§16. Прорицатели
Кидань по происхождению и буддист по вере, Елюй Чу-цай, перейдя на службу к Чингис-хану, исполнял обязанности советника и придворного астролога. Предсказания, за которыми к нему обращался Чингис-хан, касались серьезных вещей, а именно судьбы могущественных противников монгольского императора. Елюй Чу-цай должен был разгадывать смысл небесных знамений в важные для империи дни. Речь шла о военных кампаниях на больших пространствах, где природная стихия или роковая случайность могли опрокинуть любые усилия императора. Было бы непростительной ошибкой принять вопросы Чингис-хана за некие суеверия. Предметом его заботы была та неопределенность, которую обычно рождает ситуация военного столкновения с сильным соперником.
«Усилия без удачи бесплодны». Так начинает свое повествование о Чингис-хане и поверженных им царствах персидский историк Джувайни. «Ведь если бы с хитроумием и могуществом, и богатством, и изобилием можно было бы чего-то достичь, тогда бы власть и империи никогда не переходили от одних царских домов к другим; но когда пришло время их упадка, ни хитроумие, ни настойчивость, ни мудрые советы не смогли им помочь; не оыло проку и от многолюдности их войск и упорства их сопротивления» (Джувайни. I. 14). Это было написано в 1260 г., когда Монгольская империя находилась в зените своего могущества, а главные соперники — хорезмшах, правитель Тангута, багдадский халиф и династия Южных Сун — были повержены. Видимо, по мысли Джувайни, усилиям монголов способствовала удача.
Монгольские императоры гадали на бараньих лопатках по любому делу. О практике государственных гаданий Джувайни умалчивает.
Вернемся к теме знамений, напрямую связанных с таинственной силой обстоятельств — удачей. «В [году] цзи-мао летом в 6-ю луну (13 июля — 11 августа 1219 г.) император [Чингис-хан] выступил в карательный поход на запад против мусульманского государства, и в день окропления знамени выпал мокрый снег [толщиной] в три чи. Император заподозрил в этом недобрый знак, а Елюй Чу-цай сказал [ему]: “Дыхание [божества зимы] Сюань-мина в разгар лета — это предзнаменование победы над врагом”. Когда в [году] гэн-чэнь (6 февраля 1220 г. — 24 января 1221 г.) зимой прогремел гром большой силы и [император] снова обратился к нему с вопросом [об этом явлении], он ответил: “Умрет в дикой местности правитель мусульманского государства!”. Впоследствии подтвердилось все…. В 8-ю луну [года] жэнь-у (7 сентября — 6 октября 1222 г.) в западной стороне наблюдалась комета с длинным хвостом. Елюй Чу-цай сказал [императору]: “У чжурчжэней (нюйчжи) сменится правитель!”. Действительно, в следующем году умер [император династии] Цзинь Сюань-цзун. Перед каждым карательным походом император непременно приказывал Елюй Чу-цаю погадать [об исходе похода]. Император сам также обжигал баранью лопатку для сличения результатов [гадания]» (Юань ши. Гл. 146, с. 2а-2б){49}
Во всех случаях прогноз касался событий за пределами монгольского мира, причем границы этого мира непрерывно расширялись. Недобрые знаки относились к экстраординарным случаям, но и в обычных ситуациях Елюй Чу-цай, обжигая баранью лопатку, выполнял функции монгольских дивинаторов.
Вильгельм де Рубрук путает два термина: cham, can (хан) и kam (шаман){50}, поэтому полагает, что монгольские предводители управляют народом при помощи прорицаний и наук. «Хан — название достоинства, и означает то же, что и предсказатель, ибо всех предсказателей называют хан. Поэтому их повелителей называют ханами, так как в их обязанности входит управление народом путем предсказаний» (Itinerarium. XVII. 10).
Вильгельм де Рубрук пишет о главе прорицателей, под чьей охраной находились повозки с идолами в ставке монгольского хана Мунке. В обязанности прорицателей входило двигаться во время перекочевок впереди двора того или иного Чингизида: «Группа этих лиц включает моалов или же тартар. И сверх всего прочего, они верят лишь в единого Бога, однако делают из войлока фигуры умерших своих, облачают их в самые дорогие одеяния и помещают их на одну или две повозки. И к этим повозкам никто не осмеливается прикоснуться. И находятся они под охраной прорицателей, которые являются их священнослужителями, о которых я вам в дальнейшем расскажу. Эти прорицатели всегда находятся перед двором самого Мангу и других богатых; бедные же не имеют их, если только они не из рода Чингиса. И в походе словно колесница, запряженная парой, они следуют впереди, как столп света пред сынами Израиля, и именно они выбирают место, где разбить лагерь и первыми ставят дома свои и после них весь двор» (Itinerarium. XXV. 9–10).
При хане Хулагу в Иране обязанности толкователей знамений выполняли буддийские жрецы. По свидетельству армянского священнослужителя Вардана Аревелци, «тоинами[23]» назывались жрецы, которым он верил и по указаниям которых он шел или не шел на войну. Они уверили его, что он долго пробудет в этом теле; а когда состарится, то облечется в другое тело. Они заставили его построить кумирню для этих изображений, и он ходил туда молиться; а они гадали ему, что только хотели…. Эти жрецы, искушенные в обмане и гаданиях, умели заставить говорить войлочные изображения и лошадей» (Вардан Аревелци, с. 22–23). О том, что буддисты из Кашмира умеют заставить говорить своих идолов, известно и Марко Поло, однако смысл этой практики неясен: «В Кесимюре народ также идолопоклонники, говорит особым языком. Просто удивительно, сколько дьявольских заговоров они знают: идолов своих заставляют говорить, погоду меняют заговорами, великую темь напускают» (Марко Поло, с. 75).
В империи конкурировали прорицатели различных сект и вероисповеданий. При дворе Менгу-хана сталкивались интересы буддистов и мусульман. Джувайни не без иронии замечает: «Среди членов ордена аскетов-идолопоклонников (которые на их собственном языке называются тойин) существует поверье, что до того, как в тех краях обосновались мусульмане и зазвучали такбир и игамат (да утвердит и сохраняет их вечно Всевышний), идолы с ними разговаривали — “Ведь шайтаны внушают своим сторонникам (чтобы они препирались с вами)”, — но из-за прихода мусульман они разгневались и замолчали — “Аллах наложил печать на их уста”» (Джувайни. I. 10).
При желании можно найти объяснение пристрастию монгольских ханов, окружавших себя предсказателями и астрологами. Их политические противники, будь то хорезмшах или китайский император, также прибегали к услугам предсказателей. По свидетельству Джувайни, после первого столкновения хорезмшаха с монголами «астрологи сказали, что положение благоприятных планет находилось ниже зенита, а также ощущалось присутствие десятого дома и неблагоприятных планет; и пока не произойдет переход [влияния] к Темному дому, благоразумнее будет не начинать никаких дел, предполагающих встречу с противником. Это обстоятельство повергло его в еще большее смятение, и он решил повернуть назад и поспешить в другое место» (Джувайни. II. 105). Ключевое слово здесь «смятение», то есть состояние психологического надлома, в котором хорезмшах находился с 1217 г. Звездочеты играли важную роль и при дворе хорезмийского султана Джалал-ад-дина. Так, перед битвой с монголами у стен Исфахана «звездочеты советовали султану воздерживаться [от выступления] в течение трех дней и только на четвертый день вступить в сражение, и он оставался на месте, ожидая указанного дня и назначенного времени» (ан-Насави. 61).
Ан-Насави рисует портрет и судьбу известного прорицателя — это малик Нусрат-ад-дин Хамза ибн Мухаммад, наследственный владетель Насы. «Он проявил себя искусным в науках древних, соединив это с прочими достоинствами. Он посвятил себя их изучению в дни своего пребывания в Хорезме, а оно длилось девятнадцать лет! Его предсказания по звездам редко когда не сбывались. Когда не было известий о султане (Джалал-ад-дине) и о том, что он находится в самой середине Индии, он, бывало, говорил, что султан еще появится, будет царствовать и водворит порядок и что Гийас-ад-дин не будет иметь успеха так как звезда его не указывает на счастье: она только мерцает, а [впоследствии! погаснет. По этой причине он единственный, отличаясь этим от правителей округов, не провозглашал хутбы с именем Гийас-ад-дина. И через некоторое время случилось то, о чем он говорил, и дело обернулось так, как он предсказывал, но произошло это уже после его гибели. Вышло так, как говорится [в пословице): ты узнал кое-что малое, а ускользнуло от тебя многое» (ан-Насави. 45).