Протокол гласит, что обвиняемый упорствовал, и поэтому генерал велел наказать его палками, согласно местному обычаю, приказ был немедленно приведен в исполнение, и вскоре араб объявил, что готов сказать всю правду. Он вновь предстал перед трибуналом; ниже мы дословно приводим обращенные к нему вопросы и ответы на них.

Вопрос. Как давно ты находишься в Каире?

Ответ. Я нахожусь здесь тридцать один день, шесть дней я добирался в Каир из Газы на верблюде.

Вопрос. Для чего ты приехал?

Ответ. Для того, чтобы убить верховного главнокомандующего.

Вопрос. Кто послал тебя совершить это убийство?

Ответ. Меня послал ага янычар; возвращаясь из Египта, турецкие войска искали в Алеппо человека, который взялся бы убить верховного главнокомандующего; за это мне обещали денег и продвижение по военной службе, и я предложил свои услуги.

Вопрос. К кому ты обращался в Египте и делился ли с кем-нибудь своими планами; что ты делал после приезда в Каир?

Ответ. Я ни к кому не обращался, а устроился на ночлег в главной мечети.

Услышав подобные признания, суд не стал медлить: Сулейману, сознавшемуся в убийстве главнокомандующего Клебера, был вынесен приговор: сжечь правую руку, а затем посадить на кол, где он будет находиться до тех пор, пока его труп не растерзают хищные птицы. Эта экзекуция состоялась по возвращении похоронного кортежа генерала Клебера на укрепленном холме в присутствии армии в трауре и испуганных горожан, привыкших к правосудию, которое вершили паши и беи, когда обычно весь город нес наказание за преступление, совершенное одним человеком. Теперь они не могли взять в толк, почему за содеянное должен отвечать только один человек. К тому же Сулейман, считавший себя жертвой рока, скромно и бесстрашно шел на казнь, спокойный и непоколебимый, как великомученик. С него сняли рубашку, прикрывавшую грудь, и положили его руку на костер. Пытка длилась минут пять, но он не издал даже стона; внезапно раскаленный уголь выскочил из костра и упал ему на сгиб руки, и тут разом исчезла вся его стойкость, он начал вырываться и потребовал, чтобы убрали этот уголек. Палач заметил тогда, что непонятно, как человек, проявляющий столько мужества, когда ему жгут руку, может возмущаться из-за такого пустяка.

- Я кричу не от боли,- ответил Сулейман,- а требую справедливости. В приговоре ничего не говорится об этом угольке.

Когда кисть руки была сожжена, палач велел Сулейману подняться на минарет ближайшей мечети, и там он был посажен на шпиль купола; Сулеймап жил еще четыре с половиной часа, читая стихи из Корана, прерываясь лишь для того, чтобы попросить пить. Наконец муэдзин сжалился над ним и принес ему стакан воды, Сулейман выпил и испустил дух; после этого труп оставался наверху еще около месяца, пока хищные птицы не исполнили последнюю часть приговора.

Скелет этого несчастного был доставлен во Францию одновременно с трупом его жертвы. Он хранится в здании, примыкающем к королевскому саду, в первом анатомическом зале, слева от входа; принадлежит он человеку ростом примерно пять футов два дюйма. Кости кисти правой руки обожжены, следы огня видны и по сей день; шпиль, па который он был посажен, сломал ему два спинных позвонка; их заменили двумя деревянными, так искусно имитирующими настоящие, что отличить их почти невозможно.

Мы решили, что на следующий день доберемся до пирамид, по пути осмотрим поле боя и вернемся в Каир через Гизу. На рассвете нам привели первоклассных ослов, они всего за десять минут доставили нас в Булак; мы переправились через Нил и оказались на поле боя, где тридцать два года назад была разрешена последняя ссора между Востоком и Западом. Осмотр продолжался недолго; с высот Имбабы нам открылся прекрасный вид. К тому же все здесь навевало воспоминания и раздумья, но совсем не вдохновляло на описания. Отсюда мы продолжили свой путь к пирамидам; вскоре пришлось перейти на шаг, поскольку ослы увязали в песке по колено, и, таким образом, нам потребовалось около пяти часов, чтобы добраться до первой пирамиды; когда мы спешились, нам показалось, что до нее рукой подать.

Самая большая пирамида, па вершину которой обычно поднимаются путешественники, покоится на основании длиной шестьсот девяносто девять футов, и если смотреть на нее снизу, то кажется, что к вершине она становится слегка округлой. Пирамида состоит из камней, положенных один на другой, так что каждый следующий ряд немного отступает от края предыдущего, образуя гигантскую лестницу со ступенями высотой четыре фута и шириной десять дюймов. На первый взгляд нам показалось, что восхождение если и возможно, то, во всяком случае, трудноосуществимо. Но Мухаммед устремился к первой ступени, преодолел ее, влез на вторую и подал нам знак следовать за ним, словно приглашал совершить нечто чрезвычайно простое. Нужно признаться, что подъем на четыреста двадцать один фут под палящим солнцем - сомнительное удовольствие, к тому же камни, по которым мы карабкались, как ящерицы, были сильно раскалены, и поэтому мы вовсе не испытывали стыда, отставая от проводника. Что же касается Мейера, привыкшего взбираться по корабельным реям, то он чувствовал себя здесь превосходно и перескакивал со ступени на ступень как резвая козочка. Наконец через двадцать минут упорного труда, изрядно обломав ногти и ободрав колени, мы достигли вершины, откуда предстояло тотчас же спускаться вниз, иначе мы рисковали лишиться последних запасов жира, которые растопило бы египетское солнце. Однако я все же успел осмотреть открывшийся перед нами пейзаж. Если встать СПИНОЙ к Каиру, то слева видишь огромную пальмовую рощу, выросшую на месте Мемфиса; за ней возвышаются пирамиды Саккара, дальше расположено само селение, а за ним - пустыня; прямо перед вами тоже лежит пустыня, пустыня раскинулась и справа; иначе говоря, все пространство занимает огромная равнина огненного цвета, и, насколько хватает глаз, ее рельеф нарушают лишь небольшие песчаные холмики, наносимые ветром. Повернувшись лицом к Напру, видишь собственно Египет, то есть Нил, текущий по дну изумрудной долины; затем Каир - живой город, стоящий между двумя СВОИМИ мертвыми собратьями - Фустатом и кладбищем халифов, за могилами халифов - безжизненную цепь Мукаттам, словно гранитная стена закрывающую горизонт.

Несколько минут я прогуливался по площадке размером примерно тридцать на тридцать пять футов; огромные торчащие глыбы напоминали обломанные вершины горного хребта и были испещрены надписями, среди которых еще можно различить имена генералов французской экспедиции; по соседству с этими славными именами я увидел имена Шарля Нодье 28 и Шатобриана 29, запечатленные здесь господином Тейлором во время предыдущего путешествия.

Я посмотрел вниз на наших ослов и погонщиков - сверху они казались не больше скарабеев и муравьев - и попытался бросить в них камешек, но, как ни старался, камни падали, задевая стену пирамиды и могли достичь земли, только перепрыгнув со ступени на ступень.

Эта шалость напомнила мне о спуске; следует заметить, что поначалу он показался мне гораздо труднее подъема из-за диспропорции высоты и ширины ступеней; край каждой из них скрывает следующую, поэтому, стоя наверху, думаешь, что добраться до низа можно, усевшись на собственные ягодицы и скользя по этому покатому спуску до самой земли. Однако, прежде чем решиться на подобный поступок, нужно хорошенько все взвесить. К тому же, когда спускаешься па одну ступень, становится видна следующая, и так далее. Но, повторяю, путь этот отнюдь не легок, и тем, кто подвержен головокружениям, лучше вообще не подниматься на пирамиды.

Очутившись внизу, я рухнул на песок; меня мучила жара и жажда. Я не чувствовал этого во время подъема, поскольку меня одолевали совсем иные мысли. Мухаммед тут же произнес целую речь о том, что воду нужно пить не всю сразу и маленькими глотками, но я вырвал бутылку у него из рук и залпом осушил ее. Как только прошла жажда, меня стал донимать голод. К счастью, все остальные члены экспедиции честно признались, что испытывают те же неприятные ощущения, и поэтому мы единодушно решили: пришло время обеда. Привели осла, навьюченного провизией, и мы с радостью удостоверились, что в дороге с ней ничего не приключилось.