала.

Дорис сочувственно улыбнулась и протянула Ирен ключи:

— У вас усталый вид. Готова спорить, что вы проголодались. Идите отдыхайте. Мой муж на прошлой неделе добыл лося, и я наготовила целую прорву рагу. Я принесу вам тарелку. Поешьте, примите душ и поспите. Надеюсь, что дорогу скоро откроют.

Глубокой ночью пошел легкий снег, он засыпал дорогу и машины слоем в пару дюймов. Пикап Ирен стоял на стоянке среди других автомобилей. Она обратила внимание, что примерно половина полуприцепов уехала. Она включила телевизор, чтобы узнать прогноз погоды. Пока она мылась, а затем одевалась, до ее слуха доносились обрывки разговоров о безопасных развлечениях на Хеллоуин, а также что-то про президентскую гонку. После рекламы какой-то репортер начал интервью с одним из сенаторов о предстоящей военной акции США в местечке под названием Фаллуджа. Предполагались большие человеческие жертвы. Ирен подумала о том, что Коди, сын хозяйки мотеля, вполне может там находиться. Интересно, Дорис действительно не слушает новости из Ирака?

Раздался стук в дверь. Ирен выключила телевизор.