Базары, где торгуют одеждой, очень богатые. Здесь предлагается несметное количество индийских шалей по ценам примерно вдвое дешевле, чем во Франции. Оружейные базары поражают роскошью; особенно великолепно холодное оружие, но найти его не просто. Здесь вы не сумеете отыскать готовые кинжалы или сабли: сначала покупается клинок, затем оружейник приделывает к нему рукоятку, футлярщик изготавливает ножны, серебряных дел мастер украшает кинжал, подвешивает перевязь, и, наконец, поверщик ставит клеймо. Некоторые клинки баснословно дороги - две, две с половиной и три тысячи франков.

Стоит возникнуть каким-нибудь денежным затруднениям - и на помощь покупателю спешит еврей, предлагая обменять золото или серебро или дать взаймы знакомым, если тем потребуется более крупная сумма, чем та, что у них есть при себе; узнать евреев можно с первого взгляда по одежде черного цвета: каирские законы запрещают им носить иные цвета.

Напоследок мы отправились на невольничий рынок. Помещение, где содержат невольниц, разбито на крохотные квадратные дворики, каждый поделен на два яруса: на втором находятся более комфортабельные комнаты для невольниц подороже.

"Товар" предстал перед нашим взором в обнаженном виде, чтобы сразу же можно было оценить все его достоинства; присмотревшись, мы увидели, что он разделен по цвету кожи, по нациям и по возрасту: там были еврейки с правильными чертами лица, прямыми носами и миндалевидными черными глазами; смуглолицые арабки с золотыми браслетами па руках и ногах; нубийки с волосами, разделенными пробором и заплетенными во множество тоненьких косичек, эти последние, совершенно черные, делились, в свою очередь, на две категории и стоили по-разному - дороже ценились те, что принадлежали к народу, у представителей которого кожа, подобно змеям, при любой жаре остается прохладной; для хозяина это неоценимое достоинство: под этим палящим солнцем все живое проводит десять часов в день в поисках тени. И наконец, тут были юные гречанки, привезенные с Спроса, Накоса и Мелоса, среди них выделялась одна - очаровательное и грациозное дитя; я осведомился о цене, она составляла триста франков.

Для невольниц нет хуже доли, чем остаться на рынке, поскольку торговцы держат их впроголодь, избивают за малейшую провинность или, вернее, по любой прихоти хозяина. Поэтому каких только гримас, улыбок и безмолвных клятв не расточают эти бедняжки пришедшим сюда покупателям. Торговцы обходятся с ними совершенно как со скотом, зевакам, пожалуй, не будет дозволено так всесторонне удовлетворить свое любопытство при покупке лошади, как это разрешается, когда речь идет об этих несчастных созданиях. К тому же в этом огнедышащем климате в двадцать лет женщина уже считается немолодой.

На этих рынках также можно встретить евреев: здесь они торгуют одеждой. Поскольку "живой товар" вручается владельцу сразу же по совершении сделки, то требуется хотя бы прикрыть его чем-то, чтобы увести с собой.

Возле каждого базара расположен великолепный фонтан - почти всегда прекрасное, величественное сооружение, чаще всего он стоит особняком, а его стоки закрыты бронзовой решеткой. К каждому окошку на цепи подвешена медная чаша; берешь чашу, просовываешь руку сквозь решетку, набираешь воду, пьешь и возвращаешь чашу на место, ее уже дожидаются чьи- то жаждущие уста. Обычно у каждого фонтана сидит дюжина арабов; они перемещаются вокруг него вместе с солнцем, и, таким образом, у них есть то, что больше всего ценится в этом климате,- вода и тень.

Мы были так взволнованы увиденным на рынке, что предоставили своим ослам идти, куда им заблагорассудится. Выехав на улицу, ведущую к кварталу франков, мы внезапно наткнулись на процессию женщин, направляющихся в баню; все они ехали верхом на мулах и были закутаны в белые покрывала; процессию возглавлял евнух, состоящий на службе у паши. Все. кто шел им навстречу, немедленно уступали дорогу: мужчины бросались ничком на землю, не поднимая глаз, или же прижимались лицом к степе. Так получилось, что посреди улицы остались только мы с Мейером. Заметя опасность, Мухаммед тотчас же схватил моего осла за повод п потащил его за угол ближайшего дома, крича Мейеру:

- Влево, влево!

Но дать совет легче, чем ему последовать; как настоящий моряк, Мейер ориентировался, только когда речь заходила о штирборте или о бакборте, и теперь, боясь ошибиться, он натягивал поводья то в одну, то в другую сторону; его осел встал посреди дороги, как валаамова ослица. В ту же минуту Мейер очутился лицом к лицу с евнухом; имея привычку устранять все препятствия одним движением, тот ударил осла палкой по голове. Осел взвился на дыбы, а ошеломленный Мейер едва не упал, но, уцепившись одной рукой за седельную шишку, а другой за шею животного, обрел былую невозмутимость и, в свою очередь приблизившись к ничего не подозревавшему евнуху, сбил его с ног, да таким ударом, какой тот вряд ли когда-нибудь получал; затем, как истинный парижанин, Мейер извлек свою визитную карточку, которую предусмотрительно переложил из жилетного кармана в карман абайа, и протянул ее евнуху - на случай, если тот остался недоволен и захочет его найти. Но евнух, испуганный непривычным обращением, поднялся на колени и, видя, что Мейер протягивает ему бумагу, униженно поцеловал ее. Удовлетворенный этим поступком, Мейер наконец осуществил маневр, подсказанный ему Мухаммедом, и, взяв влево, присоединился к нам, а кортеж после остановки продолжил свой путь в баню.

Едва Мейер подъехал к нам, как Мухаммед молча схватил в обе руки уздечки наших ослов и поскакал галопом через лабиринт узких улочек прямо к воротам консульства Франции. Там мы попросили нашего переводчика объяснить причину этого молчаливого, безумного бегства, но он произнёс только:

- Скажи консулу, скажи консулу!

И впрямь, это был самый лаконичный совет; мы поднялись к вице-консулу, чтобы рассказать ему о происшедшем; он с ужасом выслушал нас и произнес:

- Ну что ж, все обошлось как нельзя лучше, но если бы евнух заколол вас па месте, я даже не посмел бы потребовать назад ваши тела.

Вероятно, болван-евнух, наказанный подобным образом, решил, что так могли поступить лишь очень важные персоны, и принял визитную карточку Мейера за наш фирман, это-то и спасло нам жизнь. Мы дождались в консульстве наступления ночи, а затем нас отвели прямо в квартал франков.

VII. МУРАД. ПИРАМИДЫ

1 июля 1798 года Бонапарт ступил на землю Египта близ форта Марабу, неподалеку от Александрии.

Сейчас мы вкратце опишем политическое положение Египта в ту пору, когда произошло это событие. Этот небольшой экскурс в историю объяснит и причины французской экспедиции, поэтому нужно рассказать о ее основных этапах, ибо они оставили свой неизгладимый след как раз в тех местах, где нам предстояло побывать.

Порта не располагала в Египте реальной властью: паша Сеид Абу-Бекр был скорее пленником Каирской цитадели, нежели властителем города; подлинная же власть находилась в руках двух беев - Мурада и Ибрагима, первый был эмир-элъ-хадж, или главой паломников, второй - шейх-эль-белад, правителем страны. В течение двадцати восьми лет эти два столь непохожих человека делили Египет, подобно тому как делят добычу тигр и лев, один силой, а другой хитростью вырывая у соперника куски этой богатой страны; но чаще всего их ссоры были непродолжительны. К радости остальных беев - свидетелей этих распрей, оба принимались отстаивать свои истинные интересы, вместе защищаясь от общей опасности. Однажды Ибрагим предложил попытаться получить признание у Порты, и они отправили верного человека к своему верховному владыке, послав ему лошадей, ткани, оружие как знак добровольной дани; но их гонец, вернувшись, рассказал, что в Порте ему присвоили титул вакиля, то есть представителя египетского султана, а также о том, что он получил подношения вместе с предложением шпионить за своими хозяевами; тогда оба правителя решили остерегаться Порты: вполне вероятно, что другой, менее честный посланник в один прекрасный день привезет в ответ на их подарки припрятанный кинжал или сильнодействующий яд. Первым поступком, которым они объявляли себя независимыми, был отказ платить дань. Отныне эти два правителя заключили между собой нерасторжимый пакт о грабежах и кровопролитиях. Ибрагим своим низким, постыдным вымогательством, Мурад публичными расправами и набегами средь бела дня гребли золото; Ибрагим набивал им погреба, а Мурад раздавал его своим мамлюкам, осыпал жен жемчугами, украшал лошадей расшитыми золотом попонами, а оружие - бриллиантами. Владыки Египта сперва морили страну голодом, а затем открывали на базарах собственные лавки, ломившиеся от риса и маиса; грабеж порождал мятежи, а мятежи кончались взиманием подати; именно этого и добивались Мурад с Ибрагимом. Подать они делили между собой с чисто арабскими представлениями о справедливости, ею облагались как египтяне, так и иноземцы. Когда стали взыскивать налоги с французских торговцев, консул пожаловался Директории, а та в ответ па жалобу направила в Египет французскую армию; она прибыла сюда для того, чтобы, во-первых, отомстить за оскорбления, нанесенные нации, а во-вторых, помешать торговле Лондона с Александрией и поставить стражу в Суэце; через него Бонапарт намеревался проложить свой путь в Индию.